Изнаночное (гет)

“Каждый стрелок знает, что такое гордость — эта незримая кость, не дающая шее согнуться”. Стивен Кинг, «Стрелок».

Первые три дня каникул пролетели, к удивлению Драко, быстро, хотя он и вымотался как собака — всяко лучше, чем не находить себе места от страха и безделья, под неусыпным вниманием Люциуса и других пожирателей не имея возможности покинуть замок. Вокруг неизменно царила атмосфера мрачного, сходного с истерией, маразма, торжества необоснованной жестокости и в то же время плохо скрываемого ужаса — и он с удивлением обнаруживал, что наконец научился дышать в ней нормально.

Лорд вызвал его вечером в день прибытия, велел доложить о ходе его задания и, одобрив идею со шкафом, отослал прочь. Перед этим, впрочем, даже поинтересовался со зловещим видом, не требуется ли Драко помощь с ремонтом артефакта, от которой тот поспешно отказался, выразив благодарность за щедрое предложение господина и заверив его, что все итак будет готово в лучшем виде в назначенные сроки. По всей видимости, Лорд остался удовлетворен почтительной уверенностью, с которой отчитался перед ним молодой Малфой, раз не наслал на него парочку непростительных, так сказать, в порядке профилактики.

Что касается самого Драко, тот все больше понимал причины этой странной угрожающей благосклонности: обезумевший от страха мальчик с трясущимися руками на подобном задании во вражеском тылу не принесет своей стороне никакой пользы. Поэтому-то Лорд так злился до этого — не столько от его неудач, ведь неудачи в борьбе с Дамблдором терпели почти все его слуги, сколько наблюдая бестолкового трясущегося от ужаса за себя и семью мальчишку как свое последнее средство против невыносимого старика.

Так что, если Темный Лорд и заметил перемены, произошедшие в младшем Малфое, то одобрил их, а неладного не заподозрил — слишком мелкой сошкой оставался Драко для более пристального внимания с его стороны. Зато это предсказуемо сделал Люциус, чье приглашение “побеседовать” его дражайший отпрыск невежливо проигнорировал как по приезду в Мэнор в то злополучное утро, так и после своей успешной аудиенции. Поэтому на следующий день Малфой Старший предсказуемо поспешил продемонстрировать сыну свое недовольство.

Драко проснулся рано даже по своим меркам и отправился в библиотеку поискать информацию по Империусу: то, что произошло между ним и Грязнокровкой прочно засело в мыслях и не давало покоя. Жалящее заклинание прилетело со спины, и он, не успев отреагировать выронил книгу — редко ожидаешь нападения в шесть часов утра, даже от вконец сбрендившего родителя. Боевая выучка и реакция ловца, однако, не подвели, и пока мозг все еще приходил в себя от столь вероломной атаки, пальцы уже крепко сжимали палочку, направленную в лицо разгневанному Люциусу. Не прими он оборонительную позицию столь стремительно, отец, вероятно, уже насылал на него третий Круциатус подряд, но Драко уже не был тем мальчиком, для которого такие методы воспитания были нормой.

Драко наконец перестал быть мальчиком, он стал Люциусу ровней.

Пришло время узнать об этом, отец.

— Наглый щенок, — прошипел Малфой-старший, и его осунувшееся словно у смертельно больного человека лицо исказилось презрением. — Решил, что если Темный Лорд поручил тебе жалкое дельце, то ты смеешь пренебрегать моими приказами? Так я напомню тебе, кто хозяин в этом доме.

Чтобы отбить полетевшее вслед за гневной тирадой проклятие, Драко даже не пришлось напрягаться — очевидно, отец ожидал, что он смиренно подставится, как делал всегда.

Слабая, почти безразличная усмешка тронула тонкие губы юноши:

— Уж явно не ты, — после этих слов новое проклятие полетело в него, но так и не достигло цели. — Ты давно продал его Темному Лорду, Люциус. Как и свою гордость, и свою кровь. Свою семью, — на последнем слове обманчиво спокойный голос Драко все же сорвался от гнева, а выставленный против следующего Круциатуса блок полыхнул мощнее, отрекошетив заклятие в самого Малфоя-Старшего, отчего тот отлетел назад и впечатался спиной в стеллаж с книгами.

— Знаешь, — задумчиво протянул сын, оправляя идеально выглаженный ворот шелковой рубашки, — а ведь я всегда думал, что ты растил меня как раба, потому что хотел защитить. И только сейчас до меня дошло, что ты сам — раб, — последнее слово он не сказал — выплюнул и, не оставшись понаблюдать, как поверженный родитель будет отскребать себя и собственную желчь от пола, подобрал выпавший из рук фолиант и стремительно покинул библиотеку.

После этого случая Малфой-Старший не искал встреч с сыном, хотя Драко и подозревал, что продлится его спокойствие недолго. C другой стороны, им давно следовало нормально поговорить, и если такое вообще было возможным, то первый камень к этому был заложен именно сейчас — оставалось надеяться, что Люциус сможет переварить произошедшее и сделать верные выводы. В конце концов, и Драко прекрасно отдавал себе в этом отчет, они встряли в этом дерьме по самые беловолосые макушки вместе — вся их пресловутая семейка, её жалкое подобие.

Следующие двое суток, тем не менее, и без душещипательных бесед с отцом выдались насыщенными. Темный Лорд постарался на славу, по-видимому стремясь поднять боевой дух и разжечь еще больший фанатизм в рядах своих приспешников: рождественская культурная программа Пожирателей до неприличия изобиловала рейдами, собраниями и кровавыми гулянками. В последний вечер, когда его Темнейшество-таки соизволил покинуть Мэнор с праздничным визитом к кому-то из своих наиболее влиятельных союзников, и у обывателей поместья наконец выдалась возможность хотя бы вздохнуть спокойно, в носу у Драко непреходяще стоял тошнотворный запах жженой человеческой плоти, в ушах — крики замученных до смерти, перед глазами — их глаза.

Как-то, гуляя по маггловскому Лондону, он увидел рекламный щит с кухонным приспособлением, поразившим его своей практичностью и в то же время циничной жестокостью — комбайном для измельчения мяса.

Вот тем самым куском мяса, пропущенным через это чудо робототехники Драко чувствовал себя сейчас.

Отвратительно изувеченным, переломатым, и грязным.

Грязнее чем, её кровь.

Мысль разнеслась в голове взрывом, оглушительная, внезапная, словно вой предупреждающей сирены — такие раздавались в городах, когда они громили станции или обрушивали маггловские мосты. Драко обвел ошалевшими глазами разбуженного ото сна зал и присутствующих, всех как один подавленно-пришибленных событиями последних двух дней, постепенно приходящих в себя после завершающего собрания и медленно, разбредающихся или аппартирующих кто-куда.

У всех их разных куда была общая, одна-единственная цель, ему хорошо знакомая — забыться. В бутылке огневиски, в объятиях шлюх или новых убийствах.

А у Драко было то, чего не было ни у одного из этих мерзавцев.

У него была Грейнджер — смелая и такая светлая, как ничто из его мира, девочка. Чертова фея-крестная тупых гриффиндорцев, младшекурсников и домовых эльфов. Девочка, которая трогательно расплакалась несколько лет назад, когда он назвал её словом, что могло звучать в его доме, в этом самом доме, по несколько десятков раз на дню.

Драко накинул капюшон темной мантии на лицо и, никем не замеченный, покинул истекающий кровью зал. Слово, которое очень скоро станет приговором, для таких как она — а здесь уже стало.

Машет вьюга по-над крышей снеговым крылом...

Крикни в голос — кто услышит? — Степь да степь кругом...

Огонёк в окне не светит, сколько ни топи...

Да и кто его приметит в той глухой степи?

Не видать милого друга, что тоску лечил -

Он в степи, под песни вьюги крепким сном почил.

Помолясь усердно Богу, в путь отправился,

Всё хотел найти дорогу, да преставился.

Яна Симон.

Снаружи, по всей видимости, не переставал снегопад — Гермионе все больше казалось, что еще чуть-чуть и старый дом окажется навеки похороненным под снегом вместе с нею, беспомощно запертой внутри. С ней творилось неладное, очевидно, от паники и одиночества, и этот постоянный страх, переходящий в паранойю, только усугублял положение.

Гермиона всегда казалась себе сильной и психологически устойчивой личностью — ей, шесть лет прожившей в общей спальне для девочек в Хогвартсе, было с кем сравнивать. Теперь же приходилось расставаться еще с одной юношеской иллюзией — она не справлялась.

Полнейшее бессилие и невозможность предупредить друзей и близких о надвигающейся катастрофе, также как и удостовериться в безопасности своей семьи погрузили её в состояние непроходящего ужаса, отрешенной какой-то ноющей боли сердца, граничащей с физической.

Чуткая эльфийка носила ей горячую воду и измельченные травы для чая, среди которых Гермиона подозревала сильные успокоительные: по всем признакам её состояние давно должно было вылиться в сильную истерику.

Нет.

В серию сильных истерик с рукоприкладством.

Потому что, черт, еще никогда в жизни Гермиона Грейнджер не ощущала себя такой жалкой и слабой. При обескураживающе полном отсутствии контроля.

Из-за этой дурманяще-омерзительной пелены паники, словно со дна, она старалась прислушиваться и присматриваться к тому, что происходило вокруг — без особого успеха — и казалась сама себе в этом беспомощном оцепенении душевнобольной в тяжелой стадии. Внешний мир впервые в жизни не трогал её, все силы свои сосредотачивающую на одном только, чтобы не рассыпаться на части. Вероятно, так прошло несколько дней, слившихся в один — Гермиона бы не взялась даже предположить, сколько именно. Все это время девушка только и делала, что болезненно просыпалась с гудящей головой и непросыхающими от слез ресницами, пила травы, оставленные ей Кеной, пару раз даже, кажется, ела что-то, не чувствуя вкуса пищи, а потом подолгу смотрела на огонь или в окно, прежде чем снова погрузиться в спасительный сон в тепле вороха тяжелых и пахнущих пылью и сыростью одеял. И не было никого и ничего, что вытащило бы её из этого отупляющего, опустошительного онемения.

Так, по крайней мере казалось — пока он не вернулся.

На этот раз Гермиона проснулась от холодного воздуха и резко приподнялась на локтях, настороженно уставившись в сторону двери.

На самом деле, он стоял там уже какое-то время, молча наблюдая за её беспокойным сном: Кена за это время успела нарисоваться в поле зрения и отчитаться о последних днях, а потом раствориться в полумраке гостиной так же незаметно, как и появилась.

С ее немногословного доклада Драко понял несколько вещей.

Во-первых, в доме на холме, в отличие от Мэнора, последние трое суток не пестрили остросюжетными событиями, чему можно было даже позавидовать, учитывая мракобесие, царящее в Мэноре. И во-вторых, психологическое состояние его заложницы явно вызывало серьезные опасения эльфийки, и, глядя на Грейнджер сейчас, он вполне понимал — почему.

Вот уж чего он, если честно, совсем не ожидал.

А что ты думал, мальчик, прозвучала в голове ехидная мысль отчего-то голосом его мрачного декана и по совместительству крестного.

Что она будет драться как львица, вот что, огрызнулся сам себе Малфой и взмахом палочки заставил входную дверь снова приоткрыться, запуская ледяной воздух зимней ночи в дом.

Это ведь надо быть полным идиотом, чтобы после всего произошедшего не догадаться, какой Грейнджер была хрупкой — не слабой, нет. Скорее страшно уязвимой, выращенная в своем розовом благополучном мирке.

А у него сейчас от слова совсем нет времени и сил собирать ее назад по частям — себя бы удержать от падения в пропасть, что стремительно разрастается под ногами.

Выбора, впрочем, тоже нет — все как обычно, в стиле Малфоя. Тебе, дуралей, остается только продолжать игру.

Когда холод в комнате стал достаточно ощутим, Грейнджер сначала смешно наморщила нос во сне, через несколько мгновений поежилась и, распахнув свои большущие темные глазищи, резко села в своем аляповатом коконе из одеял. Вперилась в него мутным ото сна, и в то же время настороженным взглядом. Да и, Малфой догадывался, в его облике было много чего настораживающего — даже для неё: последние две ночи он почти не спал, а решение прийти сюда было настолько спонтанным, что он даже не удосужился зайти к себе переодеться — на нем все еще была рейдовая мантия Пожирателя Смерти.

Черт, это было даже смешно — что он подумал об этом сейчас. Врядли девчонка, в конце концов, ожидала увидеть его в парадном костюме при полном туалете, особенно теперь, когда знала наверняка — кто он. Убедилась на собственной шкуре, можно сказать.

Так что смотри, Грейнджер, смотри.

Привыкай — может, хоть тебе удастся, раз я сам так и не смог.

И она смотрела — повиновалась его немому приказу, будто слышала, и дрожала от холодного ветра, потихоньку, к своему удивлению, приходя в себя. Выныривала из своего тупого, обессиленного оцепенения, оттого, что смотрела на Малфоя, и содрогалась внутри — выглядел он так, словно угодил сюда прямо с места боевых действий: мятая, явно боевая мантия, прожженые в нескольких местах перчатки, непривычно растрепанные волосы и глубокие темные круги под болезненно-лихорадочно блестящими глазами. И еще запах — его отчетливо доносил сквозняк, возможно потому, что Малфой стоял слишком близко, почти склоняясь над ней — пыли, табака, паленой кожи и крови.

Гермиона чуть не засмеялась в голос: молодой Лорд Малфой, холеный красавчик и главный сердцеед Хогвартса, пах так, что хотелось блевать.

А еще — на её счастье — он пах отрезвляюще.

Потому что весь был — даже еле стоящий на ногах — сплошной вызов.

Заговорила она первой, к их обоюдному удивлению:

— В Мэноре стало настолько жарко, Малфой? Или тебя так хорошо приложило заклятием на Пожирательской гулянке, что ты решил притащиться в такую даль и померзнуть с грязнокровкой на пару? — Гермиона и сама понимала, какую чушь несет, но остановиться не могла — скопившиеся в ней отчаянье, неопределенность и напряжение требовали выхода, а Малфой был не просто их источником, он, по иронии судьбы, оказался еще и единственным человеком рядом посреди холодной ночной пустоши, похороненной под снежным бураном. — Или просто заскучал в компании Волдеморта, бедненький?

Если Драко и опешил от её злобной тирады, то ненадолго: через мгновение волосы Грейнджер уже оказались намотаны на его кулак, а голова с силой запрокинута назад, так, что та сдавленно зашипела от унижения и боли.

— Ты в своем уме, сука? — прорычал он в её бледное, перекроенное страданием лицо. — Жить надоело?

И ярость его была искренней, да настолько, что искрилась-опаляла ее влажные от пролитых во сне слез щеки.

— Решился наконец прикончить меня? — смех в её голосе, надо признать, испепелился мгновенно, оставляя после себя одно только хрипящее, мрачное безумие, подстегиваемое болью. Каникулы в кругу семьи определенно пошли вам на пользу, Лорд Малфой.

Хлесткая пощечина — больше унизительная, нежели болезненная, ужалила щеку, и от неожиданности девушка откинулась назад — благо Малфой больше не держал ее за волосы. Зато по-прежнему стоял рядом и остервенело сжимал и разжимал кулаки: быстро же ты его довела, Гермиона, полыхнул разве что тлеющая спичка, забытая на газовой плите. А ты только и хотела, что всего лишь немного отогреть руки, ведь правда?

Так что теперь молись Мерлину и всем известным богам, чтобы стены остались целы.

То-то же, лезть на Малфоя без подкрепления.

— Ты определенно спятила, — пробормотал он скорее сам себе, нежели Гермионе, и словно прислушался к чему-то внутри себя.

Когда он поднял на нее взгляд — потемневший, словно обманчиво унявшееся море, в нем не было ни капли жалости:

— Вот только учти, что мне по херу. Вякнешь такое еще раз — обещаю, схлопочешь Круцио. И поверь, удается оно мне в разы лучше, чем Империус, так что вряд ли тебе понравится, принцесса.

Если девчонка и осталась впечатлилась его угрозой, то природная вредность или гриффиндорская тупость взяли верх над благоразумием:

— Ручки расхотелось марать? Так поздно уже, — издевательски посочувствовала она, снова подавшись вперед из своих одеял. — Ты б хоть перчатки не снимал.

Языкастая как и всегда, смелая до идиотизма: как она бесила его. А прикосновение к её коже все еще горело-пощипывало у него под пальцами, и Драко отчего-то был уверен, что Грейнжер чувствует что-то подобное. И это почему-то заставляло сомневаться, что его Круцио вообще сработает — сейчас, на ней.

Чтобы пытать магией надо хотеть причинить человеку боль, а не заставить заткнуться. Так кому ты врешь, Драко?

Но, терзаемый подозрениями, он все же не позволил им отразиться на своем лице и медленно, собираясь с духом, достал палочку.

Давай же, это надо сделать, хотя бы чтобы привести Грейнджер в чувство. Очертить границы.

Заклинание уже пугливо покалывало — перекатывалось на языке, когда она побежденно выдохнула:

— Нет, Малфой. Не нужно, — и плотнее закуталась, почти прячась.

Температура в комнате за время их перепалки опустилась до уровня уличной, и с губ срывались робкие струйки пара, и голос его не был ни на градус теплее:

— Не нужно ли, — с сомнением хмыкнул он в ответ, впрочем, не так уж угрожающе, как собирался. Потом-таки опустил палочку и смерил притихшую девчонку еще одним тяжелым взглядом. — Учти, Грейнджер, это последнее предупреждение.

Оставалось только понадеяться, что она учла — ради них обоих.

Захлопнув входную дверь заклинанием, Драко сбросил осточертевшую мантию и почти рухнул в кресло — нервное и физическое истощение брали своё. Подтянул к себе пепельницу, щелкнул зажигалкой и бездумно уставился на танцующее в камине пламя.

С тихим, глухим стуком на столешницу опустились деревянные чашки, и преследующее его со вчера тошнотворное месиво запахов наконец отступило, уступая аромату свежезаваренных трав.

Где-то рядом зашуршали-завозились одеяла — из них показались тонкие белые руки, детским движением метнувшиеся за чашкой и тут же спрятавшие её в ладонях.

Забавно — его мать была чистокровной аристократкой — но он хорошо помнил, что она точно так же грела руки о чай, когда он был совсем мальчишкой.

По правде сказать, Драко и сам не знал, зачем пришел сюда.