Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Канонисса отошла к слугам для приказания последним того, чтобы они сообщили о приезде похоронных дел ма́стера, а Консуэло в то время быстрыми шагами направилась обратно в спальню Альберта и взяла платье, в коем она совершала омовение те́ла своего возлюбленного и, тихо притворив дверь, осторожно оглянувшись по сторонам и не обнаружив никого, также торопливо проследовала в комнату, куда по приезде были отнесены её вещи.

«Что ж… Мне совершенно не жаль тех платьев и многих пар обуви, что уже́ не пригодятся мне. Так что я буду только рада представившейся возможности впоследствии выбросить хотя бы ничтожную часть этих вещей — ведь всё равно, всего скорее, они останутся лежать здесь, пока не истлеют… Да, подобный мой облик повлечёт за собой определённые неудобства — но мне ли привыкать к трудностям? К тому же, я уже́ не однажды спускалась в это подземелье вместе с Альбертом, и, если не досконально, то очень, очень подробно запомнила дорогу и все препятствия, что встречаются на пути — помимо всего прочего и благодаря волшебным историческим повествованиям моего избранника — ах, Господи, я никогда не забуду ни единой его фразы, ни единого слóва, я буду вспоминать эти чудесные истории каждый день — ибо я знаю их наизусть! — и в силу этого обстоятельства я управлюсь быстрее, нежели если бы шла в то место впервые, или даже во второй раз — ибо тогда, пережив столько страха в поисках обиталища моего возлюбленного — когда смерть была так близко и, ужé, казалось протянула ко мне свои ледяные тонкие ру́ки, после приступов помутнения рассудка и приближения летаргического сна, что, казалось, испытала и я вместе с ним, моего собственного полуобморока и обратной дорóги, половина которой так же была полна ужаса неотвратимости моей собственной безвременной кончины, к коим присоединилось тогда и физическое бессилие — я была не в состоянии воспринимать что-либо ясно, а уж тем более, запоминать. Но я благодарю Провидение за то, что оно не оставило нас и позволило моему возлюбленному прийти в себя — пусть даже тогда, когда я была на грани смерти. Но какими же неповторимыми были наши вечера́ в той пещере после моего выздоровления! И теперь память моих чувств и разума не дадут мне сбиться с пути! Ну, а от меня же потребуются лишь бо́льшие аккуратность, внимательность и осторожность — дабы ненароком не причинить вреда само́й же себе — больше от меня не зависит ничего. И как же хорошо, что я не ношу́ корсет — последнее обстоятельство сэкономит много времени и позволит мне двигаться гораздо быстрее и свободнее. Хотя, по-моему, зато у меня появилась другая препона — я боюсь, что балетки слишком тонкие и непрочные для тех условий, в коих я окажусь — они могут не выдержать и порваться об острые камни, или промокнуть и развалиться на части. А остальные — даже на небольших каблуках — и вовсе никуда не годятся — в них я переломаю себе все но́ги. Что ж, придётся идти в первых — хотя, так дело, напротив, может пойти медленнее… Но, как бы там ни было — у меня не остаётся иного выхода. Господи, помоги же мне», — думала наша героиня по дороге в гостевую комнату, временно переделанную для неё под спальню.

«Этот неяркий, неброский оттенок сыграет мне на руку — в нём меня будет трудно заметить издалека на фоне коричневых скал. И вновь я благодарю тебя, о, Всевышний. Если бы мне попался яркий наряд — то мне бы совсем не пришло в голову, что так я рискую гораздо сильнее, — Консуэло открыла другой чемодан и отыскала там па́ру той са́мой лёгкой обуви. — Но… Зденко… Только бы разговор с ним не занял слишком много времени… ведь я не знаю, как он отреагирует на это печальное известие — быть может, с ним случится какой-нибудь страшный приступ безумия, или истерика, или он потеряет сознание, или ещё что-то подобное… Быть может, лишившись своего господина — как этот бедный человек называл Альберта — он потеряет смысл своей жизни… — размышляла наша героиня, облачаясь в светский наряд для того, чтобы отправиться в пещеру, над которой когда-то возвышался огромный дуб, на коем сотни лет назад висели жертвы жестокой расправы в давней войне за веру, и оттого бывший прозванным Гуситом. — Но сколько же иронии мне подарила жизнь за тот вечер, эту ночь и утро! Одеться в платье утончённой дамы полусвета затем, чтобы спуститься в нём в подземелье! — и больше никогда не прикоснуться к подобной одежде… В последний раз я вижу себя такой. Мне хочется плакать и смеяться. Как нелепо сочетание этих балеток и этой непритязательной, но всё же роскоши. Хотя, что говорить — ведь в нём я омывала земной облик моего избранника — кто в здравом уме станет совершать подобное?.. Тот, кто находился бы сейчас рядом со мной, верно, спросил бы у меня — для чего я осматриваю себя, если, вероятно, ещё в начале моего путешествия и это прекрасное платье, и обувь придут в полнейшую негодность? — проносилось в голове нашей героини, когда она стояла перед зеркалом. Но я имею целью всего лишь не напугать и не встревожить заранее своим видом несчастного Зденко, для которого моя новость и без того окажется сильнейшим ударом — вот и всё».