Подмена (гет)

Мои дни в японской школе постепенно превращались в маленькое шоу местного разлива — доканай Нобуко. Мусор в ящичке для обуви каждый день был милой вещицей, с которой хоть как-то можно было совладать. Теперь каждое утро на доске в классе были написаны различные гадости про Нобуко Танака. Почитать, так она была то проституткой, то пацанкой, то воровкой, то льстивой притворщицей. Каждый день обидные надписи менялись, я даже удивлялась тому, как старательно их вырисовывали. А ведь не ленились встать пораньше и придти в класс первыми. Рыжеволосая редко приходила раньше меня, но вот ее подружки всегда были в классе. Так что нетрудно было догадаться, кто организатор, а кто подпевала и исполнитель.

Два выходных дня были для меня праздником. Ни шепотков, ни взглядов, ни ухмылок в мой адрес. Даже угрюмость Синити стала родной и воспринималась мной, как нечто приятное.

— У тебя все хорошо в школе? — спрашивала мама, и мне приходилось ей лгать. Не жаловаться же на то, что меня обзывают. Подумаешь, проблема. Не бьют же.

Испытания следующей недели только усилились. На доске объявлений первого этажа несколько дней появлялись грубо отфотошопленные фотографии моего лица на теле соблазнительных японок. Разумеется, возросло мужское внимание ко мне, кто-то даже предлагал погулять вместе с явным контекстом, за что был культурно послан.

Мусора в шкафчике не становилось меньше, так что я просто перестала им пользоваться.

Погода наоборот, кажется, сжалилась надо мной, и на улице стало прохладнее. Медленно наступала осень, в воздухе ощущались нотки сентября, а на деревьях понемногу вспыхивал красный и оранжевый. Путь от школы домой стал моим самым любимым времяпрепровождением, я заглядывала и обследовала все новые участки города, рассматривала людей, места, вникала и запоминала. Я как будто наполняла себя новым миром. И этот мир мне нравился все больше и больше. Еда, одежда, развлечения — всего было много, и это радовало мою изголодавшуюся по всему этому душу.

Жаль, что только погода была на моей стороне. Все мои попытки разговорить вундеркинда проваливались. Ему было все равно на всю ту мерзость, что одноклассницы вываливали на меня, но и на меня ему было плевать. Однако конфетки, что мне вздумалось давать ему каждое утро, он брал. Я начала подумывать о том, чтобы позвать его вместе пообедать на большой перемене, все равно и я, и он ели всегда одни.

Сосед справа, которого звали Соске Сагава, кажется, мной заинтересовался. Просил у меня то ручку, то карандаш с ластиком, во время перемен редко покидал свое место, но и не пресекал разговоры, которые вдруг начинались полушепотом и касались меня. Начинала их часто рыжеволосая Фумико, ее глаза так и искрили ненавистью ко мне, когда я никак не реагировала на все ее выпадки. А Соске будто проверял, сколько еще я выдержу.

Учитель истории меня завалил. Я плохо разбиралась в японских императорах, за что поплатилась плохой оценкой.

— Вам стоит больше времени уделать учебе, а не развлечениям, госпожа Танака, — сказал он елейным голосом, явно намекая на те глупые отфотошопленные фотографии. В тот момент я еле сдержалась, чтобы не нагрубить ему.

В четверг, когда я вышла на школьное крыльцо, пришлось искупаться в холодной воде. Кто-то вылил ведро воды на меня с третьего этажа. Я успела увидеть руки, затаскивающие жестянку обратно в окно. Ошалелые японские школьники смотрели на меня, на стекающие с волос и одежды капли, и никто ничего не делал. Приятного было мало.

В первые мгновения я растерялась. Такого еще со мной не случалось, и как действовать в подобных случаях — было мне не известно.

— Ой-ей, — услышала я знакомый голос и развернулась. На крыльце стояли Соске с большеротым другом и смотрели на мокрую меня. — Как не повезло, — в голосе большеротого одноклассника не было издевки, и смотрел он больше сочувствующе, но все равно меня бесил.

Сосед же, недолго думая, с невозмутимым видом стал снимать свой пиджак. Горячая волна прошлась по моему телу от колен до макушки. Мне подумалось, что он собрался дать свой пиджак мне. Это смутило меня. Я немедленно, даже как-то озлобленно, стянула свой пиджак, выжала его и накинула обратно. Затем выжала волосы, пару раз отряхнула сумку и юбку, после чего гордо подняла голову и пошла домой. Соске так и остался стоять на крыльце. Он держал в руках свой злосчастный пиджак и, кажется, не сводил с меня глаз, пока я не скрылась за углом.

Домой я шла, не замечая дороги и удивленных и порой язвительных глаз прохожих. Я чувствовала только, как горели щеки и как стучало сердце. Так не должно было быть. Этот парень не видел меня до того, как я не сменила прическу. Он позволял меня обижать своим приятелям и приятельницам. Он вообще ничего такого не сделал, чтобы мне было так жарко. А я горела. Казалось, что мокрая одежда только спасала от жара, разливающегося по телу. От самой груди шло что-то тяжелое, волнующее и не давало покоя. Он же просто снял пиджак. Но посмотрел он на меня при этом так, что все внутри сладко замерло. Ох, Нобуко, и попали же мы с тобой.

— Что с тобой? — Синити удивленно смотрел на мою мокрую одежду и волосы, пока я снимала обувь.

— Попала под дождь.

— На улице нет дождя.

— Тогда под снег, — сказала я и поднялась к себе. Синити что-то хотел спросить еще, но не успел.

Я переоделась и упала на кровать. Я пыталась разозлить себя, обидеться на одноклассниц, разреветься хотя бы. Но не могла ничего сделать, до самого вечера я выслушивала сердечную дробь, сладко и томно сжимавшую легкие.

К ужину все успокоилось. Я дышала ровно и думала отстраненно. Прекрасная выдержка русской выпускницы, я немного даже гордилась собой.

Мама уже навалила полные тарелки риса и расставила их, Синити сидел за столом и чуть приподнялся, когда я вошла на кухню. Танака старший снова работал допоздна.

— Ну, как дела в школе? — спрашивала мама, подкладывая добавки то мне, то Синити.

Брат Нобуко отвечал немногословно, но не кривился и словно даже насторожился, когда очередь отвечать дошла до меня.

— Нормально все. Вот пытаюсь друзей завести, — проговорила я, и Синити хмыкнул.

— Так это были твои попытки подружиться.

— Когда? — не поняла я.

— Сегодня.

Он испытывающе на меня посмотрел, словно старался что-то разглядеть во мне.

— Ну, — протянула я, — не все попытки оказались удачными, но я пока не сдаюсь.

Я видела удивление в его глазах. Танака младший замер на мгновение, после чего повернулся к своей тарелке и принялся есть. На меня он больше не смотрел. Я посчитала это своим выигрышем, но, как потом оказалось, я недооценила своего брата.

— Я так рада! — мама радостно смотрела то на меня, но на Синити, и, кажется, радовалась чему-то своему. Только потом я поняла, что это был первый нормальный разговор между мной и братом за долгое время.

Все складывалось не так уж и плохо. Школу можно было перетерпеть. Дома же я жила и мне нравилось тут жить. Убрав со стола, мы сидели с мамой у телевизора и смотрели какое-то телешоу по удивительных детей и подростков мира. Синити сначала ушел наверх к себе, но через некоторое время вернулся с учебником и сел с нами. Выглядело все так, словно он что-то задумал, но было трудно понять, что именно.

На каждом репортаже мы с мамой восторженно вздыхали. Один тринадцатилетний мальчик из Бразилии собрал своего робота и научил его танцевать. Вот бы мне иметь такие мозги. Я бы собрала Алину000 и отправила бы ее на уроки истории. В телепередаче рассказывали о детях-вундеркиндах, о подростках со сверхспособностями, о детях-индиго.

— Я дома, — вернулся Танака старший, и мама бросилась его встречать.

Мы с Синити слушали про девочку, научившуюся читать задом наперед. Было круто, хотя непонятно, зачем ей этот навык.

— А теперь мы расскажем вам, наши дороги телезрители, о детях-героях, не побоявшихся рискнуть своей жизнью ради спасения своих близких!

Звучало интересно. Показывали фотографию семилетнего мальчика из Новой Зеландии, который спас подругу, упавшую под лед. Затем шел репортаж о Лидии из Украины, четырнадцатилетней ученице средней школы, не побоявшейся дать отпор одичавшим псам, накинувшимся на ее сестренку. А потом показали меня.

— Алина Перепелкина из России. Девушка восемнадцати лет закрыла собой брата, тем самым спасла его от вооруженного грабителя. Она помогла задержать преступника, его почти сразу же схватили, однако сама девушка получила смертельную рану…

По телевизору что-то еще говорили, а я сидела, как пришибленная, и смотрела на свое лицо, мелькавшее на экране. Изнутри поднималось что-то огромное и холодное, похожее на страх и ужас. Я вспомнила свой выпускной и крыльцо под звездами, и по лицу пробежала капелька пота.

— Не так все было, — сказала я самой себе. Во рту все пересохло, язык плохо слушался, а по коже побежали мурашки. — Не так…

Синити внимательно на меня посмотрел, но я внимания на это не обратила. Перед глазами стояла ночь, кажется, что вкусы и запахи того вечера снова нахлынули на меня со всех сторон. В голове помутнело, и тошнота подошла к горлу.

В тот вечер я смотрела на звезды и думала о новых путях, что передо мной открывались. Еще чуть-чуть — и новая жизнь, новые люди, новые места. Справа я услышала шаги и повернулась, вглядываясь в черноту. Через некоторое время на свет из окна попал Толя, он жил по соседству и часто гостил у нас. Он тяжело дышал и смотрел на меня испуганными глазами.

-Ты чего?

Он открыл рот, но ничего не сказал, только глаза его, казалось, вылезли из орбит. Таким напуганным он бывал, только когда его отец напивался и буянил.

— Отец?

Он кивнул и быстро оглянулся, прислушиваясь.

— Заходи, спрячься у нас.

Толя мотнул головой и как-то присел, собрался, как зверь, готовый броситься наутек. Я прислушалась тоже. С той стороны, откуда он прибежал, слышалось тяжелое дыхание и шаги. Кто-то бежал в нашу сторону.

— Быстро иди сюда!

Только Толя взобрался на крыльцо, как появился его отец. Пьяный, взлохмаченный, красный от бега и непонятной злости. Глаза его гневно шарили по дому, затем мне, по Толе, ежившемуся у меня за спиной.

— Сукин сын, — процедил он сквозь зубы и направился к нам.

— Идите отсюда! — я вся дрожала от страха, но умудрялась подгонять Толю в дом. Если мы успеем зайти и закрыть дверь, то нас не тронут. Только бы успеть.

Я толкала Толю назад, следя за его отцом. Тот надвигался на нас, как бык, его ноздри раздувались, на лице и шее дергались желваки. Злой, он был злой и пьяный. Он поднял руку, и в ней блеснул нож. Ну почему все ведет именно к этому? Второй раз в жизни я видела подобное. Первый раз убереглась. Второй не получилось.

Мужчина что-то кричал вперемешку с матами, его крики разносились, наверное, по всей деревне. Он одним рывком очутился перед нами и медленно повернул голову к Толе, словно соображая, что делать. Я успела оттолкнуть мальчика, но сама увернуться не смогла. Нож вошел куда-то внутрь, острый, жаркий, жалящий. Я успела только вскрикнуть и сделать пару шагов назад. В этот же момент на пьяницу накинулась моя бабушка, она визжала и верещала, как птица, била руками, как крыльями, клевала и терзала обидчика. В глазах Толькиного отца сначала мелькнул страх, затем он снова покраснел и попытался рявкнуть на бабушку, но та только сильнее разошлась. Через некоторое время его их разнимали мужчины и женщины, успевшие добежать до нашего дома.

Их разняли, кто-то обратил внимание на меня. Спросил о самочувствии, все ли нормально. А я стояла в тени и слова вымолвить не могла. Внутри было мокро, в груди все горело и болело. Я открыла рот, чтобы сказать, что в меня, кажется, попали ножом, но вместо слов полилась кровь. Я ловила ее ладошкой и смотрела на черную горячую жижу, льющую из меня потоком. В голове мутнело, к горлу подступала тошнота. Хотелось плакать, но слезы никак не шли. Я чувствовала на себе руки, кто-то что-то кричал, держал меня, ласково гладил по голове. Но я не разбирала лиц. Единственное, что помню — это Толькины глаза. Мокрые и как будто поседевшие.

После этого я очнулась в японской больнице, и надо мной плакала семья Танака. Странное путешествие, страшная цена за него.

Я не заметила, как началась новая программа. На экране танцевали какие-то длинноволосые девушки, я кашлянула и утерла пот со лба. Алина Перепелкина из России мертва. Окончательно и по-настоящему. Удивительно было услышать про себя в другой стране через столько времени. Синити Танака все так же смотрел на меня, словно пытался что-то разглядеть. Наконец он отложил учебник и чуть наклонился вперед:

— Кто ты?

— Что? — я опешила от его вопроса. Не мог же он догадаться, что я Алина.

— Я спрашиваю, кто ты? — он испытывающе посмотрел мне в глаза. — Нобуко никогда не смотрела людям в глаза, она никогда не поднимала головы, она говорила еле слышным голосом, она, кажется, боялась собственной тени! Ты же, — он выпрямился и заговорил так, словно делал мне приговор, — с пробуждения в больнице ведешь себя, как нормальный уверенный в себе человек. Ты ни разу не отвела глаза, ни разу не шептала, как забитая в угол мышь, а наоборот чуть ли и кричала о своем присутствии.

— Я не кричала!

— Да весь твой вид, твоя новая походка, вздернутая голова, взгляд, будто ты присматриваешься и обнюхиваешься, а если что — хмурость и чуть ли не рычание. Ты как приехала с больницы, так и походила на дикую собаку, которая обживалась на новом месте!

— Поимел бы совесть, сестру с собакой сравнивать! — внутри все вознегодовало от таких параллелей. И вовсе я не рычала.

— Нобуко никогда не была моей сестрой, такое никчемное убожество я никогда бы не признал. Но ты, — он наклонил вбок голову, и глаза его ярко сверкнули от света лампы, — ты кто-то другой. Совершенно другой человек. Интересный, но будто нездешний. Все тебе будто мало: и одежда, и прическа, и школа. Нобуко травили в школе с первого дня, она никогда ничего никому не говорила. Родители ни о чем не догадывались, а я все видел. Один раз видел своими глазами, как девочки за школой поставили ее на четвереньки, а потом кидались в нее песком и всем, что под руку подвернется. А она стояла на своих..конечностях и молчала. Ничтожество, а не сестра.

От услышанного становилось только горче. Нобуко и вправду была бесхарактерной, этакой бессловесной жертвой, молча терпящей издевки. А потом, видимо, она сорвалась и решила покончить с собой. Нашла выход, тоже мне.

— Ты сам себя со стороны-то слышал? Если я не Нобуко, то кто? Дух отца Гамлета? Тебе самому не смешно?

Синити внимательно смотрел на меня, затем взял свой учебник и поднялся.

— Говори, что хочешь, но я знаю, что ты не Нобуко.

— И кто тогда? — я злилась на себе, него и Нобуко. Почему он такой проницательный?

— Да кто угодно: чужая душа в ее теле или раздвоение личности. Что угодно, но не она, — он развернулся и поднялся к себе.

Я осталась сидеть у телевизора, бездумно смотря на экран телевизора. На кухне весело щебетала мама и посмеивался Танака старший. Так хорошо и спокойно. Никаких сумасбродных пьяниц поблизости, никаких ножей. Нобуко, ты так хорошо жила. Мне очень завидно. Я уже люблю твою маму и отца. Мне нравится твоя школа — большая и белая, похожая на корабль. Мне нравится мальчик-вундеркинд в твоем классе и девочка с забавным смехом. И мне, кажется, сильно нравится твой сосед по парте. Нобуко, если ты не ответишь мне, я останусь тут навсегда и буду считать все это своим. Ты понимаешь?

— …понимаю.