Зрячий (джен)

Итама цепляется за чужие плечи, прижимается к спине. Можно доверять сколько угодно, можно верить, что Таджима не уронит, но всё равно страшно. Слишком быстро, слишком длинные прыжки — кажется, что желудок остаётся где-то далеко позади, а ветер бьёт в лицо, тяжело дышать. Он невольно хватается крепче — и глава клана недовольно шипит, заставляет сдвинуть руки. Даже стыдно становится: не стоит пытаться задушить главу клана. Но толку? Когда Таджима останавливается, ему не сразу удаётся заставить Итаму разжать пальцы.

— Простите, — шепчет он, валится на землю, растирает затёкшие ноги.

Таджима оставляет извинения без внимания.

— Мы первые, — говорит Изуна. Чуть помедлив, уверенно добавляет: — Вокруг никого нет.

— Подождём.

Итама прислушивается, крутит головой. Здесь совсем иные звуки и запахи, и это чуть отвлекает от напрасного беспокойства. Он повторяет мысленно: на самом деле не о чём волноваться. Вся беседа давным-давно выстроена, слова подобраны, и речь ясна в памяти. Что бы ни произошло, даже если Мадара попытается его убить, как предупреждал, — это не уничтожит его стараний. Раньше или позже — мир неизбежен.

Чужая ладонь на правом запястье. Итама благодарен Изуне: так он не чувствует себя потерянным, так ему спокойнее. Она тёплая, на ней нет перчатки, и прикосновение — подобие ласки. Младший Учиха — действительно добрый человек.

Левая ладонь на траве. Можно сжать пальцы, сминая тонкие стебельки, можно вырвать с корнем, можно просто трогать, восхищаясь её упрямой мягкостью. Она склоняется под тяжестью, но не ломается и, стоит убрать руку, снова выпрямится и потянется к солнцу. Итама хочет верит, что смог перенять это у травы.

— Идут, трое, — Изуна вздрагивает, чуть крепче сжимает пальцы и садится чуть поодаль, ближе к брату. — Буцума, Хаширама и Тобирама. Больше никого.

— Ты помнишь, о чём говорить, — предупреждает Таджима.

— Да, — Итама кивает. Уже почти некогда нервничать. — Изуна, осматривайся вокруг, пожалуйста. Третьему сыну не стоит знать об этом разговоре.

Итама почти не слушает чужие шаги. Не обращает внимания на то, как подходят ближе такие родные и такие чужие сейчас люди. Он слушает только своё дыхание, ищет своё спокойствие. Голоса ничего не значат, даже тогда, когда звучит его имя.

— Сними повязку, — мысли обрывает голос Таджимы.

Итама поворачивает голову к Учихам, выжидает — ему не спешат помочь, и он тянет руки к узлу, путается в нём. В перчатках ещё сложнее двигать пальцами, и он в конце концов просто стаскивает её вниз, на шею. Она теперь похожа на ошейник, и это раздражает. Но морщиться нельзя: чужое внимание чувствует даже он. На него смотрят так пристально и недоверчиво, что хочется спрятаться. Но нельзя, да и некуда.

— Это действительно Итама, — говорит тот, кто сидит ближе. Его чакра восхитительна: будто в жаркий день сидишь на берегу реки, от которой веет прохладой и летят брызги. Приятная покалывающая свежесть.

— О чём ты хотел говорить? — голос отца ничуть не изменился, звучит точно так же, как и в детских воспоминаниях.

— О будущем наших кланов, — Таджима спокоен и скорее задумчив. — Либо мы заключаем мир сейчас, либо это неизбежно случится позже.

— Я видел это в будущем, — тихо говорит Итама. — В тот самый день я должен был умереть. Я видел, как меня окружают пятеро из клана Учиха, видел их лица — я мог бы узнать каждого. И я видел, как спешит туда, к большому камню, где меня убили, Хаширама.

Он зябко ёжится, обнимает себя руками. Это страшно вспоминать, но ещё хуже об этом рассказывать. При том, что сейчас надо быть убедительнее биджуу, мечтающего о свободе.

— Тобирама, — чакра сидящего рядом едва уловимо меняется, и просто нельзя спрятать восхищённую улыбку. Так вот он какой — его второй брат. — В том будущем, которое я видел, ты убил Изуну. Техника, для которой нужны кунаи с меткой-печатью, которая позволяет мгновенно переместиться — и сразу ударить. Твоя техника, которую ты сам создал.

Теперь — несколько мгновений паузы. Итама знает, что он сейчас должен помолчать и позволить осмыслить сказанное, но не дать вставить хотя бы слово. Досчитать до десяти — и время.

— Хаширама, — он наклоняется вперёд, но старший брат слишком далеко сидит, чтобы его чувствовать. — Став главой клана, ты настойчиво предлагал заключить мир, раз за разом отвергаемый. И когда у тебя был выбор — убить брата ради мира или умереть самому, ты был благодарен, что мог отдать за это только свою жизнь.

Он знает, что смог ошеломить их, снова выдерживает короткую паузу — и в который уже раз рассказывает о своих видениях, начиная с самых истоков этой войны. Обстоятельно и подробно, легко создавая иллюзию транса. Молчать о деталях, какие должны остаться тайной, — в этом нет ничего сложного, это проще, чем идти по широкой дороге. Только вот долго, только всё равно хочется пить, и слова царапают горло. Итама уже с трудом договаривает о тех, кто останется от обоих кланов, и замолкает.

— Я не верю всем этим россказням, — припечатывает Буцума.

— Отец… — голос Хаширамы неприятно тихий. Странно, что брат не рискует возражать.

— Стоит прислушаться и хотя бы обдумать это, — столь же негромко говорит Тобирама. — Я уверен, что о той технике, над которой я сейчас работаю, никто не мог знать. Даже брат не заглядывал в мои записи.

Итама вскидывается. Он торопится сказать, боясь упустить момент.

— Мир выгоден обоим кланам. Тогда больше никто не погибнет так рано, как Каварама. Кроме того, объединение других кланов тоже неизбежно. Те, кто договорятся первыми — первыми и войдут в полную силу.

— Сенджу, Учиха и Хьюга, — перечисляет Таджима, — и, скорей всего, к такому союзу присоединятся и другие. Может быть, даже Шимура и Сарутоби — они-то не упустят свою выгоду.

— И твои люди готовы отказаться от мести? — Буцума насмешлив. — Слишком многие погибли, слишком много крови пролито.

— Клан Учиха не всегда был един, и брат убивал брата. Даже так стал возможен мир. А наши кланы… Один человек стоит у истоков обоих.

— Мир без войны будет гораздо лучше, — Итама говорит тихо, уверенный, что так его точно выслушают. — Можно будет позволить детям быть детьми. Дать им время научиться, чтобы они не погибали на первой же миссии. И вряд ли кто осмелится напасть на селение, зная, что его защищать будут все — с разными способностями, разными техниками… Иметь возможность отдохнуть после миссии там, где точно безопасно, — разве это не то, что каждый оценит?

Молчание кажется невыносимо долгим. Кажется, что сейчас всё висит на тонком волоске. Итама помнит: старший брат уже говорил о подобном, и тогда только Тобирама спас его от гнева отца. Наверное, ничто не может изменить его мнение. И стоило ли вообще всё это затевать?

— Допустим, я соглашусь на мир и даже попытаюсь воплотить эту глупую мечту в жизнь, — размеренно произносит Буцума. — Кто станет во главе союза кланов?

— Тобирама Сенджу, — улыбается Таджима. — И Хьюга согласятся с этим решением.

Молчание. Даже Итама испытывает удивление: да, он говорил, что брат может оказаться лучшим из всех хокаге, что он в будущем — прекрасный наставник, но почему Таджима решил ответить именно так? Надеется, что это заставит Буцуму согласиться? Или уверен, что сможет контролировать молодого и неопытного правителя?

Тихий шорох одежды заставляет вздрогнуть.

— Предлагаю сейчас разойтись и определиться с условиями мира, чтобы позже их обсудить, — говорит Мадара. — Одно селение, общие ресурсы, смешанные команды для миссий — то, что интересует нас. Мы не хотим продолжать эту войну.

От Сенджу долго нет ответа. Итама сжимает кулаки, так сильно, что ноют пальцы, кажется, сейчас они снова будут сломаны. Между лопаток так холодно, будто кто ледяной воды плеснул.

— Мы согласны, — вскакивает Хаширама. Буцума молчит.

Победа?..

* * *

День первой встречи — как точка отсчёта. Больше Итама никак не может повлиять на события, и целый месяц он изводит себя ожиданием. Если всё сложится верно, если брат действительно стал мастером в искусстве исцелять — он сможет вернуть зрение и привести в порядок руки. Больше не придётся мириться с беспомощностью — но это означается, что придётся самому за всё отвечать. По меркам этого мира он уже давно взрослый, и оправдываться будет нечем.

Встреча глав трёх кланов, мирный договор между Сенджу, Учиха и Хьюга — долгожданное событие, которое одновременно и радует без меры, и которое хочется пропустить. И праздник, и тягостная обязанность присутствовать и, вроде бы, оказаться торжественно переданным клану Сенджу, что закономерно отравляет радость. Итама чувствует себя уязвимым, спотыкается, сталкивается с другими людьми, которые не всегда уступают дорогу. Карасу тянет за руку и резко останавливается.

Рядом Мадара. Пламя его чакры ни с чем не спутать.

— Держи, это его глаза, — говорит он кому-то. Карасу недовольно шипит, подталкивает в спину. Итама делает несколько неуверенных шагов, протягивает руку, касается чьей-то одежды.

— Они до сих пор хранились? — удивляется Хаширама. — Но это же не шаринган, не бьякуган…

— Я обещал.

Короткая пауза, ещё один толчок в спину. Неуверенный шаг вперёд — и чужая рука ложится на плечо. Чакра этого человека омерзительна. Не очень приятно быть рядом с Мадарой, чья чакра чувствуется как пламя, обжигающее колючими искрами, но влажная горькая гниль ещё хуже. И это — его любящий старший брат… Как с ним вообще находиться рядом, если уже мутит?

— Ясно, — он заставляет присесть на землю, подставляет колено, стягивает повязку. — Расслабься.

Мадара тихо хмыкает и отходит. Итама с трудом заставляет себя замереть и не пытаться вцепиться в его одежду. Самое досадное, что остальные слишком далеко, чтобы чувствовать ещё и их чакру. Может, удастся сосредоточиться на иных ощущениях. Голоса — шумные, звучные, разные, они как накатывающие волны, от них кружится голова. Прикосновения — пальцы тёплые, нежные, они не причиняют боли — но заставляют вспоминать. Карасу был осторожен, когда щедро наносил мазь, чтобы не загноилось, но его руки едва заметно вздрагивали. Кому тогда было страшнее?

А ладонь вдруг ложится на лицо, закрывая глаза, и она становится тёплой, почти горячей. Итама чувствует себя совершенно беспомощным, как тогда, в руках Таджимы, но не хочет и не может сейчас тянуться доверчиво. Слишком страшно снова видеть.

— Ну же, смотри, пробуй, — подбадривает брат, и в интонациях слышна улыбка.

Итама открывает глаза — и тут же жмурится от яркого света, рукавом вытирает слёзы. В памяти — слепящее чистое небо и лицо брата. Смугловатая кожа, беспокойство и тревога во взгляде, добрая улыбка — как фотография в мыслях.

Вторая попытка — и он снова пытается проморгаться. То, что он видит, ошеломляет. Слишком ярко, слишком много всего, и от этого почти сразу начинает ныть голова. Хочется уйти. Да что там — просто сбежать в тишину и покой дома Карасу.

— С пальцами разберусь позже, — шепчет Хаширама, — там придется ломать и заново собирать кости. Я справлюсь.

Итама неуверенно кивает, жмурится, прислушивается — и снова пытается смотреть. Тобирама тоже рядом, и враждебность в его взгляде ранит куда сильнее, чем все насмешки Карасу. А старший брат совершенно счастлив, и обнимает крепко, и совершенно не хочет замечать, как напряжён Итама.

— Спасибо, — так же шёпотом отвечает он и неуверенно приобнимает в ответ.

Чуть позже Хаширама выясняет, кто заботился о «младшем братишке» все эти годы, и ведёт к нему. Встреча смешит и восхищает. Карасу сразу отшатывается, смотрит, не скрывая враждебной настороженности, — Итама успевает заметит алый блеск шарингана, прежде чем снова приходится вытирать слёзы. Зрение — такое непривычное чувство, оно сейчас скорее мешает.

— Ты позаботился о моём брате, и я перед тобой в долгу, — Хаширама аж светится. — Что ты желаешь получить от меня?

Учиха молчит совсем недолго, улыбается нагловато, пряча свой страх.

— Услуга за услугу, м? — он неприятно тянет звуки. — Право приходить за лечением, когда оно будет мне необходимо.

— Согласен.

— Карасу, — Итама цепляется за его руку, — можно я пока что так и буду жить у тебя?

Он оглядывается, видит печаль Хаширамы и облегчение во взгляде второго брата. Учиха не возражает, может, снова думая о собственной выгоде, никто из Сенджу не спорит. И какая разница, что один молчит из-за уважения, а второй просто не доверяет?

Выбор сделан — и сейчас он единственно верный.