Эффект наблюдателя | The Observer Effect (джен)

Это было похоже на маленькие, щекочущие, серебристые пузырьки воздуха, всплывающие из бесконечных глубин. Карстовый провал, священный сенот, бездонный колодец. Внизу — чернота: гнетущая, прожорливая, наглая, какая, верно, владела всем миром вплоть до самого первого солнечного восхода неисчислимые века назад. «Тьма над бездною». Вверху — светлое пятнышко: колышущееся, зыбкое, неяркое. Такое далёкое, но такое манящее, сулящее исцеление и долгожданный покой.

«Мне нельзя. Я не заслуживаю», — подумал он. И оторвался, и полетел, кружась, в вихре тысяч других восходящих душ — туда, к свету.

Женский голос звал его, ласково, но настойчиво: «Северус! Северус!..» — и всё существо его исполнилось неземной радости, ведь это же могла быть только она, она одна — та, что всегда светила ему, как звезда в ночи, тревожила и дразнила золотой монеткой, канувшей на дно пруда, та, что дала облик его патронусу, та, которую он все эти годы спустя, до сих пор…

— Северус! Проснитесь!

Он вздрогнул всем телом и открыл глаза.

Темнота была вечерними сумерками, объявшими закуток за больничной ширмой. А свет был всего лишь огоньком прикроватной лампы.

Белый крахмальный чепец склонился к нему; жёсткая, холодная и профессионально-бесцеремонная рука оттянула веко, похлопала по щеке, мимоходом поправила одеяло.

— О! Хвала Мерлину! Я уж, грешным делом, перепугалась, не напутала ли с дозировкой! Весите-то вы всяко поменьше, чем у меня в медкарте записано, а? Что за мода у вас, молодёжь, нынче пошла, кожа да кости, повалять захочешь — так побьёшься, чисто лодка о скалы… При таких-то кондициях откуда хорошему здоровью и взяться… Ну-ка, давайте мы вас потихонечку приподнимем и подушечку вот сюда-а-а…

Снейп протестующе нахмурился; мгновением спустя память вернулась к нему — вся и разом.

Он вздёрнул себя в сидячее положение — попытался, вернее сказать. Мадам Помфри его рывок без труда сдержала, до того эти трепыхания вышли у Снейпа неуклюжими и вялыми.

— Легче, легче!.. Потихонечку, я говорю! Рановато вам ещё козликом скакать!

— Поттер!.. — выкашлял Снейп, пытаясь осознать невозможное. А именно тот факт, что сам Северус не был отчего-то мёртв, хотя явственно успел осознать и прочувствовать все последствия нарушения магической клятвы.

— Северус! — напустилась на него школьная медиведьма. — Да, ей-Мерлин!.. Лежите, кому говорю! Ох, горюшко! Ушёл уже ваш Поттер! С полчаса назад.

Северус враз обмяк при этих словах, позволил утопить себя в белоснежной груде взбитых подушек.

Жив! Ах, мелкий мерзавец! Вот это славно!

Но как он умудрился?..

Впрочем, правильно заданный вопрос всегда содержит в себе половину ответа; так получилось и на сей раз. Кто у нас тут совсем недавно восстал из мёртвых? Правильно!

— И остальные детки заглядывали — вон, сколько всего натаскали! Конфеты, яблочки… Но мы сперва водички выпьем и супчику поедим, да? Держу, держу, не выроните, не бойтесь! Тихо, спокойно, мы никуда не торопимся… А вот цветы, смотрите, какие нарядные! Ни за что не угадаете, кто наколдовал!

«Мерлин, а ведь Поттера и впрямь не один лишь младшенький бережёт. Тёмный Лорд, похоже, очень высоко ценит Гарри. Отчего только, совершенно непонятно. Ну не в пророчестве же дело, право… Нет, что-то у них там творится совсем загадочное, Люциус ведь намекал…», — так размышлял Снейп, давясь прохладной и дивно приятной водицей, что ему спаивала по глотку мадам Помфри из штуковины, похожей на миниатюрный приплюснутый чайничек.

А Поппи, сплетница, рассуждала тем временем, понизив голос и лукаво скосив глаза:

— Новый мальчишечка ваш, Риддл, вот кто! И весь такой из себя серьёзный да вежливый — мол, как проснётся декан Снейп, вы уж ему непременно от нас кланяйтесь.

«Букет, никак, на могилку примеривался возложить сперва», — хмыкнул про себя Снейп. Цветы — лохматые розовые пионы с глянцевитыми зелёными листьями — топорщились веником в вазе и смешили невероятно.

— Вот и молодцом. А сейчас бульончику…

— Да что вы со мной, как с младенцем! — вознегодовал Северус. — Отдайте, справлюсь как-нибудь сам.

Но от помощи медиведьмы Снейп отказался зря: руки бессильно разжимались, дрожали.

— И префекты ваши приходили, целая делегация, да я прогнала… Ну, это днём ещё было, вы всё равно спали…

«Чудо, что не смертным сном», — мысленно поддакнул ей Снейп и осторожно оттолкнул от себя чашку с бульоном.

— Который теперь час?

— Девять доходит, — Поппи неумолимо придвинула полупустую посуду обратно.

Странно, и всё это дружное паломничество, выходит, имело место… Когда?

— Вечера или утра?

— Вечера, — мадам Помфри смешливо наморщила обильно напудренный нос. — Нынче у нас воскресенье, Северус, не гадайте. Вы почти двое суток пробыли под «сном-без-сновидений». Не обессудьте, сделала что смогла. Не знаю уж, что вы учудили с собой, и зачем… Вы взрослый человек, в конце концов, да и Альбус строго-настрого наказал не выспрашивать… — тут Поппи сделала выжидательную паузу, рассчитывая, очевидно, на пристыжённую исповедь, — а не дождавшись оной, вздохнула и тщательно заправила выбившийся локон под складку чепца. — Но если хотите знать моё профессиональное мнение, то так ведь и сквибом недолго сделаться. Или уморить себя начисто. Вы, надо отдать должное, практически справились! Я понимаю, конечно, и не осуждаю, вы не подумайте… Я не предвзята. Чёрная магия… Бывает, другого выхода нет, но велика и цена. Я… Куда?!

— Мне нужно к себе, — сухо сообщил медиведьме Снейп, спуская босые ноги на прикроватный коврик и шаря вокруг в поисках своей волшебной палочки.

— Нет, не нужно! — выпрямившись во весь свой невысокий росточек, заспорила та. — Северус, я не шучу! Ну куда вы такой пойдёте? У вас сильнейшее магическое истощение! Кабы не обезвоживание, я бы и дольше вас под снотворными продержала!

Поппи решительно подбоченилась, но увы — при её почти шарообразной фигуре принять хоть сколько-нибудь грозный вид ей категорически не удавалось.

— Где моя палочка?! — сдержанно рявкнул на неё Снейп.

— Я, — пригрозила в ответ Помфри, — привяжу вас к кровати!

— Не посмеете! — оскорбился он.

— Ещё как посмею! — выпятила затянутую в белый сестринский фартук грудь она.

— Мадам Помфри!

— Профессор Снейп!

Головокружение, захлестнувшее Северуса, стоило ему оторвать зад от койки, оказалось на стороне медиведьмы. С самым независимым видом он плюхнулся обратно — вроде как внял уговорам, и соизволил остаться, а не осознал, что не доковыляет и до дверей.

— Ну хорошо, вздорная вы женщина, — изрёк Снейп с отвращением в голосе. — До утра — пожалуй.

— Дерзкий, несносный мальчишка! — не осталась в долгу Поппи. — Утром мы с вами отдельно поговорим! А теперь — зелья и спать, ясно вам?!

Покоряясь её агрессивной заботе, Северус безропотно влил в себя укрепляющий раствор и восполняющий силы вересковый взвар. Собственного изготовления, разумеется: школа выгадывала отнюдь не гроши на услугах аптекарей, да и значительную часть ингредиентов удавалось вырастить усилиями студентов, собрать в Запретном лесу или как-то иначе исхитриться достать, не тратя при этом денег. Речь, впрочем, шла исключительно о простейших и самых ходовых зельях — но отнюдь не стремление к экономии руководило Снейпом, когда он твёрдой рукой отодвинул фиал со «сном-без-сновидений».

— Нет.

— Северус! — сердито поджала губы мадам Помфри. С её пухлых щёк посыпалась пудра, точно извёстка.

— Нет, — повторил Снейп, не опускаясь до объяснений и оправданий. Не говорить же открытым текстом: «Да я и без того на нём много лет сижу, буквально на днях удалось завязать в очередной раз — так что уберите с глаз долой, обойдусь как-нибудь!». — Нет, постараюсь заснуть естественным путём.

— Увижу над вашей кроватью свет после отбоя — «соппоро» наколдую! — многозначительно посулила Помфри. Снейп лишь поморщился — возможно, ей и придётся.

— Воля ваша, — вслух заметил он.

— Вам, может, молочка тёплого? С мёдом? — жалостливо предложила Поппи.

Снейп, который не отказался бы разве что от огневиски — даже тёплого и с мёдом, если нельзя получить его никак иначе — качнул головой:

— Лучше стакан воды. И есть у вас что-нибудь почитать?

— У меня тут не библиотека, — задрала брови медиведьма, подавая наколдованную взмахом палочки воду. — А кроме того, вам категорически не рекомендовано сейчас лишний раз волноваться.

Снейп хмыкнул. Ах, где они, те времена, когда чтение — любое в принципе, пускай запретных тёмномагических инкунабул — являлось для него хоть в малой степени волнительным переживанием!

— Бросьте. В отличие от ваших обычных подопытных — а я имею в виду, конечно же, в первую очередь, гриффиндорцев, этих непроходимых болванов, а также любителей квиддича… Печатное слово никоим образом не способно мне навредить. От пары страниц в нервное истощение я не впаду. А вот вы, коль уж настаиваете, чтобы я здесь торчал — безо всякой объективной необходимости, замечу — могли бы и обеспечить пациенту минимальный комфорт. Итак?

Мадам Помфри вздохнула.

— А ещё считается, что дети капризные! — пожаловалась она неизвестно кому. — Всё равно нету книг. Газету вот могу дать. Хотите?

Не то чтобы, но Снейпу нравилось оставлять последнее слово за собой.

— Хочу.

Газета вполне ожидаемо оказалась «Ежедневным Пророком» (был риск нарваться на «Ведьмополитен», но, к счастью, пронесло; «Придиру» же никто из преподавателей не выписывал, кроме Трелони). Снейп послюнявил палец и развернул тонкие, шелестящие листы. Что поделаешь: любое пристрастие — слегка наркомания, а Снейп вот уже почти четверть века держался привычки читать перед сном, если к иному не вынуждали непреодолимые обстоятельства. Когда-то над этим восхищённо посмеивался Малфой, а Долохов дразнил их с Краучем чернокнижниками — и Барти впрямь в этом плане был ещё хуже Снейпа, поскольку он…

Ну, да к чему сейчас ворошить прошлое, не так ли?

«Расстроившийся из-за снежного шторма товарищеский матч «Гордости Портри» и «Уимбурнских Ос» всё-таки состоится в следующий четверг. Между тем, на остров Скай вновь надвигается непогода, однако на этот раз надёжно зачаровать стадион хозяев поможет специально вызванный…»

«Подруги только и спрашивают, откуда у нашей семьи домовый эльф, но я не говорю им, что это ЧУДЕСНЫЙ ПОРОШОК МИССИС ЧИСТИКС отчистит дом так, что не узнать…»

«НОВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ В ДЕЛЕ БЛЭКА?!?!

Складывается впечатление, будто в Магической Британии Фемида слепа весьма избирательно, и вовсе не беспристрастность символизирует повязка на её глазах. Ничем иным нельзя объяснить тот факт, что спустя десять лет обнаруживается свидетель, не опрошенный Авроратом!

Как заявил сегодня в беседе с нашим специальным корреспондентом официальный представитель стороны защиты Реджинальд Ки, новая информация способна полностью перевернуть ход дела. Подробности пока не разглашаются, однако есть все основания полагать…»

«С бальзамом «ПРОСТОБЛЕСК» ваши волосы ПРОСТО ПРЕОБРАЗЯТСЯ! Мгновенное действие и потрясающий результат! Достаточно однократного применения, чтобы самые…»

«ПО МОТИВАМ СКАНДАЛЬНОГО ДЕЛА БЛЭКА ВЫЙДЕТ БИОГРАФИЧЕСКИЙ РОМАН

— Я не ставлю своей целью документальную точность, — рассказывает Рита Скитер, двукратная номинантка премии «Незаходящая Звезда», известная журналистка и популярная писательница. — Моей задачей является показать истину более высокого порядка. Это художественная правда, правда, лежащая вне и за пределами простого набора имён и дат. Кроме того, десять процентов авторских отчислений со всех будущих продаж «ИСПОРЧЕННОГО» будут направлены в специальный благотворительный фонд, предназначенный для оплаты лечения и реабилитации Сириуса Блэка в случае его оправдания.

— Вы считаете, что оправдание в принципе возможно в его обстоятельствах?

— Безусловно, да. Сириус Блэк — не только преступник, но он и жертва, вернее, он преступник и жертва в одном лице. Жертва своей семьи, бесчеловечной системы, давления ожиданий. Собственно, об этом и есть мой роман. Сюжет «ИСПОРЧЕННОГО» повествует не только о конкретном преступлении. Этот поступок — вершина айсберга, итог, финал. То, что видится на поверхности. Вместе с читателями мы погрузимся гораздо глубже этого и исследуем захватывающую историю падения дома Блэков…»

«НО КАКОВА ЦЕНА?

Жаркими дебатами открылась первая после рождественских каникул сессия Визенгамота, посвящённая промежуточным итогам реформы профессионального образования. В прошлом году, когда первые гильдейские стипендиаты приступили к работе в качестве сертифицированных специалистов, для многих из нас стало очевидным, что…»

Снейп, не разжимая губ, зевнул. Ага, вот и очередное «эксклюзивное интервью» с Поттером. Кто бы сомневался.

У многоуважаемого господина директора имелось на сегодняшний день две не вполне взаимоисключающих гипотезы о том, как эти шедевры словесности появлялись на свет. Согласно первой, они были выдумкой от начала и до конца (со Скитер бы, откровенно говоря, сталось). В соответствии со второй, Скитер таинственным образом проникала на территорию школы (Альбус был отчего-то уверен в её способности это сделать, хотя и не пояснял — как).

Сам же декан Мальчика-который-выжил-но-очень-старается-это-исправить полагал, что Поттер сносится с журналисткой посредством корреспонденции — для полной отсебятины её писанина слишком уж целенаправленно задевала нерв. Здесь чувствовалась знакомая рука: давным-давно, когда ему ещё хоть сколько-то было интересно это занятие, Тёмный Лорд умело заигрывал с прессой, время от времени подбрасывая той лакомые куски. Возможно ли, что это одна из вещей, которые внезапно стали «как раньше»?

«Очень даже возможно», — признал про себя Снейп. Он подавил новый зевок. Перелистнул газету, добираясь до следующей страницы…

И пальцы его стиснулись сами собой, скрюченные судорогой.

Вся выпитая жидкость взбурлила в желудке. Мучительно пытаясь укротить приливную волну тошноты, Северус снова и снова перечитывал набранные крупным шрифтом слова:

«Национальный герой признаётся:

Я КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕ ОДОБРЯЮ СВОИХ ОТЦА И МАТЬ!

ПРОБЛЕМЫ В РАЮ?

ПОТТЕРЫ, КАКИМИ МЫ ИХ НЕ ЗНАЛИ».

* * *

Здесь было холодно. Особенно в налетающие зимние штормы, но вообще — всегда. Так холодно, что забывалось само ощущение тепла, а равно — звук тишины, потому что море никогда не молчало.

Впрочем, обыкновенно шум волн, бросавшихся с бессильной злобой на скалы, ещё нужно было потрудиться, чтобы расслышать — его начисто забивали голоса. Со временем он привык к ним (и это была лишь одна из его омерзительных новых привычек). В чём-то напоминало рассветный хор — только птицы пробуждались в преддверии утра, а у здешних обитателей было собственное расписание.

Их приближение можно было почуять издалека. Пока не столкнулся лично, он совершенно по-другому их себе представлял. Как-то… готичнее. С оттенком сладкого ужаса. И не то чтобы на самом деле они не были страшными… Были. Только иначе.

Сперва тускнел свет, которого и без того вечно едва хватало. Голодные тени потягивались, разевали рты, лениво ворочались по углам. Затем исчезали цвета. Не фигурально — буквально. Когда это произошло с ним в первый раз, он знатно струхнул: решил, что вот оно — началось. Слишком долго проторчал в лохматой шкуре своей второй половинки, и совсем скоро не сможет превратиться обратно. Но ничего подобного. Просто… Рядом с ними цвета переставали иметь значение. Скорее всего, не переставали объективно существовать — но для него тут уже было как-то без разницы.

Ещё он воображал, что они приносят с собою отчаянье. Но тем, что они приносили с собою, была пустота. Отчаянье он и так чувствовал постоянно.

Тошное, душное ощущение — будто ты хочешь выйти из комнаты, но в комнате нет двери. И завыть бы, да мочи нет. И сил нет совсем. Даже хотя бы моргнуть, даже разбить наконец свой гниющий с изнанки череп о ближайший подходящий камень.

Чего здесь действительно было в избытке, так это камней. Разбери кто-нибудь однажды эту помойку до основания — на сувенир бы хватило каждому.

— Почему-у-у?! — донеслось привычное вступление из-за решётки напротив. — Почему она, а не я-а-а?! Кто она?! Чем она лучше меня?! Кто она такая?!

Вначале он принимал это за садизм тюремщиков, но потом понял — нет, всё ещё хуже. То, как их рассадили, — не проявление злобы, а доброта. Это они так помочь пытались. Точно как в детстве, ещё до школы, когда любому встречному-поперечному было кристально ясно: они со старшей кузиной, конечно же, заодно, думают и чувствуют одинаково.

Но они не были. Ни одинаковыми, ни заодно. Никогда.

— Почему?! Я ведь… Я же… Я бы по первому слову… Что в ней такого, чего нет у меня?! Почему не я-а-а, почему-у-у, я хочу знать, пожалуйста…

И вслед речитативу солистки дружно вступил весь остальной адский хор — хор со средневековой миниатюры, раздирающий небеса вопль душ, погибающих в сатанинской пасти.

— Нет! Отойди! Не мою дочь! Не смей!

— Кто-нибудь, помогите! Он же истечёт кровью!

— Пожалуйста, только не она! Я всё, что угодно… Не она!

— Не убивайте!

— Мы… командир… да вы что, ведь я же… я свой… ребята… это же я…

— Ну не убивайте!!!

— Я не хотел… Не хотел! Пожалуйста, вернись, я не могу ещё и тебя потерять!

— Не уходи, нет! Не уходи, умоляю!..

— Кто-нибудь, быстрее, помогите зажать рану!

— Убери свои руки! Нет!!! Малышка, малышка, смотри на меня…

— Пожалуйста, я всё сделаю, только не трогайте её, пожалуйста…

Вжимая голову в лапы, он заскулил — но не от ужаса и не от сострадания.

Нет, то была унизительная, скотская, позорная жалость. К себе.

К своим обратившимся в войлок смоляным кудрям, к своим белым, здоровым и крепким — уже нет, и никогда больше — зубам, к своим зорким весёлым глазам, слепнущим в полумраке. К своим резвым ногам — двум или четырём, без разницы — что несли его так легко под серебрящейся полной луной между таинственно благоухающих лесных полян. К своим ловким рукам, привыкшим управляться с волшебной палочкой. К своему телу — юному, пышущему полнотой жизни, а теперь иссохшему до головёшки, до угловато торчащих костей.

И вот за неё, за эту слезливую жалость, он ненавидел себя так, как и не догадывался, что умеет. Раньше.

Не потому, что она являлась неподобающей для мага с его происхождением и воспитанием. Глупости — уж он-то хорошо знал, что аристократии волшебного мира важна лишь витрина, фасад. Что ты там чувствуешь внутри себя — никого по сути не занимает.

Дело было в другом — он не имел права. Он заслужил находиться здесь. Заслужил любой существующий на земле и за её пределами Ад.

Уже в своём человеческом теле он вновь уронил голову в сложенные ковшиком ладони. И взвыл в сжимающей душу тоске, вливая своё причитание в скорбную песнь плача, вторя другим стенающим в муке голосам.

— Я вас подвёл! Я так вас подвёл! Это из-за меня!!! Я виноват, я!.. Это моя вина! Джейми! Лилс! Сохатик!

— Лучше бы, — холодно говорила его мать, бледнея до синевы проступивших вен, словно инфернал, — лучше бы ты умер ещё во чреве. Лучше бы я тебя никогда не рожала.

«Да», — соглашался он с призраком своей памяти. Да, о да. Про́клятая, отравленная кровь. Галстуком другого цвета такое не вылечить, смешно было и пытаться.

У Блэков сложные отношения с любовью. Они убивают тех, кого любят.

— Это я во всём виноват, я подвёл вас, я!..

Секунды — минуты, часы, века? — растягивались в вечность и таяли, одна за другой, как таяли редкие снежинки, что ветер забрасывал сквозь решётку крохотного, спрятавшегося под самым потолком, окошка.

А потом дементоры ушли. И снова стало возможным дышать. Всё закончилось — чтобы повториться назавтра.

В изнеможении он улёгся на бок, свернулся в уголке своих нар. Считая шаги, гремевшие в коридоре всё ближе. Десять, двенадцать, пятнадцать… Сбился. С начала. Раз, два…

— Обед! Живее, живее, радость моя! Шевели копытцами! Обед! Эй, красотка! Кушать подано! Обед!

Сорок, сорок один… сорок пять…

— Обед! Три-девять-ноль, долго дрыхнуть собрался? Обед! Эгей, ты там не подох, часом? Нет? Какая досада. Давай, давай, ползи сюда! Лови-ка, у меня подарочек для тебя!

И это тоже была… доброта. Насквозь здешняя — изъеденная морской солью, исхлёстанная шквалами, искривлённая присутствием пожирателей душ. Но всё-таки доброта. Слова не были важны. А газетная бумага, которой можно чуть-чуть утеплить свою — лёжку? гнездо? на постель человека это не походило в любом случае — бумага была важной.

— Обед!

Похлёбка только что не подёрнулась льдом — остыла, пока раздавали, если по прибытию на нижний ярус и хранила ещё скупые остатки тепла. И жидкой; он раскрошил ломоть хлеба прямо в неё. Миска выглядела до обидного маленькой в его заскорузлых от грязи руках. Давным-давно, в какие-то сказочные полузабытые времена, он ни за что не стал бы вылизывать её языком, завершив трапезу. Даже в своём втором облике. Ха! Разве не забавно, а?

Еда придала ему немного сил. Он утащил подачку охранника в облюбованный уголок — нары были широкими, от стены до стены, да и вся камера… Куда столько места, будто семерых намеревались держать… Вот потому здесь вечно зуб на зуб не попадает — теплом своего тела физически нереально нагреть весь этот объём. Быть может, в том и состоял архитектурный замысел.

Он медленно провёл носом вдоль верхнего среза листа, чуя не до конца улетучившийся запах типографской краски. Минуту или две он не делал более ничего — лишь сосредоточенно и с наслаждением его вдыхал. Потом развернул газету — с трепетным предвкушением, заранее зная, что прочтёт ещё не единожды. Выучит назубок прежде, чем бумага сделается частью его лежанки.

Весточка из мира живых.

Когда ему в первый раз привалила такая неслыханная удача — года через три по прибытию в Азкабан? он бы не взялся точно сказать, любые попытки вести импровизированный календарь у него проваливались — когда он сжал в трясущихся руках газету, уже кем-то прочитанную, с помятыми уголками, с кофейным пятном и оспиной от чиркнувшего уголька, то испытал благоговейное изумление и такую редкую в этих стенах чистую радость.

Заодно выяснилось, что он страшно отвык видеть слова напечатанными на бумаге.

Тот выпуск «Придиры», пускай и разлезшийся на клочки меньше ногтя размером, всё ещё где-то здесь. «Подарок» с насмешкой комментировали тюремщики, просовывая, вместе с миской баланды, неряшливо сложенные листы в одну из камер. Честно? Да, это и был подарок.

Ну-с, почитаем. Прежде всего прочего он взглянул на дату. Не сегодняшнюю, и нарглу понятно, но этот день хотя бы точно миновал. Уже какая-то определённость. Год тысяча девятьсот девяносто второй, девятнадцатое января. Да, свой десятый юбилей в Азкабане он пропустил. С другой стороны, было бы что праздновать, так что и ладно.

Неторопливо, смакуя каждую букву, он скользил взглядом по заглавной странице. Внезапно у него перехватило дыхание, и сердце ёкнуло — а потом заполошно заколотилось в клети исхудавших рёбер.

«Эксклюзивное интервью с Гарри Поттером от нашей редакции см. на странице 5».

Годрик!.. Это же!.. Это его щенок, его мелкий, его Гарри!

Гарри.

Нет, нет! Сейчас сюда прилетит дементор, нельзя слишком сильно радоваться! Тише, Бродяга, тише, вдох-выдох, спокойно… вот так…

Надо же, интервью. Словно его крестник — звезда. А может быть, так и есть, а?

Сохатик.

Торжественная неспешность исчезла без следа. Дрожащими пальцами он отсчитал страницы и вновь развернул газету на пятой.

Заголовок ударил его, как ударил бы в открытое лицо кулак. Он задышал рвано — но на сей раз унять волнение и не пытался. Ни один пожиратель душ в эту минуту не явился бы к нему в камеру без прямого приказа — им нечем было тут поживиться, нечего с него взять.

* * *

«Национальный герой признаётся:

Я КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕ ОДОБРЯЮ СВОИХ ОТЦА И МАТЬ!

ПРОБЛЕМЫ В РАЮ?

ПОТТЕРЫ, КАКИМИ МЫ ИХ НЕ ЗНАЛИ

С вами наша постоянная рубрика «На острие пера» и я, Рита Скитер, чьё острое перо проткнуло немало дутых репутаций! Редакцию «Ежедневного Пророка» продолжает захлёстывать девятый вал писем, и по вашим многочисленным просьбам, дорогие читатели, мы снова беседуем с Гарри Поттером.

— Гарри, здравствуй!

— Здравствуйте.

— Интерес к твоей персоне не ослабевает, так что…

— Ну, я бы предпочёл другой повод, откровенно говоря. (краснеет)

— А мы собираемся сегодня поговорить откровенно!

— Да, да. Но не могу отрицать: известность — это приятно.

— Отлично тебя понимаю! (смеются) И мой первый вопрос…

— Ого, да у вас целый список тут!

— Ну, я хорошо подготовилась! (снова смех) Твоё самое раннее детское воспоминание?

— Я поджёг кроватку кузена.

— Мерлин! (ещё больше смеха)

— Да, иногда бывает и так.

— И сколько тебе было?

— Года… три с половиной? Четыре? Точно не знаю.

— А маму ты совсем не помнишь?

— Нет. (качает головой)

— А папу?

— То же самое. (пожимает плечами) Я в курсе, как они вообще выглядели, лишь благодаря сохранившимся колдографиям.

— О, дорогой, прости, если задела твои чувства. Мне очень жаль!

— Не стоит, мисс Скитер. Думаю, если бы мы каким-то чудом встретились с ними сегодня — мы бы друг другу совсем не понравились.

— Из-за твоего распределения в Слизерин?

— В том числе, да. У матери… Вы извините, я не могу называть её «мама». Для этого человека нужно хоть немного знать.

— Ты хочешь сказать, что знаешь её только по книгам? В семье о ней не говорили?

— Нет, отчего же… Напротив. Я выразился неверно. Думаю, о её личности мне довольно много известно. Больше, чем принято упоминать в книгах, во всяком случае. Спросите мою тётушку — ангелом Лили Поттер точно не была.

— О, ну леди Малфой может быть немного предвзята…

— Не эту! (смеётся) Мою тётушку-магглу.

— Ох, мои извинения! (также смеётся) Ты поддерживаешь со своей маггловской роднёй контакт?

— Минимальный в настоящее время. С моим поступлением в Хогвартс наши миры разошлись, вы же понимаете. Так вот, насчёт Слизерина. У моей матери был друг, её ровесник, с которым они распределились в разные дома…

— Да, это всегда тяжёлое испытание для детской дружбы. И ты считаешь, что она с этим плохо справилась?

— Не то слово! Пожалуй… Дружба — снова не вполне подходящее определение с моей стороны. Их отношения… Он был от неё без ума. Настоящая одержимость.

— А она?

— Раздавала авансы до пятого курса, пока не нашла поклонника побогаче.

— Мерлин милостивый! Но ведь Слизерин — оплот чистой крови, там воспитывают своих наследников многие известные рода…

— Мисс Скитер, ну я же не сказал «познатнее». Я сказал: «побогаче». Хотя она заигрывала и с моим крёстным…

— Его семья не одобрила бы такой мезальянс.

— А если бы речь шла об уже готовящемся появиться на свет ребёнке?

— Невероятно! Гарри! Неужели ты имеешь в виду…

— Способ, которым она окрутила моего отца? Боюсь, что так. У неё было четверо ухажёров в Гриффиндоре и ещё один в Слизерине. Минимум. Так что её путь под венец выстлан разбитыми сердцами. Типичная охотница за толстым кошельком, если давать вещам их настоящие имена.

— Такого действительно не найти ни в одной официальной биографии.

— Зато это правда. Её ведь тоже должен в конце концов кто-то сказать.

— То есть, ты считаешь, что твой отец, фактически, был обманут?

— Ну, я точно от него… Если вы об этом. Просто поглядите на меня. (смеются) А что касается прочего — кто знает! Но он в долгу не остался, поверьте. Почти сразу же после того, как они вступили в брак, отец… Ладно, давайте снова выразимся предельно прямо. Он заманил мою мать — беременную — в подпольную террористическую организацию.

— Какую организацию?

— Орден Феникса.

— …весьма нетрадиционный взгляд.

— Мисс Скитер, ну посудите сами. Незаконное вооружённое формирование называется — как? Банда? А к тому же ещё и тайное… Секта, быть может? В том случае, если лидеру откровенно поклоняются.

— Но вклад Ордена Феникса во Вторую Магическую войну…

— А его ещё неплохо бы доказать. Вы извините меня, но я скучный человек. Я человек фактов. Возьмём, к примеру, авроров. Для них подвиги — практически повседневность, так? И каждый случай героизма хорошо задокументирован. Рапорты, докладные записки, представления к награждению… В том числе посмертные. В любой момент с ними можно ознакомиться — в них все подробности зафиксированы не по разу. Что насчёт Ордена Феникса? Что-нибудь конкретное, а не «они всеми силами боролись против зла». У меня есть друг, который всеми силами борется против лени… Пока что лень побеждает. (смеются) Но его доблесть и то легче подтвердить — имеются свидетели, их можно поимённо назвать.

— Мне кажется, твоё утверждение очень неоднозначное. Его многие воспримут в штыки.

— Да? (пожимает плечами) Мисс Скитер, вы ведь были там. Видели всё практически своими глазами — вы же корреспондент, всегда в гуще событий… Как закончилась Вторая Магическая война? Её выиграл Орден Феникса? Правда? Правда-правда?

— Я понимаю, к чему ты клонишь.

— Я не гоняюсь за этими лаврами, да. Но и Орден Феникса их не заслужил, хотя и вовсю примеряет.

— Если ты не против, вернёмся на минуту к твоим родителям. Итак…

— Итак, я считаю, что они в итоге составили неплохую пару. Но их жизненные выборы я категорически не одобряю. Вот и всё, не слишком-то редкая ситуация, да? Не все семьи находят внутри себя общий язык, и не всякая семья — семья по-настоящему.

— А что насчёт твоей? Есть ли такая безусловная поддержка у тебя?

— Да! Сколько угодно, на самом деле. Наш факультет — самый сплочённый в Хогвартсе, это вам любой скажет. Ещё, конечно, нельзя забывать про моих более дальних родственников, по бабушке. И я очень надеюсь, что мой крёстный…

— Время покажет.

— Время покажет, да. Но я продолжаю надеяться на торжество закона.

— Как и все мы. Хорошо, думаю, наши читатели получили много пищи для размышлений. Закончим на более лёгкой ноте?

— Давайте, да.

— Твоя любимая игрушка?

— О, даже и не могу так сразу назвать…

— Не нужно стесняться, говори, как есть.

— Люди?

— Гарри! (смеются) Ладно, следующий вопрос. Что тебе нравится делать на досуге?

— Читать книги. Летать.

— Играть в квиддич?

— Нет, просто летать.

— Любимый предмет в Хогвартсе?

— О! (сияет) Зельеварение, однозначно!

— Кем ты хотел бы стать, когда вырастешь?

— Министром Магии?

— Амбициозная цель. (смеются)

— Эй, посмотрите на цвет моей мантии!

— Большие амбиции — вовсе не плохо!

— Да, это так. Заставляет работать над собой усерднее. Думаю, это ещё никому не мешало»

«Понравились колдографии в статье? Побалуйте себя широкоформатными копиями, которые ателье «Пипс и сыновья» изготовит персонально для Вас! Лучшие зелья, превосходная полноцветная печать! Скидка на заказ от семи постеров: собери всё созвездие «Ежедневного Пророка» на своих стенах! Наш адрес…»

— О’Брин! Скотина! Чтоб тебя!

Со вздохом человека, вынужденного сносить многочисленные жизненные трудности и тяготы казённой службы за очень скудную плату, Кулхан О’Брин оторвался от чтения.

— Ну что?!

— Венгерскую хвосторогу тебе в зад, вот что! — сам не тише помянутой хвостороги взревел Шиен МакКей, сегодняшний напарник Кулхана, пинком отправляя тележку с опустевшими суповыми бидонами в ближайший угол. — Валяешься тут с газеткой, как сраный тюлень! Хоть бы чаю сварганил!

Об уроженцах Северного Йоркшира, а особливо об их дружелюбии, передаётся из уст в уста множество баек. Кулхан по личному опыту общения с одним из таких диких угрюмых фермеров мог клятвенно подтвердить — правдивы все до одной. Ещё и скупой, как и все шотландцы — лишнего кната на молоко не потратит, о заварке же и говорить нечего — скидывается по два сикля в неделю, а ворчит на целый галеон.

— Я, — отговорился он, — занят. Подпитываюсь положительными эмоциями.

Материализовавшийся при этих словах патронус хлопнул крыльями под потолком.

— Брехня, не работает это так, — завёл свою шарманку МакКей, напоказ гремя чайником.

— Тебе, конечно, видней, — насмешливо согласился Кулхан. — Это же ты тут четвертак оттрубил, а я всего-то неполный год.

На самом деле было, естественно, ровно наоборот. И МакКею давно следовало бы усвоить: слушай, что тебе говорят более опытные товарищи. В инструкциях от Министерства, как максимум, много ерунды, а как минимум — написано далеко не всё. К примеру, там категорически утверждается, что дементоры не различают людей. Но любой, проведший в их обществе хоть вполовину меньший срок, знал — ещё как различают. И зрение у них есть, просто смотрят они по-своему, по-особому, не глазами. И вовсе не трудно разобрать, кто из них кто — при условии, что ты не слеподырый идиот.

— Вы все тут чокнутые, — убеждённо заявил МакКей, тыча волшебной палочкой в посвистывающий чайник. — Как эти, внизу. Только и разницы, что изредка наружу ещё выпускают.

— Сам-то… — с ленивым равнодушием протянул Кулхан, подманивая из буфета чашки. Эх, домового эльфа бы им сюда! Он бы и посуду мыл, и стряпал, и почище было бы всяко. Но, к великому сожалению, дохли они здесь за пару дней. Не то, что люди. Люди, если разобраться — самый живучий народ…

— А я тут ненадолго, поднакоплю малость деньжат, и свалю куда подальше. Не хочу в один прекрасный день начать над пиявками ворковать — думаешь, я не замечаю, как ты это делаешь? — тут он скосил зрачки к переносице, вытянул губы трубочкой и совершенно непохоже передразнил:

— Как хорошо кушаешь, ты мой славный, у-тю-тю!

Кулхан закатил глаза:

— Ветошка поумнее тебя будет, между прочим, он прекрасно всё…

Но довести свою нравоучительную речь до конца Кулхану было не суждено. Дохнуло морозом, и света в их кордегардии (а заодно кухне, столовой, казарме и оружейной — помещение было воистину многофункциональным) значительно поубавилось. Оба тюремщика вздрогнули, синхронно, как по команде — в дверях мелькнул серый и словно дымящийся по краям балахон.

Кулхан моментально встряхнулся, встал. В руку скользнула волшебная палочка.

— Что-то неспокойно на нижнем. Пойду, гляну, — уведомил он.

МакКей состроил скептическую физиономию:

— Да я ж только с обхода, тихо там всё… А этот чего припёрся? Кыш! Кыш! Вот, вот об этом я и толкую. Ведёшь себя так, будто он впрямь что-то там может сказать, а ты его понимаешь…

Кулхан на это и отвечать не стал. Он знал — Ветошка зазря не позовёт.

Считалось, что Азкабан построил Экриздис в пятнадцатом веке. Чушь — замок, не похожий решительно ни на одно строение той эпохи, был гораздо, гораздо старше; по одной уже его планировке это мог бы понять любой. Нет, больше верилось в то, что Экриздис всё это просто нашёл. Включая дементоров — они ведь явно были искусственными созданиями. Не умирали, не размножались, имели совершенно удивительный способ питания… Классические химеры. Такого в пятнадцатом столетии не умел делать ровным счётом никто. Наука о сотворении монстров — древняя область магии, тайная, утерянная в песках Времени, как иссякший, скрывшийся с поверхности ручеёк. Последним из британских волшебников, кто доподлинно ею владел, был Салазар Слизерин — и было то на пять веков раньше…

А может статься, здешние стены возвели и вовсе не люди. Об этом Кулхан думал всякий раз, когда использовал Вертикальный Ход.

Своего рода посвящением в должность был момент, когда под тем или иным предлогом старшие товарищи подводили тебя к нему — и сбрасывали. Для новичка — незабываемый аттракцион.

Но Кулхан давно привык и к маслянисто лоснящимся, идеально гладким стенкам, и к ощущению пугающей дезориентации — как при полёте камином, но в десять раз хуже, там хотя бы ноги не меняются посекундно местами с головой. Подошвы сапог стукнули о гранитные плиты — посмотришь вверх, и никакой трубы там не будет, один лишь глухой, вполне себе основательный камень. Кулхан по сторонам озираться не стал — он понял, что ему хотел показать Ветошка. По кольцевому коридору нижнего уровня разносился исступлённый вой.

И не было бы в нём ничего человеческого, когда б он не складывался в слова.

— Выпустите меня! Гарри! Гарри! Гарри!

Предполагалось, что они не знают имён заключённых — лишь номера, да и то не личные, номера камер. Непредвзятое отношение и прочая белиберда. На деле некоторые чистокровные рожи — а с ними и имена — не опознал бы разве что слепой.

— Выпустите, мне нужно к нему! Сейчас же! Гарри! Гарри! Что они с тобой сделали? Мне нужно к нему! Эй, ты! Немедленно открой!

Блэк буйствовать изволит.

— Ничего личного, — объяснил Кулхан, тщательно прицеливаясь в щель между прутьев дверной решётки, где маячили перекошенное лицо и скребущая воздух ладонь. — Ничего личного, выползок ты гнойный, правда. Но кто-то должен уже научить тебя не нарушать общественный покой. Мы здесь очень ценим покой.