Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

— Да, — согласился священник. — Что ж, а теперь мне предстоит сделать запись. Я думаю, будет верно — «причина смерти — лихорадка».

— Да, — выразил согласие доктор.

— Но… это не та причина… — невольно проговорила Консуэло безучастно, не обращаясь ни к кому и глядя словно бы вникуда.

— Но… пани Консуэло… что же ещё мы можем…

— Да, я знаю… знаю… да это и не важно… это не имеет значения. Важно лишь то, что Альберта ужé нет на этом свете. Он сгорел от обманной безответности своего чувства — такого искреннего и сильного — от моего мнимого непостоянства… За мой грех он расплатился своей жизнью. Но я не понимаю одного — почему, почему не я? Ведь, по всей логике, должно было быть именно так… Хотя, тогда страдания моего избранника были бы сильнее и продлились бы до конца его дней вместо нескольких месяцев угасания его души́, двух дней физических мучений, присоединившихся к душевным страданиям и, наконец, нескольких мину́т жестокой агонии… Вместо него должна была умереть я. Хотя… это явилось бы для меня слишком лёгким наказанием, несоразмерным греху, что я совершила. И теперь я оказалась на месте Альберта — мне дана возможность понять, что испытывал бы он, оставшись в живых — но только ощущается это гораздо, гораздо больнее…

В спальне воцарилось неловкое, пронзительно-сочувственное молчание, но через несколько мгновений наша героиня наконец пришла в себя и нарушила его.

— Что ж… Я так полагаю, процедура ужé закончена?

— Да… Теперь осталось лишь сделать запись. Простите — где я могу…

Все присутствующие вместе со священником оглянулись по сторонам и нашли глазами лишь стол, где лежали в кажущемся беспорядке записи молодого гра́фа.

— Я так полагаю, что вы не позволите…

— О, нет, нет, конечно же, нет, простите нас — мы хотим оставить здесь всё так, как было при жизни нашего сына и племянника.

— Да, да, я понимаю, это не подлежит обсуждению. Что ж, тогда, я полагаю, настала пора вновь спуститься в гостиную. Но, если кто-то хотел бы остаться, то… разумеется, я не стану препятствовать…

Все родные усопшего молодого гра́фа покачали головами.

— Нет, нет. Даже я ужé не в силах находиться здесь при любой возможности… К тому же, у меня ещё есть дела́ — я не выполнила всего, что поможет душé моего возлюбленного упокоиться с миром.

— Пани Консуэло, не брали бы вы на себя более того, что ужé вынесли благодаря какому-то чуду… Мне становится страшно за вас… Быть может, вы желаете отдохнуть? — вновь промолвил отец Августин, держа в руках книгу и глядя в глаза́ нашей героини.

— Отдохнуть? О чём вы говорите? — едва сдерживая крик, с горячностью и пронзительной интонацией отвечала священнику наша героиня, в гневе вскинув и нахмурив брови. — Как же я могу предаваться отдыху, когда…

— Но ведь от этого ваше чувство не станет слабее. Альберт… то есть… молодой граф… также станет ощущать вашу любовь — вам ли не верить в это?..

— Да… но этого будет недостаточно.

— Вы никогда не сможете отдать вашему возлюбленному свой мифический долг — потому что в вашем сердце ему нет предела. Но вы его уже отдали — своей любовью, своим чувством к нему. Но… как знаете. Я не могу вас принудить, однако по-прежнему желаю вашей душé отдыха.

Когда святой отец сказал эти слова́ — все четверо наконец вышли из комнаты умершего Альберта Рудольштадта.