Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Для того, чтобы покинуть за́мок, изначально находясь в любой его части, неминуемо нужно было пройти через гостиную.

Но как Консуэло объяснит тем, кто может присутствовать там — барону Фридриху, своему учителю, или доктору (коему хоть и было меньше всех прочих — включая, как уже́ смог убедиться наш уважаемый читатель, и прислугу — дéла до неё — однако, даже пребывая в зале в полном одиночестве, он мог бы от нечего делать обратить на неё внимание и сказать или спросить что-нибудь своим обычным теперь — наполовину фальшивым беспокойным тоном, и эти слова́ — какими бы они ни были — могли случайно услышать и остальные), или же всем вместе — такую перемену в своём облике? Да, решено — чтобы единственное траурное платье нашей героини ненароком не замочил дождь — что, кажется, вот-вот начнётся вновь, хотя, судя по всему, и обещает быть несильным — и именно потому Консуэло и станет уверять того, с кем будет говорить, она и не взяла с собой зонтик. Нашей героине очень хотелось верить в то, что вскоре после окончания разговора никому из её вероятных собеседников не придёт в голову выглянуть в окно в бессознательном стремлении хоть как-то развеять горестные переживания или скуку (если это окажется господин Сюпервиль) и понять, куда она направляется — и здесь Консуэло надеялась лишь на чудо.

Остановившись неподалёку от выхода в гостиную — постаравшись сделать это так, чтобы её фигура не была заметна из коридора — наша героиня выглянула в залу.

Гостиная была пуста, и лишь с едва уловимым звуком в горящем камине потрескивали поленья, и на фоне холода, царившего в душах и сердцах тех, кому был до́рог молодой граф, ощущавшийся и после того, как все они удалялись из того или иного помещения) — этот островок жизни выглядел лишним, неуместным, словно бедная, оборванная сирота в худых лохмотьях на королевском приёме, где со всех сторон царят блеск золота и роскошь.

Барон Фридрих и доктор удалились на кухню для беседы между собой и со слугами о том, какие успокаивающие и призванные привести хотя бы в относительное равновесие нервную систему напитки и другие средства полезно было бы приготовить ему, его брату, сестре, Консуэло и её бывшему покровителю после того, как они предадут земле облик их любимого сына, племянника и возлюбленного и возвратятся в за́мок, а сам Никола Порпо́ра бродил по огромному имению, не зная покоя и мучаясь мыслями о своей неискупной вине перед этим ангелом по имени Консуэло и тревожась о её будущем.

«Коли бы моя самая любимая ученица пребывала сейчас не в таких расстроенных чувствах и приняла решение уйти в странствие до конца своих дней в ясном, не затемнённым горем рассудке — а теперь, зная её, я бы мог предположить, что лучшая из моих учениц и в иных обстоятельствах оказалась бы способна на это и нисколько бы не сомневался в том, что она вновь приспособилась к тем непростым условиям, в коих провела первые одиннадцать лет своей жизни, а затем, через несколько лет и ещё месяц — она имеет очень сильные тело и ду́шу — но сейчас… сердце моё болит за мою бедную Консуэло… Я боюсь, что с того дня её жизнь станет чередой сплошных испытаний — душевных и физических — в коей совсем не останется места для радости…», — думал учитель пения, проходя по бесконечным анфиладам комнат первого этажа имения Рудольштадт.

Не переставая оглядываться и ощущая свою беззащитность в этом пустом, полутёмном по причине погашенных свеч и оттого вновь казавшемся совершенно бескрайнем пространстве (а атмосфера неизбывной, холодной тоски, наполнявшая теперь все помещения за́мка и ощущавшаяся даже в отсутствие там кого бы то ни было, только усиливала это чувство), наша героиня дошла до двери, постаралась как можно медленнее и тише отворить её и, проскользнув наружу, после вновь быстро обернувшись, дабы не сводить глаз с уменьшавшегося просвета проёма, прикрыла вход, стремясь издавать как можно меньше звуков.