Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Отец графа Альберта, канонисса Венцеслава, Консуэло, доктор Сюпервиль и отец Августин медленной процессией, в той же очерёдности спустились обратно в гостиную.

— Что ж… — проговорил священник, — я надеюсь, вы позволите мне устроиться вот здесь, — он подошёл к столу, за которым обыкновенно принимала пищу семья Рудольштадт.

— О, да, конечно, — произнёс граф Христиан.

На несколько мину́т за́мок вновь погрузился в молчание.

— Ну, что ж… А теперь я должен попрощаться с вами и поспешить в храм. Быть может, в моих силах оказать вам ещё какую-то помощь?

Все присутствующие безмолвно смотрели на святого отца.

— Я вижу, о чём просят ваши глаза́. И я могу дать вам единый совет — отдайтесь на волю времени и Всевышнему. Не сокрушайтесь слишком сильно, не казните себя. Альберт простил и понял тех из вас, что совершили истинные грехи. Ведь он любит вас и не хотел бы, чтобы его родные и возлюбленная провели остаток дней в великой скорби и встретили свою кончину с рассудком, помутнённым ежевечерними слезами и самоуничижением. Он не понаслышке знает, что такое душевные страдания — ими была пропитана почти вся его жизнь. Да, последнее сложилось отчасти по причине недуга, что всё усугублялся, сильнее поражая его рассудок — до меня доходили отголоски происходящего в этом имении, да и сам Альберт несколько раз приходил в мой храм. Тогда в силу своей службы я не мог говорить с ним, но я слышал его голос, его интонации и обрывки речей, понимая, что этот мальчик всё такой же честный и благородный, но вот только рассудок его день за днём расстраивается всё больше. И потому искренность и сила чувств Альберта никогда не подвергалась сомнению, а помутнение разума только усилила эти черты. Но, если ему и приходилось прятать истинного себя, показывая вместо последних маску — я убеждён в том, что вы невооружённым взглядом видели, какого напряжения это стóило бедному святому сердцу.

— О, да… — невольно вырвалось у канониссы.

— И все вы, дети мои, сделали и делаете для него в своей жизни много достойного и заслуживающего великой благодарности и ужè проявили неложное и полное раскаяние в своих деяниях, совершённых против его чистого чувства к этой несчастной девушке и любви ко всем вам, и Альберт не мог не ощутить последнего — при жизни у него было очень чуткое сердце, а сейчас, должно быть, и подавно. Я уверен в том, что вы раскаялись ещё при жизни этого необыкновенного человека — после того, как он, находясь в бреду, впервые произнёс имя этой чудесной, святой девушки — вам стало окончательно ясно, что явилось причиной его скоротечного недуга.

— Да… Как же мы могли быть так слепы, глухи и бессердечны?.. — вновь бессознательно промолвила графиня Венцеслава.

— Простите меня, батюшка, и благословите, — говорил каждый из родных умершего гра́фа, подходя к священнослужителю с тем, чтобы принять прощальный ритуал, проходивший точно так, как приветственный.

Но на этот раз близкие умершего гра́фа не беседовали с отцом Августином, но лишь, склоняли голову, вкладывая свои ру́ки в ладони священника и вновь поднимали взгляд с тем, чтобы быть осенёнными крестным знамением. Когда

— Прощайте, дети мои. Даст Бог, мы ещё увидимся с вами — но пусть же не при столь тяжких, прискорбных обстоятельствах. И да хранит вас Господь.

И с этими словами служитель веры медленно удалился, исчезнув в парадных дверях имения Рудольштадт.