Сказки Гретель (джен)

* * *

Топот лошадиных копыт вызвал у малыша Генри ужас. Он боялся подумать о том, что происходит там, в темном и грязном снаружи. Хоть мысль была одна, предельно четкая и ясная, мальчик отвергал ее, как только мог, ведь гораздо приятнее было бы верить, что все только сон. Ведь он так боялся все эти дни. Неудивительно, что сознание начало рисовать что-то страшное. То, что кроха представлял себе, когда ожидал часа побега.

Все те несколько дней, что прошли с момента, когда Гретель поделилась с ним своими переживаниями, его переполняло томительное ожидание и вместе с этим волнение. Малыш Генри нередко представлял худший исход. Он еще старательнее избегал любых возможных встреч с Хензелем, и все равно боялся услышать однажды за спиной его отстраненное, но жуткое «Я все знаю». Но тогда казалось, что брат действительно занят другими делами. И это немного успокаивало. Насчет Хензеля кроха почти не тревожился. Он вряд ли мог догадаться, что задумала Гретель. В голове малыша Генри брат был не особенно умным. А вот отец… Именно он и представлялся главной угрозой всего плана. Самым страшным, заключительным звеном цепочки мыслей крошки вампира, ведь все они обрывались на одном жутком событии: отец настигает их.

Оттого теперь, прячась в объятиях Гретель, малыш Генри боялся верить, что все это действительность. Он так надеялся на то, что у них получится. Почему же даже сейчас, когда он столь сильно нуждался в счастливом конце, ему достается только разочарование и страх? Ведь они с Гретель заслужили это. Быть может, они попросту не успели? Слишком много времени ждали подходящего момента? Но теперь мальчик не сомневался в том, что идею сбежать стоило задушить еще в зародыше, как и его самого. Тогда бы боль не была такой пронзительной.

Малыш Генри не выходил из дома в эти дни. Хоть он и боялся, что подобное поведение покажется подозрительным, в глубине души понимал, что сейчас никому до него никакого дела нет. Да и так он только мешал бы Гретель. Они бежали из дома поздно вечером, обходя деревню селян стороной. Гретель сказала, что людям отец ничего не сделает, в какой ярости бы не пребывал от их побега. Но все равно не решилась переночевать там. То ли от тревоги, то ли от недоверия, малыш Генри не знал и не задавался вопросом. Если отец заботился о селянах, то ему тоже стоило, как сыну, делать это. И лучшей защитой было бы не подвергать их опасности. Он догадывался, что та девочка, дочка людей, чью кровь он пил, дрожала бы так же сильно, как и сам малыш Генри, если бы увидела, как в их дом врывается ожесточенный вампир. Ему бы не хотелось, чтобы это случилось по-настоящему. Ему нравилось играть и разговаривать с ней в те редкие моменты, когда его приводили покормить, пусть он замечал настороженность в ее глазах. Проходя по мокрой траве рядом с Гретель и смотря на спящие дома селян, малыш Генри понимал, что понял все правильно. Лучше больше никогда не видеть ту девочку, чем увидеть ее мертвой.

Когда они выходили за пределы поместья, дождь ненадолго прекратился, до этого проливаясь на землю весь день с небольшими перерывами. Тучи словно собирались с силами, чтобы вновь полить спустя несколько часов, и тогда уж наверняка вылить все, что они думают об их невзрачных владениях. Но тогда малыш Генри не думал об этом. Тогда он впервые выбрался на улицу ночью. Ощутил еще более чистый, чем днем, будто обновленный воздух. Увидел пар, идущий изо рта, и крепко сжимал руку Гретель, чтобы не потеряться. На улице было совсем темно; луна то и дело скрывалась за тучами. И ее временное присутствие только раздражало, ведь мальчику казалось, что она никак не может определиться, хочет ли она освещать им путь, или же ее желанием было позволить им сгинуть в темноте.

Но когда дом остался позади, их встретил парнишка селянин. Гретель заручилась его помощью еще давно, как она сказала. Она расспрашивала его, насколько возможно будет затаиться где-нибудь ненадолго. И это он сообщил ей о заброшенном хлеве, в который они и шли, где и собирались остаться на ночь. Гретель рассказывала по пути о нем. О том, что раньше хлев принадлежал семье людей, которые сгорели вместе с домом, стоявшим рядом. Тогда огонь не успел перекинуться на хлев, и животные уцелели. Но селяне боялись брать эту землю себе. Ходили слухи, что ту семью никто не любил, что их дом подожгли специально, что их заперли внутри. И их души остались существовать среди обугленных обломков, неупокоенные и злые, жаждущие возмездия.

Эта история испугала малыша Генри. Но не столько призраки тревожили его, сколько люди, которые сделали это. Но когда он спросил у Гретель о них, она сказала, что это лишь слухи, что правда может быть совсем другой. Может быть и не было никого, кто отважился бы на такой поступок. Ведь иначе отец жестоко наказал бы виновных. Эти слова не утешили кроху. Может оттого, что сестра звучала не очень убедительно из-за собственного волнения. А может оттого, что знал, что в глазах отца он будет виновен в собственном побеге. И тогда его жестоко накажут.

Сам хлев оказался маленьким, сырым, пусть и частично защищающим от дождя; пробравшись внутрь, селянин показал им самое сухое место, где даже крыша не пропускала сквозь себя воду. Совсем неподалеку от них стояла дремлющая лошадь. Малыш Генри сперва даже не знал о ней; она сливалась с тьмой, и только когда луна высвободилась ненадолго из плена туч, мальчик заметил, как дернулось ее острое ухо, колыхнулась на ветру грива. До этого он подходил к лошадям, но никогда прежде не удавалось кататься на них. И хотя он не чувствовал себя особенно несчастным из-за этого, внутри только усилилось желание поскорее увидеть рассвет. Однако внутри пахло гнилью так сильно, что у малыша Генри заболели десны. Но он терпел, покуда Гретель обнимала и успокаивала его, уговаривала поспать. Пусть он не хотел, спорить не стал. Сестра знала, как будет лучше для него самого, стоило верить только в это. И попытаться избавиться от внутреннего напряжения.

Они хотели уйти на рассвете. Ускакать на лошади, добраться до города и затаиться там. Гретель не рассказывала план в подробностях. Уже тогда малыш Генри догадывался, что никакого четкого плана у нее и не было, возможно. Все теперь казалось ему настолько нелепой шалостью, разросшуюся в настоящую трагедию, что становилось попросту тошно от себя. Зачем он поддержал идею? Зачем решился убегать? В глубине души кроха чувствовал, что винит Гретель в случившемся. Но не мог, не смел согласиться. Она не заслужила его злости, а он всего лишь напуганный мальчишка, которого обещали покатать на спине и не покатали. Малыш Генри крепче прижался к сестре и мысленно попросил у нее прощение.

Слыша крики Хензеля снаружи, он ждал, что отец ворвется в хлев, схватит его, а Гретель прикажет убить. Но к брату вышел только селянин. Он понадеялся, что сможет убедить вампиров уйти, что в хлеве никого, кроме него, нет. Однако в какой-то момент голоса стихли. Совсем рядом никто больше не переговаривался, они словно пришли к соглашению. Но потом малыш Генри услышал отдаленный крик паренька, и настолько жутким он был, пробирающим до самых мелких косточек, что кроха не удержался и сам вскрикнул. Сжался в объятиях Гретель и заплакал. С селянином сделали что-то страшное. Отец, это сделал отец. Он наказал его, жестоко наказал. И теперь зайдет внутрь, чтобы наказать их. Владыка земель примчался вместе с сыном на лошадях и ни ливень, ни темнота не остановили их, не заставили отложить свои чуждые мирно спящим селянам желания до утра. Но никто от сегодняшней ночи не получил бы никакого удовольствия.

А после дверь со скрипом отворилась. И малыш Генри судорожно вздрогнул, беспомощно глядя перед собой, не в праве закрыть глаза и убежать. Он увидел силуэт. Дождевая вода стекала по его плащу. И он, должно быть, был выпачкан так, что не оставалось сомнений, что путь оказался нелегок. Этот плащ, несомненно, предпочел бы сейчас быть в месте гораздо более сухом и теплом. Ему наверняка не хотелось выбирать между ночным отдыхом и поездкой за мерзким непослушным ребенком, которого еще отыскать надо. Ведь выбирать тут совершенно нечего. И тем не менее плащ был здесь, укрывал тело отца от сырости, причем делал это непременно плохо, без всякого на то желания и тем более удовольствия. Ведь он пробыл в пути слишком долго и так и не получил должного отдыха и ухода.

Малышу Генри было страшно задерживать взгляд на чем-либо выше плаща. Он даже не сомневался, что все остальное пребывало в таком же скверном расположении духа. А может даже и хуже. Потому мальчик сжал как можно крепче руку Гретель и задрожал. Следом за безмолвным отцом зашел Хензель. Конечно же, разве мог он не отправиться вместе с ним? Ведь без него никуда. Брат стоял позади, не смея помешать родителю испепелять негодных детей взглядом, во тьме явно неразличимым, но ощущаемым самим нутром. Но именно Хензель нарушил страшное безмолвие, гаркнув:

— Дура, что же ты натворила! — впрочем, то ли малыш Генри был не в себе, то ли Хензель действительно говорил скорее обеспокоенно, нежели взбешенно. Но Гретель не удостоила его ответом. Ее внимание было приковано к отцу. Кроха боялся узнать, какие чувства овладевали ею в эти тяжелые для них обоих мгновения. Но догадывался, ведь ощущал ее собственную дрожь.

Отец приблизился, и малыш Генри испуганно укусил себя за губу. Он ощутил, как крик лезет наружу и сделал все возможное, чтобы сдержать его. Но, казалось, даже если бы вопли разнеслись по всей округе, никто не придал бы им совершенно никакого значения. Ведь Гретель теперь не могла ничего сделать, чтобы защитить своего брата.

— Мы едем домой, немедленно, — звучал в ушах приятный баритон отца. Он не собирался выпускать всю свою ярость сейчас, малыш Генри знал это. Он казался слишком уставшим для казни. — Дай мне мальчика.

Гретель вдруг впилась в братика, но, когда родитель ухватился за ее плечо, другой рукой сжал запястье малыша Генри, ослушаться не посмела. Она боялась не меньше его самого, понял кроха, и только сильнее ощутил, как холод пробирает его внутренности. Они попытались убежать. И ничего, совсем ничего не получилось. Родилась мысль, что изначально никакого шанса спастись у него и не было. Оттого и разочарование ощущалось не так остро, как ногти на нежной коже. Отец потащил его под дождь, не говоря ни слова. А малыш Генри не находил в себе сил сопротивляться.

Когда они вышли, кроха ощутил, как внутри у него все застывает, кровь, некогда бурлящая в жилах, превращается в склизкие сопли и проталкивается прямо к горлу. Отец тянул его за собой, но в один миг ноги свело судорогой, и весь холод собрался в ступнях, повелевая остановиться. Мрак улицы окутывал его со всех сторон, но луна позволила ему увидеть. Это лицо, навек перекошенное от ужаса, залитый кровью подбородок и застывшие на одном месте совершенно пустые глаза. Паренек не хватал отчаянно воздух ртом, не дергался от боли, которую он наверняка испытывал всего пару минут назад, не выискивал помощи умоляющим взглядом. Он тоже застыл, как и все внутри малыша Генри. Словно зараза, поразившая селянина, резко перешла на крошку вампира. И никакой иммунитет не защитил бы от этого ужаса, от вставших в глазах слезах. Паренек, кажется, тоже плакал. Не теперь, но пару минут назад. Или это капли дождя там блестели средь этих коротких ресниц-травинок?

Малышу Генри не доводилось видеть ночь более омерзительную и ужасающую, чем эта. Он совсем не видел, куда тащит его отец, в лицо с неба капала вода и, смешиваясь с слезами, затекала в рот. Одежда липла к телу, и до того неприятно было это ощущение, что кроха предпочел бы содрать ее с себя и умереть от холода, все равно пользы не было никакой, нежели терпеть еще хоть одно мгновение. Но вскоре они остановились, пусть ненадолго. Не медля, отец усадил его на лошадь, а после сам взобрался на нее, и одной рукой обхватил сына. Малыш Генри боялся прикасаться к нему, но, когда ветер вдруг ударил в промокшую спину, и земля так резко поплыла под ним, мальчик тихо вскрикнул и, сжавшись, вцепился в отца так крепко, как только мог. Гретель осталась где-то позади, но кроха был уверен, скоро они оба понесут наказание. А пока она тоже могла посмотреть на мертвого селянина, оставленного отцом будто специально, в назидание.

Однако, оказавшись дома, малыш Генри не почувствовал на себе тяжелой руки отца; тот, как показалось мальчику, старался вовсе не глядеть на него. Тем не менее, он велел сыну идти следом за собой. Возможно, он не собирался наказывать прямо сейчас. Может быть, отец хотел дождаться утра. Малыш Генри чувствовал, как силы, подаренные страхом и волнением, постепенно иссякают. В другие ночи он бы уже давно спал в своей постели. Но что-то подсказывало ему, что теперь он вряд ли услышит сказку Гретель. И эта мысль подавляла его и без того скверное состояние еще сильнее.

Отец привел его в свой кабинет. В свете одинокой свечи огромный шкаф с книгами казался устрашающим великаном, зачем-то накинувшим на себя пуховое одеяло, явно полнящее его. Впрочем, малыш Генри мог его понять; за дни отсутствия хозяина комнаты здесь почти никто не бывал, только Гретель забирала бумагу для их маленького развлечения. Здесь было попросту холодно и, пусть и сухо, совсем неуютно. Дождь, столь навязчиво стучащий в окно, словно требовал впустить его внутрь, и в какой-то момент мальчику показалось, что именно это отец и хочет сделать. Ведь он так стремительно подошел к окну. И хоть он только лишь посмотрел, что происходит на улице, малыш Генри поежился и вздрогнул.

С одежды постепенно стекали капли, оставленные дождем в подарок. Они оставались на полу вместе с грязью, которую принес с собой из города отец. Однако сейчас он попросту не обращал на нее внимание. Он снял с себя тяжелый от воды плащ и бросил рядом с малышом Генри, после чего приблизился. Не обращая на сына внимания, точно его нет рядом, принялся укладывать в небольшой камин поленья, сперва покрупнее, а затем поменьше. В тусклом свете они были похожи на семейство барсуков; на пухлом пузике папы-барсука устроился его детеныш, откинув на маму-барсука маленький хвостик. А сверху еще более маленький детеныш или, может, игрушка малыша-барсука? Мальчик не знал, но, когда отец укрыл их смятой бумагой-одеялом и поджег, стало еще более жутко. Зато немного светлее.

— Снимай одежду, — устало произнес отец, проводя рукой по лицу. В окно ударил ветер, и малыш Генри слабо вздрогнул.

Но, подчинившись, сбросил с себя верхнюю одежду, кое-как стянул прилипающие к ногам брюки и положил рядом с отцовским плащом. Рубашка промокла не так сильно, но все равно дарила неприятные ощущения. Однако снимать ее малыш Генри не стал, ему показалось, что так он только сильнее замерзнет. Пламя потихоньку разгорелось, и вскоре мальчик ощутил тепло, покрывающее его тело и уничтожающее влагу на нем. Отец придвинул стул к камину и уселся рядом с сыном, вытянув ноги. Вздохнул, словно испытал долгожданное облегчение. Молчание утомляло еще сильнее. А перед глазами все еще стоял образ мертвого селянина. От усталости малыш Генри хотел развалиться на полу и уснуть, но человек не покидал его мыслей. Ничего более жуткого кроха еще не видел в своей жизни. Вдруг за пределами комнаты раздались шаги брата и сестры. Отец их, несомненно, тоже услышал и запер в себе сильное желание провалиться в сон.

— Ты просох? — он наконец внимательно посмотрел на малыша Генри, отчего у мальчика прошли мурашки по телу. Он, разумеется, злился на своих детей, но на него особенно сильно, кроха даже не сомневался в этом. Но наказание так и не прозвучало. — Иди спать. Мне нужно поговорить с твоей сестрой.

Сказку ждать не стоило. Утешений и теплых объятий тоже ждать не стоило. Ничего хорошего в принципе ждать не стоило. Хоть малыш Генри понимал, что валится с ног, и лишь надеялся, что уснет без нее, страх за Гретель не отпускал. Что отец собирается делать с ней? Он уже придумал для нее наказание? А для него еще нет? И поэтому он отпускал спать его одного? Кроха не осмелился бы спросить. Но даже если бы попытался что-то промямлить, прежде чем отойти от победоносно хрумкающего поленьями-барсуками огня, все равно не успел бы. Его брат и сестра пришли вместе. Оба уставшие и хмурые. Гретель прятала от отца глаза, а Хензель безмолвно просил о снисхождении. Либо у него просто болел живот, малыш Генри не знал наверняка.

— Хензель, проследи за тем, чтобы мальчик уснул, — отца словно не обращал внимание на состояние своих детей.

Малыш Генри не хотел оставлять Гретель одну, но его мнение вряд ли спросили бы. Бунтовать сейчас было бы бессмысленно, а может даже еще более губительно. Хензель не посмел бы ослушаться, потому он взял брата за руку и повел в комнату. Кроха не успел даже сказать ничего бедной Гретель, так быстро все произошло. И когда дверь за ними тяжело закрылась, его сердце вновь тревожно забилось. Оно требовало вернуться и забрать сестру с собой, чтобы она тоже проследила за тем, чтобы малыш Генри уснул. Мальчик попытался вырваться из хватки Хензеля, но тот так глубоко погрузился в свои мысли, что даже не замечал, как сильно он сжимает хрупкую ручку.

— Хензель! Больно! Пусти меня! — в отчаянии закричал малыш Генри.

Кабинет отца был все дальше, а он все ждал, как оттуда выбежит Гретель, вся в слезах, и поспешит обнять своего любимого младшего братика. Но это никак не случалось.

От крика Хензель наконец пришел в себя и оглядел малыша Генри с головы до ног. В один момент показалось, что он немного расслабился, но растерянное выражение лица быстро сменилось на напряженное и такое же мрачное, как и у отца.

— Хватит этих капризов! — воскликнул Хензель даже громче, чем, возможно, ожидал. Он поспешил совладать с собственным гневом. Хоть у него ничего не вышло, продолжил он уже тише. — Отец взбешен вашей выходкой, ты можешь это понять? Сейчас не лучшее время, чтобы капризничать.

Либо у Хензеля совсем не получалось ругать, либо малыш Генри был слишком шокирован происходящим, отчего слова брата почти не испугали. Гнетущая тишина в доме навевала гораздо больше ужаса. Что могло происходить в той комнате? Кроха боялся представлять, на что готов пойти отец, чтобы преподать еще один жестокий урок.

— Он обидит Гретель… Да? — спросил он совсем неуверенно. Ответ уже был в его голове. Но хотелось убедиться, услышав его от брата.

— Он не причинит ей вреда. Отец не изверг, — однако Хензель продолжал поражать своей твердолобостью. Он нисколько не сомневался, искренне верил в свои слова. И все же он казался встревоженным и даже расстроенным. — Но вы просто… О чем она думала?! О чем они все думали? Это ошибка. Ужасная ошибка. Но глупо надеяться, что все образуется, да? Все зашло слишком далеко.

Малыш Генри и раньше задумывался о том, что от него были одни проблемы. Слишком несчастными выглядели все вокруг, даже Гретель, пусть она и прятала свою боль, порой даже чересчур успешно. Но теперь мальчик понимал, что его рождение развалило семью, и даже когда его не станет рядом с ними, они не смогут вернуться к тому, что было до его появления на свет. Произошла ошибка, Хензель абсолютно прав, думал малыш Генри. Я и есть эта ужасная ошибка.

— Ты ненавидишь меня, Хензель? — он осмелился заговорить с братом вновь, только оказавшись в собственной постели.

Хензель пытался расстегнуть слишком мелкие для его неуклюжих пальцев пуговицы рубашки, которую малыш Генри так и не снял. На самом деле при должном упорстве и времени он вполне мог справиться сам. Но брат, казалось, был не готов к еще каким-либо пререканиям. Услышав вопрос, он как-то странно посмотрел на кроху. Словно не понимал. То ли сам вопрос, то ли как малыш Генри догадался. Все будто было вполне очевидно, но он все равно спросил.

— Нет, — кое-как выдавил из себя Хензель спустя какое-то время. — Не ненавижу. Но я не хочу тебя видеть. Прости, я пойду спать. Надеюсь, тебе хватит ума не показываться на глаза отцу в ближайшее время.

Брат поспешил уйти, так и не расстегнув пуговицы до конца. Малыш Генри остался засыпать один. В доме по-прежнему стояла тишина, и только дождь стучал в окно, словно хотел поговорить с мальчиком, возможно утешить его, а может убедить в том, что он действительно одна большая ошибка. Только по-прежнему было непонятно, чья ошибка. Отца? Матери? Гретель? Или общая, одна на всех? Это объяснило бы то, почему от него так усердно отворачивались. Но малыш Генри не мог найти в своей голове ответов. Он не мог понять, почему ему так больно. Ведь за ошибки платит тот, кто в них виноват, отец сам говорил ему об этом. Ему так хотелось сейчас, чтобы Гретель пришла, несмотря ни на что, какая бы кара не настигла ее. Но она не появлялась. В сказке дождя не было никакого смысла, однако кроха все слушал и слушал ее, пока не устал от слез, скатывающихся одну за другой на подушку. Он смог уснуть лишь тогда, когда стук за окном наконец прекратился, и мысли развеялись подобно утреннему туману.