Я не Поттер! Часть 2 | Магия освобождает (джен)

Броуди

Часть 2

Голоса вокруг превращались в гул — он то нарастал, то стихал, но слов было не разобрать. Броуди уже услышал достаточно, чтобы земля ушла из-под ног. Он знал, что Рональд тот ещё фантазёр, но кое-что не вызывало сомнений. Некоторые детали — исчезновения Гровера в магловском мире, эпизоды, когда он вдруг выпадал из поля зрения, — ещё недавно казались мелкими странностями. Теперь в них появилась пугающая логика.

Этот человек не упускал Эмилию из виду с первого дня знакомства. Подбирался близко — медленно, хладнокровно. Броуди не хотел думать о том, когда именно произошло то, что уже не исправить. Его обвели вокруг пальца, разыгрывая непринуждённость той ночью, когда он по глупости сам позвал его в дом.

Хогвартс оказался не крепостью, а пустышкой. В руке мага была копия отказа от претензий — подписанная живым воплощением зла, которому на девочку было плевать. Прочитав описанные в ней обстоятельства, отец понял: не стоит винить себя за то, что отправил Эмилию с Крамом в замок. Он потерял её раньше. В тот момент, когда допустил, чтобы парень с руками по локоть в крови появился в их жизни. Когда не убил его сразу. Когда не понял, кого пустил в дом — к ней.

Рональд и Монти следили только за Тодеусом, и лишь в его вылазках на дальние расстояния, где был шанс остаться незамеченными. Сегодня был как раз такой день — и оказался почти роковым. Наверное, Броуди предпочёл бы остаться в неведении — его душу будто в грязи вываляли. Он оберегал свет в Эмилии всю её жизнь, но в тот момент, когда должен был охранять его особенно тщательно, просто умыл руки.

Может быть, она действительно его обожает. Маг это допускал. Но любовь к убийце не принесёт ей счастья и не сделает её выбор осознанным. Украденная душа может любить, но не свободна. Броуди понимал: ублюдок не взял её силой — он просто лишил её выбора.

— А потом он её погладил… ну вы понимаете, — бубнил Рональд в третий раз. — Она его оттолкнула и сказала, что так можно только вечером… Там две спальни! Для Гиббона с девчонкой, ну и…

— Достаточно! — взвился Маркус.

— А тебя, я смотрю, ничего не заедает, — хмыкнул Рональд. — Он её так трогал…

— Заткнись! — взревел Кеннет.

— Не хотите правду слышать, да? — парень обиделся, пожал плечами, недоумевая. — А вообще, я думаю… она с двумя, — протянул он с мерзкой ухмылкой. — Так старшего за руку держала, галстуки ему завязывала… Пока младший не видел, конечно.

— Ты головой ударился? — выдохнул Броуди. Он уже не в силах был возмущаться громче.

— А что? — удивился Рональд и с важным видом поднялся с кресла. — Магия и не такое может… А он ничего ещё, не старый, мало ли что в голове… Ладно, не устраивает мой доклад — ждите Монти.

— Так и сделаем! — Джеймс, вспотевший за время «доклада», подтолкнул его к выходу.

Уже у дверей насупленный Рональд обернулся:

— Знаете, какое украшение старший ей купил? На ценнике нулей не счесть… Сам на шее застегнул, ласково так… Поцеловать хотел!

Когда он ушёл, Джеймс положил руку Броуди на плечо:

— Дружище, не драматизируй. Просто возраст такой… Повстречаются годик и расстанутся. Что у них общего?

Обычно категоричный Кеннет поддержал его и примиряющим тоном добавил:

— Точно, Броуди. Оба молоды. Разбегутся ещё. А про старшего даже не думай. Он та ещё мразь, но не настолько — многодетный папаша. Ни в чём таком его никогда не замечали. Он и правда детей любит — без шуток. И своих, и чужих…

— Прям безгрешный Тодеус, — с горечью пробормотал Броуди. И червь сомнения уже начал прогрызать себе ход в его разум. — Может, потому и любит? Не задумывался?

— Нет, Броуди, нет, — маг возразил яростно. — Ты его просто близко не знал. Он жестокий служитель режима, очень жестокий… Чёрт, не могу объяснить. Просто — нет!

Кеннет защищал того, кого знал недолго, и не понимал отца, чья дочь была неизвестно где и с кем. Злость накатила без разрешения — плотная, тяжёлая, и укрыла собой все его мысли. Веры в благородство Пожирателей у Броуди и без того не было, а сейчас не осталось и веры в себя. Гнев вспыхнул в груди и подталкивал к действию — встать, лететь, вырвать её из чужих рук. А не сидеть здесь и слушать глупости про «хорошего Тодеуса» и его сына, который якобы «попользуется» Эмилией и «разбежится» с ней.

Они всерьёз предлагали ему считать это удачным исходом?

— Доложите, где сейчас оба Крама. Живо! — рявкнул он.

Через пять минут стало ясно: никакой тайны нет. Искать никого не нужно — оба в лондонских апартаментах Гровера, а с ними его несовершеннолетняя дочь. Подробностей Броуди дожидаться не стал. Он бросил взгляд на палочку, словно спрашивая у неё разрешения, вложил её в футляр на поясе — и покинул дом.

Старинное семиэтажное здание, облицованное светлым мрамором, со статуями на карнизе и декоративными балконами для цветов, не предназначалось для просто обеспеченных магов. Здесь жили только самые влиятельные из богатейших — стражи верхних уровней, судьи, чиновники, родня близкого круга и они сами. Никто и никогда не пытался проникнуть сюда — и никто не знал, возможно ли это вообще.

Броуди не пытался нападать на охрану — в этом здании сейчас находилась его дочь, родной человек, которому он желал только добра, и это была призрачная, но лазейка. Сильное заклинание могло переместить его именно к ней, главное при этом — не думать, куда именно он перемещается, и с третьей попытки магия обманулась, как-то даже слишком легко.

Он оказался в прихожей — просторной, с вычурными вешалками и пуфиками у стены. Из глубины квартиры доносились весёлые голоса. Желание убить — слишком веселого парня и второго, заклятого врага — вспыхнуло мгновенно. Он сжал кулаки, и ногти больно врезались в кожу. Останавливал только звонкий, беззаботный голос Эмилии, радующейся чему-то вместе с ними. При ней он не мог поднять руку даже на бешеного зверя — не то что на никчемных, но всё же людей. Ярость от бессилия не сдавалась и затягивала в темноту, а еле уловимое желание уйти исчезло так же быстро, как и возникло.

Шагнув вперед — он увидел дочь в каком-то сарафане, плохо прикрывающем даже грудь, с бокалом вина в руке. Она подобрала ноги и сидела вплотную к Тодеусу, а его сын смешил их обоих, стоя у мини-бара со стаканом напитка покрепче.

— Эми его дергает, говорит «зовут тебя», а он переспрашивает! — смеялся он.

— Люциан еще даже шутил, — грустно усмехнулась дочь. — Правда не очень прилично…

Старший Крам протянул к ней руку и заправил локон за ухо, после чего погладил по плечу.

— Ну что ты, дочка… не вини себя. Заживёт у него всё. Когда навещать собираетесь?

— После ужина, — откликнулся Гровер. — Мы перенервничали, надо поесть.

Тодеус был с ней внимателен, почти ласков — как старший, как человек, способный о ком-то заботиться. За этим стоял хищник — вежливый, сдержанный, умеющий завоёвывать доверие без малейших усилий. Тем не менее опасности для дочери, кажется, не представлял.

А вот Гровер даже не пытался изображать приличия: он рухнул рядом на диван, как будто имел на это право, как будто никто и никогда не мог ему помешать. Его ладонь легла Эмилии на бедро — куда выше, чем следовало бы — и он даже не удостоил отца взглядом, явно поступая так в его присутствии не впервые.

Но самое страшное было не в их наглости. А в том, как спокойно она сидела между ними. Как будто это не они её украли, не они затащили в чужой мир — а она сама выбрала здесь остаться. Навсегда.

Броуди не справился с бешенством от увиденного — кровь прилила к голове, и когда Гровер поднялся с дивана, чтобы долить алкоголя, он не выдержал. Палочка в руке сама вырвалась вперёд.

— Конфриго, — прозвучало почти шепотом, но с такой силой, будто в голосе отразилось вся ненависть, сдерживаемая годами.

Гровер поднялся с дивана, не подозревая ни о чём, но Эмилия отца заметила. На миг замерла, метнув взгляд в его сторону, затем — на палочку, и без колебаний шагнула вперёд.

Бокал выпал из её руки и со звоном разбился. Она встала между ними — и приняла удар на себя.

Заклятие ударило в грудь, и её хрупкое тело будто надломилось. Светлые кудри взвились вверх, тонкий сарафан дрогнул от потока магии — и она опустилась на пол, как что-то безжизненное.

— Эми! — в ужасе вскрикнул Гровер, бросаясь к ней.

— Нет… — выдохнул Броуди, шагнув вперёд, и только сейчас понял, что натворил.

Тодеус со гортанным рыком кинулся к нему, но вдруг замер и обернулся к Эмилии — растерялся, не зная, как ему поступить. После чего откинул его со страшной силой и обездвижил. Спиной Броуди ударился о стену, ощутив, как внутри всё содрогнулось от удара, но жалел только об одном — что маг его не убил.

Он видел дальнейшее как в тумане, но мечтал бы не увидеть никогда. Над телом наклонился Гровер, но был в этот момент бесполезен, поскольку дрожал, словно в припадке.

— Папа! — кричал он.

— Вижу, ребра сердце проткнули…

— Сделай что-то, папа…

Тот сосредоточенно колдовал, стоя на коленях и сжав губы. Каждая секунда длилась мучительно долго, превращаясь для Броуди в отдельную вечность.

— Гарри вызови! — закричал Тодеус.

В его голосе слышалось отчаяние — а значит, дела у Эмилии были совсем плохи.

Броуди застонал, не в силах пошевелиться и вытереть слезы. Сознание отказывалось принимать реальность, в которой он повторил самую страшную из трагедий и оказался в шкуре своего главного врага. Без возможности оправдаться.

Гровер сперва стянул с её пальца кольцо, но быстро передумал и просто исчез на… ему опять показалось, что вечность. Вернулся он с Гарольдом — растрёпанным, словно вырванным из постели, в мятой футболке и широких домашних штанах. Маг едва ступил в комнату, увидел её — и сразу схватился за косяк, точно в грудь ему ударила невидимая сила. После чего обернулся к Броуди — с пугающе злой яростью в глазах.

— Ничтожная светлая дрянь… — прошипел он.

Подкосила темного мага та же боль, что сейчас выжигала Броуди дотла изнутри.

Они все столпились над ней, боролись. В какой-то момент появился Серафим и не устоял на ногах от увиденного, но его подхватил старший Крам. Спустя минуту появился Волдеморт и тоже поднял палочку, прежде положив руку на плечо Гарри, стоящего на коленях возле Эмилии. Эта была та суета, в которой секунда — на вес золота, но в тоже время с каждой прошедшей секундой — картина перед ним становилась всё тише, мрачнее, замедлялась и умирала.

— Гровер, — прошептал Тодеус, переглянувшись со Снейпом. — Отнеси жену в спальню.

Серафим взвыл и отвернулся к стене, ударив в неё кулаками с такой силой, что чуть не проломил. Броуди же хотел, чтобы это была не стена, а его голова. Но увы — до него никому не было дела. Парень поднял свою прекрасную ношу, захлебываясь слезами, и куда-то унес. За ним ушли все, кроме Гарольда. Тот передал всю ответственность за Эмилию своему другу, словно сейчас доверял ему гораздо больше, чем себе, и остался стоять на коленях, невидящим взглядом уставившись в одну точку на полу.

В комнату вихрем ворвалась черноволосая девушка в длинном темном платье. Воздух всколыхнулся, и её аромат — земляной, терпкий — ударил в лицо. Он узнал в ней Циннию Снейп — скрытного члена семьи Гарольда, о котором они только и знали, что внешность.

— Папа! Где Эмилия?! Что происходит?!

Гарольд медленно поднял на неё глаза.

— Происходит всё то же самое, — сказал он глухо. — Проклятое колесо вертится, а выхода из него нет…

Та схватила первую попавшуюся под руку статуэтку с комода и в приступе ярости швырнула её в Броуди. Увесистая вещь ударила в плечо и разодрала кожу в кровь, но от реальной боли ему стало не хуже, а легче.

— Иди ко мне, родная… — пробормотал Снейп, с трудом подымаясь на ноги.

Она бросилась в его объятия, он поцеловал её в висок и, обнявшись, они ушли в ту сторону, куда унесли Эмилию.

— Держись, папа… — прошептала Цинния мужчине, который выглядел лишь немного старше неё самой.

В ту минуту мир внутри Броуди перевернулся от страшного понимания — темные ничем не отличались от них, только лишь стороной. Страх половины человечества мог любить. Убийцы были полны света, когда не убивали и не мучили. А злой маг, подчинивший себе мир и саму магию, примчался на выручку другу явно без малейших раздумий. Всё различие между ними — в поступках и сделанном выборе.

Поэтому он, Броуди, поднявший палочку на любимого человека своей дочери, пусть на миг — но стал тем самым злом, с которым боролся всю жизнь и которое презирал.

Боль за единственного близкого в этом мире, любовь к которому была безусловной, душила его, как медленная, мучительная Авада.

А ещё страшнее было осознание боли, которую пятнадцать лет назад пережил Гарольд Снейп.

Броуди не хотел испить ту чашу до дна. Не потому, что боялся утонуть — ему было уже всё равно. Он боялся самой причины, что могла потопить его навсегда, то есть её смерти.

Никто не появлялся из арки, ведущей в другие помещения, немыслимо долго. Потеряв счет минутам, Броуди закрыл глаза. Мысли угасали, будто сознание отказывалось принимать то, что может произойти.

Он услышал шаги раньше, чем увидел того, кому они принадлежали. Тихие, но тяжёлые, они несли за собой развязку — жизнь или смерть. Шаги затихли совсем рядом, и Броуди медленно поднял голову. Гарольд стоял напротив, но его лицо не выражало ничего — и это было хуже любых слов.

— Умерла, — прошептал он вскоре, впившись в него зелеными глазами, один в один как у его дочери. — Копай третью могилу, Целлер…

Он не избежал этой участи, ощутил в полной мере, каково это — гореть заживо без огня. Когда сердце останавливается в один момент, и начинает неистово биться в другой. Когда тело пытается очнуться от кошмара, а разум убивает всякую надежду на то, что это лишь сон. Боль — съедала живьем. Хотелось вырвать из груди сердце — но руки не слушались.

Следом за Гарольдом вышел Темный Лорд и подошел к ним быстрым шагом.

— Милосердие моему другу незнакомо. Он действительно очень жесток, — произнёс маг ровно, и Гарри в этот момент фыркнул и отвернулся. — Но у него есть много других достоинств. А милосердия ты не достоин, Броуди.

Он взмахнул рукой и тело мужчины освободилось от невидимых пут, хотя никакая свобода была ему уже не нужна. Разве для того, чтобы пустить себе заклятие в голову.

— Эмилия жива, — сказал Волдеморт. — Я затянул раны на её сердце. Только те, что ты нанёс магией. Остальные не затянутся еще долго.

Броуди понял, что урок, преподнесенный ему сейчас злом в человеческом обличии — изменил его жизнь навсегда. Разрыдался на полу у стены — уже совсем другой человек. Не тот, что пришёл сюда с поднятой палочкой, уверенный в своей правоте.

— Иди за мной, — скомандовал ему маг, легко подтолкнув Гарольда в спину, чтобы тот не преграждал путь, а он точно хотел поступить именно так. — Дочь зовет…

В комнате всё ещё царила суета, но теперь уже иного рода — словно пружина выстрелила, и напряжение спало. Цинния сосредоточенно отмеряла какие-то капли в стакан. Серафим сидел на стуле и держал руку Эмилии, склонив голову от пережитого, совершенно без сил. Тодеус развалился в кресле, глядя на молодых с таким видом, будто сам не верил в происходящее.

Гровер расположился на кровати, опираясь спиной на изголовье, стараясь не шевелиться лишний раз — в его объятиях, полулежа, уютно поместилась она. Эмилия прижималась к парню доверчиво, словно искала защиту, а он обнимал её, крепко удерживая обеими руками, как самое дорогое.

Он наклонялся и целовал — в волосы, в висок, в плечо. Неспешно, осторожно, будто каждый поцелуй был способом убедиться, что она действительно здесь, с ним. Теплая и живая. Ничего приятнее Броуди в своей жизни не видел и точно знал — уже не увидит.

— Завидую тебе, Целлер, — произнёс Гарольд ровным голосом. — Поверь, это зависть самая чёрная из всех, на какую я только способен.

Мерида после ошибки её отца, страшной, злой, но теперь такой ему понятной и такой человеческой — больше не сделала ни единого вдоха. Броуди взглянул на Гарольда, но тот уже смотрел не на него, а на Эмилию. С какой-то тихой теплотой, в которой звучала тоска. Будто он видел перед собой не её — а ту, кого потерял навсегда.

Невероятно сильный маг, родившийся с безграничным злом в сердце и очень темной душой. Он выбрал путь боли и разрушения — но познал страдание не хуже тех, кого мучил. Оружие против него все эти годы лежало на поверхности, никем не замеченное. Зло таких масштабов не погибает от ударов извне — оно рушится изнутри от боли и чувств.

— Мне жаль… Прими мои соболезнования, Гарольд, — произнёс он почти шёпотом.

Тот вскинул на него взгляд — с удивлением, будто забыл, что рядом кто-то есть. И не отводил от него глаз пока они не заблестели от слез. Затем опустил их, пряча внутри себя то, что явно хотел утаить и от врагов, и от друзей.

— Спасибо, Броуди, — тихо произнёс он, резко развернулся и вышел.

* * *

Никто не собирался прощать нападение на Куратора Северных Рубежей, где жертвой стала его молодая жена. Несмотря на возраст, Гровер был влиятельной фигурой, и слухи о случившемся поползли быстро. Шептались домовики, обслуга комплекса — и было чувство, что и Тодеус Крам не остался равнодушным к его судьбе. Очнувшись от философского созерцания сына и невестки на кровати, он в ярости кинулся на него, хотя еще недавно сам оставил в живых. Серафим ему не позволил совершить никаких действий, но сам выглядел ничуть не более благодушно и не поворачивал в его сторону головы. Улыбнулась ему одна Эмилия, но это была горькая улыбка, в которой крылась большая обида.

— Я замужем, пап, — прошептала она слабым голосом, а парень грозно шикнул на неё, призывая замолчать и поберечь силы. — А еще живая, и дома…

Пророк сообщил о заключении лидера «чистого» крыла Сопротивления в Азкабан уже через неделю — это был политически грамотный ход. Страна долго гудела, и посетители еще долго носили ему газеты со множеством статей о нём и его общине, которую до сих пор не нашли — то есть, Гарольд запретил её находить. В какой-то мере всё это поставило точку в борьбе. В глазах общественности они перестали существовать, тем самым как бы признав: маглорожденные навсегда останутся чем-то вроде низшей касты, допущенной в магический мир лишь с позволения контролирующих органов. То же касалось и тёмной магии — у системы больше не было определений, делений, названий. Это была просто… система устройства магического мира, не более.

Волдеморт же для новых поколений давным-давно стал кем-то вроде второго Дамблдора — если бы он захотел, то мог бы безнаказанно нести любую чушь о магии, и никто бы не посмел усомниться.

Заключению предшествовал суд в Визенгамоте и несколько заседаний, на которых присутствовали и дочь с мужем. В какой-то момент верховный судья Трэверс дал защите возможность сделать своё дело, и адвокат исключил из списка вердиктов смертную казнь — ему присудили всего десять лет.

Эмилия в момент оглашения приговора была спокойна и ободряюще улыбнулась ему, а затем взглянула на Гровера. Сам парень смотрел на него с презрением и злостью — и именно эти чувства, легко читаемые на его суровом лице, приносили Броуди облегчение и странное спокойствие. Муж его дочери был однозначен в своём отношении к тому, кто причинил боль любимой, и не собирался жить как-то иначе.

Улыбка Эмилии объяснялась просто — уже в комнате распределения, откуда осуждённых отправляли греметь кандалами по длинным коридорам, а затем переправляли в крепость посреди океана, ему вручили записку.

Даю тебе год для размышлений, идиот.

Только умный маг мог позволить себе такую простоту в письме к врагу, и Броуди с пониманием усмехнулся. За этими словами Снейпа скрывались усталость, нежелание терять дорогих людей, разочарование, накопленное в двух мирах. Казалось, он больше не испытывал желания мстить. Боль побеждала даже сильнейших.

В крепости он не делил камеру с крысами, его нормально кормили и даже навещали те, кому выписали пропуск. Среди них были Клэр и Монти, но не дочь. Гровер передал ему через смотрителя записку: Эмилия рвётся в Азкабан, но он запрещает — не хочет, чтобы она видела отца за решёткой. Мол, это воспоминание точно не скрасит её жизнь. Бледно-зелёный клочок бумаги ясно говорил, что решения за жену принимает исключительно муж, но пока что эти решения верные.

Они встретили его вдвоем, когда он переступил порог башни. Шторм поднимал брызги и Броуди с трудом рассмотрел, чьи темные фигуры в плащах стоят чуть поодаль от входа.

— Папа! — закричала она и бросилась ему на шею.

Он не сразу почувствовал себя вправе даже коснуться её — перед глазами навсегда застыла картина, где она лежит на полу бездыханная, сражённая его собственной рукой. Спустя мгновение он обо всём забыл и просто прижимал к себе самое ценное, что когда-либо имел.

— А я школу закончила! — радостно объявила она, вдоволь наплакавшись.

— Очаровательно, как для замужней дамы… — усмехнулся мужчина.

Гровер прыснул со смеху, пытаясь скрыть его кашлем и кулаком.

— Нам надо поговорить до того, как ты вернёшься домой! — крикнул парень, как только приступ «кашля» прошёл.

Шум океана придавал его словам особый вес, и Броуди не ошибся.

В тот день он первым делом отправился к Эмилии в её новый дом — то есть в дом Крама. К удивлению Броуди, там его встретили Серафим, Гарольд и Волдеморт. Всё указывало на то, что именно эти трое ныне решают судьбу магического мира. И пока он находился в крепости, были приняты решения, способные изменить не только их жизни.

— Без тебя эта встреча не будет убедительной, — тихо произнес Гарольд. — Мы прощупывали почву, но решили не рисковать.

Он был не в своём вечном сюртуке, а в какой-то разноцветной одежде: короткой кожаной куртке и футболке под ней. Волосы больше не были собраны в хвост, а свободно лежали на плечах. Этот маг словно отказывался от прошлого — казался свободнее.

Волдеморт, в чёрной водолазке и светлых брюках, сидел рядом и почти всё время молчал. Взгляд его был отстранён, будто мыслями он находился уже далеко. Когда Снейп дотошно объяснял принципы перемирия, его вечный синеглазый друг пару раз сдержанно зевнул. Гарри, заметив это, тихонько стукнул его по ноге коленом и взглянул — как на нашкодившего ребёнка. Тот с большим усилием вернул лицу намёк на интерес.

Немного оживился он только, когда Эмилия принесла на подносе чай: заставил себя улыбнуться ей — и улыбка эта оказалась неожиданно приятной. Именно это и удивило Броуди: улыбка могучего тёмного мага действительно была очень приятной.

— Ты меня слышишь? — голос Гарри уже слегка охрип, так долго и подробно он говорил о предстоящем событии. — Вы проиграли, но это не значит, что из-за вашего поражения должны умирать остальные… Все включённые с вашей стороны пункты — только в этом контексте!

— То есть многого не просить? — уточнил Броуди, принимая чашку из рук дочери, уверенно чувствующей себя в роли хозяйки этого дома.

— Правильно понимаешь, — ответил Гарри без обычной издёвки или задора. — Вы станете подконтрольной нам оппозицией. Подконтрольной — в разумных пределах. Пару кресел в суде, в министерстве — ваши. Большего обещать не могу. Другие шесть заноз в заднице уже согласились. Осталось вас только вместе собрать…

— Адриан тоже?

— Его поставили в известность, что они сдаются.

— А, ну да… ваше же детище, — он вздохнул.

Гарольд продолжал:

— Это будет тихое событие, без объявлений. Не все из наших согласны, ошибочно считая это кардинальными изменениями…

— Точно, ошибаются, — пробормотал Броуди. — Вы же просто хотите нас усмирить, ничего не меняя?

Недовольно фыркнул Гровер, прежде бросив взгляд себе за спину — убедился, что Эмилии там точно нет.

— Называешь усмирением запрет вас убивать? Тебя что-то не устраивает, Броуди? Честно говоря — меня тоже… Но я же молчу! — возмутился он.

— У тебя нет выбора, — голос Серафима был тише и спокойнее. — Просто уговори всех влиться в эту жизнь. Без слежек, без рейдов, без необходимости оглядываться, кто идёт за твоей спиной по тротуару…

Он неуверенно посмотрел ему в глаза, но уже без того приятного чувства превосходства, с которым прежде воспринимал этого мага. Пожиратель оказался мудрее, чем Броуди думал. Когда-то он почти прямо предупредил его, словно видел будущее: даже если выбор дочери придётся ему не по душе, стоит сделать над собой усилие и принять его — поздравить, чтобы избежать непоправимого.

— Ты здесь… в гостях у дочери, Серафим? — тихо поинтересовался Броуди.

— Могу прийти сюда в гости в любой момент. Без тебя даже как-то удобнее… — он ответил очень холодно.

Но вдруг передумал злиться и несмело ему улыбнулся — давая понять, что прощает.

Голос Долохова словно разбудил Волдеморта — он резко прорвался сквозь завесу скуки, выпрямился, сцепил руки в замок и заговорил:

— С того дня, как состоится встреча, разделение магии исчезнет из всех официальных документов. Она станет свободной — от имён и знамён. Мы с Гарри уйдём. С нашим уходом эта война должна закончиться. Но переходный период будет долгим и непростым… Оставить после себя слабого или чужого — непозволительная для нас роскошь. Серафим не станет заявлять, светлый он или тёмный. Он станет первым, кто публично откажется выбирать.

— Он станет… главным?

— Займёт моё кресло. Близкий круг согласен, единогласно.

Броуди ещё увидит Серафима в том самом кресле, где бесконечно долгие годы вершились судьбы стран, городов и целых поколений. Жестокий, но лучше других осознающий реальность двух миров, он смотрелся на месте Волдеморта и Гарольда просто безупречно, словно украшение мрачного зала. Превосходным правителем его вскоре начнут считать и все остальные — он сможет примирить бушующий океан страстей между магами и маглорожденными, карая не по происхождению, а за нарушение перемирия. Станет воплощением справедливости, оставаясь при этом магом, чья душа — непроглядная ночь, верная только тёмной магии и никакой другой. Его грудной голос с хрипотцой часто будет отдавать приказы не менее кровавые, чем у предшественников, но лишь во имя тишины и порядка. Суровая система будет жить и развиваться, а Серафим Долохов станет её воплощением — делая всё, чтобы в ней могли сосуществовать все её винтики.

Встреча предводителей несогласных состоялась в Малфой-мэноре, на территории победителя. То, что на неё явились все, — говорило о признании поражения одними и готовности уступать — другими. Главная мечта его покойной жены сбылась с большим опозданием, как это часто бывает с мечтами. Они исполняются в момент, когда уже кажутся насмешкой судьбы, а не подарком. Но она бы всё равно порадовалась, узнай о событии…

Подтверждением перемирия стало малозаметное в обществе событие — дочь всё же отметила свадьбу. Скромное торжество в доме новобрачных на самом деле было самым грандиозным в истории, за последний век точно — но, конечно, в учебники не попало.

Эмилия кружила с Гровером по залу в длинном простом платье цвета сирени, и пара настолько была поглощена собой, сливаясь в одно целое даже просто взглядами, что не замечала ничего вокруг. А вокруг было на что посмотреть — набирала обороты смена времен. Её запустил Волдеморт более четырёх лет назад, сумев однажды увидеть в себе нечто большее, чем просто тьму — и в тот день переход стал заметен каждому.

Впервые на мероприятие были открыто приглашены представители двух сторон, к тому моменту уже официально несуществующих. Домовики сновали между накрытыми столами, стараясь угодить всем гостям. Играла умиротворяющая скрипичная музыка. Маги переглядывались, старательно делая вид, что Кеннет и Гарольд на одном диване, — это совершенно обычное дело, как утреннее умывание.

Они, случайно оказавшиеся на противоположных краях мебели, никогда не перестанут быть смертельными врагами. Однако оба из последних сил терпели, не хватаясь за палочки — и, по всей видимости, именно этого от них и добивался Волдеморт. Он сидел напротив, курил и зорко следил, чтобы действительно не хватались. Броуди чутье подсказывало, что темный маг больше не верил в миролюбие своего друга, чья душа к нему никогда не стремилась без его влияния, а не врага.

— Ненавижу… — услышал он шепот Маклаггена, стоя у него почти за спиной.

— Мне очень приятно, дружище, похвальное чувство… — столь же тихо отозвался Гарольд, глядя в другую сторону.

— Так! — рявкнул Волдеморт, и оба тут же принялись сопеть, демонстративно повернувшись друг к другу спиной — видимо, чтобы избежать соблазна «поговорить». А когда приличия позволили встать, чтобы это не выглядело бегством, оба поднялись и разошлись в разные стороны.

Ситуация от этого лучше не стала — вскоре с ним нос к носу столкнулся уже Монти. К удивлению Броуди, его Гарольд поприветствовал коротким кивком и сам сделал шаг в сторону, давая пройти. Правда, тут же постучал по плечу, отчего Гойл резко вздрогнул и с опаской обернулся. Не говоря ни слова, Снейп указал пальцем на вход.

Со своими детьми в гостиную вошла Джиневра. Уже давно пожилая женщина, она сохраняла остатки былой красоты: была подтянута, хороша собой, а кожа её лишь немного завяла, обзаведясь сеткой морщин. Седые волосы по пояс не сохранили ни капли рыжего цвета, но это была всё та же кровавая ведьма — одна из самых верных Волдеморту, но не согласная с его новой политикой. У неё никогда не было своей жизни — в раннем детстве она выбрала жить жизнью своего повелителя и явно сама забыла, какой была её первоначальная личность. От распрей спасало лишь то, что стол близкого круга Пожирательница покинула уже очень давно. За ним остался только Амадей Гиббон. Супруга его ушла на покой еще во время правления Гарольда и возмущалась скорее тихо, копя злобу на всех.

Илайджа Смит по приказу Темного Лорда передал ему список тех, кому новая эпоха не по нраву — для лучшей оценки ситуации — и её имя украшало первую строчку.

По правую руку от неё стоял очень красивый молодой человек с малышом на руках. Черноволосый юноша с тонкими чертами лица и чуть длинноватым носом, что делало его похожим на статую античного грека, производил впечатление странное. На него хотелось смотреть, но разум подсказывал — он смотрит не на благородного или хорошего человека. Скорее спесивого и избалованного. Парень бросил на гостей надменный взгляд и скривил тонкие губы в насмешке. Тем сильнее было удивление Броуди, когда к нему с разбега бросилась Эмилия, буквально повиснув на его шее. Они расцеловались, как близкие друзья, а юноша поправил ей пояс на платье привычным жестом. Второй рукой он удерживал ребенка, которого Эмилия тут же начала тискать, а затем и вовсе у него забрала.

— Люциан! — громкое приветствие Гровера всё объяснило.

Рыжеволосая девочка, стоявшая рядом с Джиневрой, приподнесла Краму подарок, и они все вместе увлеклись светской беседой. Вскоре мать заметила ненавистного сына и окаменела. Вот в её миролюбие не верил здесь абсолютно никто. Даже Гарольд сделал пару шагов, чтобы оказаться как раз между ними, и судя по его виду — этот порыв безмерно удивил его самого. Видимо, личность Монтенегро, числившегося когда-то его другом детства, и впрямь бередила ему душу.

Тем временем Эмилия и Люциан двинулись в сторону Монти, а к мужу поспешила Клэр — до этого она нервно покачивалась в кресле с тарелкой закусок.

Броуди пронзила догадка и он захотел к ним всем подойти, чтобы помочь, если понадобится.

— Люциан, — прошептал Монти, приветствуя юнца. — Рад тебя видеть…

— Привет, рыжий! — тот усмехнулся. — Ждал меня, надеюсь?

Гиббон вновь взял малыша на руки.

— Хочу сам, — объяснил он Эмилии. — Вы же Клэр, да?

— А Сабрина… — пролепетала женщина.

— У неё нет на это сил, — глухо ответил парень. — Она сильная, а не железная.

— Мы будем навещать, сейчас легче… — вдруг Клэр заплакала.

Люциан закусил губу от нахлынувших чувств и с нежностью прижал ребенка к груди, после чего протянул его Клэр:

— А теперь — улепетывайте… Маман бдит!

— Мы её даже не приглашали! — прошипела Эмилия.

— Свёкр твой пригласил — они маман прям боятся… — вздохнул Люциан.

В эту секунду ко всем подошел Гровер и потянул Клэр за собой, но не к выходу, где Джиневра Гиббон уже очнулась и приготовилась подойти к сыновьям с весьма воинственным видом, а противоположную.

— За мной, — приказал он.

Уже сделав несколько шагов, Монти вдруг вернулся и сжал руку погрустневшего Люциана чуть выше локтя.

— Не оставляй меня навсегда, парень, — сказал он. — Приходи хотя бы иногда. Ты — лучшее, что она сделала в этой жизни.

— Хорошо, — тот вымученно улыбнулся. — Приду, Монти…

Прежний Броуди наверняка бы горячо возразил: мол, уж Люциан Гиббон — это точно не «лучшее». Кто знает, может, в детстве маленькая Джинни птице крыло вылечила — и то больше проку.

Ранние отчёты о юнце, когда от него ещё ждали продолжения семейных традиций, больше напоминали взрослое чтиво — с развратом, предательствами и пороком, переплетёнными в тугой узел. Сейчас он уже знал, как легко обнаружить в себе то, что осуждаешь в других, и категорично судить по обертке — не брался. Да и сама сцена, где родители забирают сына у того, кто заботился о нём в первые, самые уязвимые годы, казалась ему куда важнее, чем выглядела со стороны. Молодое поколение — даже два — имели хороший шанс выжить и, возможно, научиться мириться друг с другом.

Старое поколение было не таким гибким — их становление пришлось на время, когда разделение было четким и незыблемым. Но, слава Мерлину, оно умирало. Крауча старшего похоронили полгода назад, Роули недавно, деда Гровера уже очень давно, как и Беллатрикс, а надгробие на могиле Яксли успело покрыться мхом. Остальные держались, но неумолимо старели и отходили от дел.

Время Гарольда, сыгравшего в истории одну из главных ролей — умирало вместе с ними, и он просто его провожал. Именно он остановил Джиневру, не дав ей рвануть за Монти, и легко поцеловал в морщинистую щеку, ласково улыбнувшись, словно маленькой девочке. Ведьма смахнула слезу и с показным неудовольствием, но подчинилась тому, с кем когда-то начинала свой ужасающий путь.

Разве что директор Малфой не спешил уходить. Пожилой, но далеко не дряхлый, он оставался на своём посту — фигура, которую никто и не пытался оспорить. Поговаривали, что ему не хватает строгости, но учащиеся и преподавательский состав, конечно, ни разу не жаловались. У Броуди к нему была одна претензия — ночь, когда Эмилия сбежала из школы до сих пор отдавалась болью в сердце. Как бы она не любила Гровера, он ей желал другой судьбы.

Дочь сама призналась не так давно — увидев мужа в военной форме над телами казненных им бунтовщиков на плацу — она поняла о нем больше, чем за всё время до этого. Любить, правда, меньше не стала…

От мыслей о превратностях судьбы его отвлекла легкая перепалка Сивого и Тодеуса, не поделивших Эмилию. Оба уже не раз танцевали с ней, но точно не отказались бы плясать до утра. Воспользовавшись заминкой дочь ловко перехватил Барти.

— Что, даже покалечить нельзя?! — возмутился Сивый и развел руками.

Тодеус расхохотался, и даже Броуди не удержался от улыбки. В голосе оборотня не чувствовалось злобы — он видел уже не одну смену эпох. Мерида и та любила танцевать с этим щеглом в побрякушках и с щедро подведенными глазами. Интересно, сколько ему лет? Четыреста? Больше?

Старший Крам оставил своего возмущённого гостя, а это точно был гость с его стороны, и пригласил на танец бывшую жену. В это время Летиция кружилась в танце с их старшим сыном — скромным, тихим молодым человеком.

Эмилия делилась с ним всем, что переживала и узнавала, и однажды за ужином в общине сказала:

— Шарлотта — прекрасная женщина, но...

После чего тут же замолчала, увлечённо выковыривая косточки из рыбы, как в детстве.

Первым не выдержал этой картины Скорпиус и убрал все кости разом, лишив её удовольствия размазать несчастный кусок по тарелке, а после поинтересовался:

— Прекрасная… но?

— Она мне просто не нравится, — дочь пожала плечами.

— Но почему же тогда она прекрасная? — продолжил любопытствовать Малфой. — Помню её со времён летней школы. Если не ошибаюсь, там и зачали твоего суженого…

— Скорпиус, — возмутился Кеннет, — мы тут вообще-то... едим!

Эмилия задумалась, уставившись в пустоту:

— Бывает, человек действительно хороший, но от этого он не становится хорошим для нас. А бывает, человек плохой, но для нас — очень хороший…

Музыка сменилась, став более веселой, и Броуди обернулся — сейчас в центре гостиной танцевал один Гровер с младшей сестрой. Миловидна девочка лет восьми стояла носочками на туфлях брата и просто светилась от счастья. Они все здесь — и плохие, и хорошие — были кому-то дороги, были для кого-то самыми лучшими.

— Когда ей исполнится двадцать один — запри её на год, — раздался за спиной голос, от которого он вздрогнул.

— Кого? — переспросил Броуди.

— Твою дочь, кого же ещё? Не Алоиду же! — фыркнул Гарольд, возмущённый его недогадливостью. — Вот вы все умные — слов нет…

Он, разумеется, понял, почему ему стоит запереть дочь, но сомневался.

— Гровер… слышал это потрясающее указание?

— Раз шесть, но в седьмой раз попросил к нему не подходить. Парень еще слишком молод, чтобы поверить в мои страхи…

— Она взаперти больше сидеть не согласится.

— Почему сразу взаперти? — маг удивленно повел плечом. — Просто… под надежным замком! — воскликнул он и быстро отошел, заметив на диване в углу Ремуса Люпина.

Довольный, он повалился рядом со стариком с видом наглого юнца и ухмыльнулся, а его жертва вздрогнула даже сильнее, чем он сам минуту назад.

— Привет, родственничек! — громко крикнул он декану.

Сидевший там же директор предостерегающе потряс пальцем перед носом ужасного и всемогущего, и тот разочарованно заныл:

— Вот всю жизнь ты мне веселье портишь, а уже третья пошла… Драко!

Дождавшись, когда Антонин легко поклонится веселой Эмилии, окончив с ней танец, он сам возьмет её руку и пригласит на вальс. Зеленые глаза дочери искрились таким счастьем, что отец мог только радоваться за неё. Хороших для неё в этом доме — подавляющее большинство. Пускай даже для большинства за стенами этого дома — всё обстоит иначе. Его примеру последовали и другие, и вскоре зал заполнился плавным кружением пар — свободного места почти не осталось. Несколько раз, увлечённо ведя дочь, он чуть не столкнулся с Циннией и Волдемортом, поглощёнными разговором… или, возможно, друг другом.

Эпоха уходила под долгие, тягучие звуки вальса, будто сама история решила, что борьба завершится не на поле боя, а неспешным кружением пар на полированном до блеска паркете. Всем им строго запретили быть врагами, и маги остались участниками драмы, разделённые болью и потерями, но объединённые ожиданием будущего. Между фигурами танцующих мелькали лица, ещё недавно глядевшие друг на друга через прицел палочки, — теперь они отворачивались не от страха, а из желания не потревожить хрупкое равновесие.

Гарри прошёл мимо Волдеморта, весело подмигнув ему, и тот потянул девушку за собой в сторону дальней двери, куда уже шагнул его друг. Казалось, оба хорошо понимали — их присутствие там, где выбрали танец вместо дуэли, больше не нужно. Быть может, их уход — жертва ради этого мира, который ещё прольёт немного крови, но уже не во имя ненависти, а ради рождения нового.

На следующее утро из замка исчезнут не двое, а сразу четверо. Гарольд, его дети, и Том. Они ни с кем не попрощались и до конца жизни Броуди — никогда не вернулись. Скорее всего такие сильные и могучие не прятались, а где-то творили невообразимые чудеса — добро, зло или что-то, чему еще не придумали названия. Их часто видели то на одном континенте, то на другом — мир магии они не покинули. Однако замок и борьба за чистую кровь остались для них прочитанной книгой, которую закрыли и поставили на самую дальнюю полку, со временем позабыв даже сюжет.

Он увидел их лишь однажды — в знойный летний полдень у могил Мериды и Розы.

Мальчишка вырос и стал интересным юношей с горделивой осанкой. Дочь — превратилась в женщину и расцвела, и ветер трепал на ней уже не черное, а летящее желтое платье. Гарри — не изменился, оставшись таким же хрупким и красивым мужчиной, застыв в своем возрасте. А на руках у Волдеморта, положив голову ему на плечо — угукал младенец, заботливо прикрытый розовым одеяльцем, которое Цинния то и дело с нежностью поправляла. Они позволили ему подойти, улыбнулись все до единого, приветствуя уже старика, и снова исчезли…