Multi-Matrix (джен)

Чен не особо интересовала её собственная популярность в школе, зато очень даже — книги, активный отдых, киберпанк, world music, «электронщина» и езда на мотоциклах, начиная от роллеров и заканчивая её «Судзуки Хаябуса». В отличие от Трента де Марко, понтовавшегося отцовским «геликом», треть денег на своего «летуна»⁽¹⁾ девушка заработала самостоятельно. Самостоятельность и ответственность в их семье очень даже поощрялись. Свобода подразумевала собой не только горизонт возможных действий, но и осознанную необходимость, и ответственность. Простое правило — «Кому позволяется больше, с того и спрашивается больше» — подразумевалось как нечто само собой разумеющееся. И — каждый из их семьи мог в любой момент связаться друг с другом и получить любую помощь, и ждать того же от других. Вторым же главным правилом было, когда есть возможность, собираться всем вместе и рассказывать, как прошло время. Этим укреплялось доверие.

Итак, самостоятельность, ответственность за себя и других своих и доверие между своими — вот три первоначала, на которых строилась жизнь семьи Вэн в доме на улице Цзесяньцзе — пограничной для двух миров, причудливо переплетающихся в одном из наиболее контрастных городов мира. По другую её сторону начинались Новые Территории, где на пасторальные типично китайские сельские пейзажи вовсю наступала новая городская застройка, а ещё через реку из рыбацкой деревушки вырос и дальше разбухал, как тесто из хлебной дежи, «миллионник» Шэньчжэнь — мощный центр электронной и электротехнической промышленности, четвёртый в мире по грузообороту контейнерный порт и форпост Материкового Китая.

Чен была плодом любви высокого темнокожего американца Марка, семнадцать лет назад прибывшего с западного побережья США в Сянган с поисках возможностей для самореализации, и хрупкой, миниатюрной, изящной китаянки Ли. Мама Чен и сейчас ничего, а тогда, семнадцать лет назад, Марк буквально был сражён наповал. Ли не пыталась привлечь кого-либо ярким блеском, кричащей косметикой или чем-либо таким. Вдвоём рядом друг с другом им было просто хорошо, уютно, спокойно.

Конечно, не всё было гладко, не всё складывалось удачно, пару месяцев им даже пришлось снимать клетушку, и вот тогда Марк поклялся себе, что сделает всё возможное, чтобы у его семьи, особенно если — когда — их станет трое, был свой дом или хотя бы своя нормальная квартира. Марк и Ли не опускали руки, ибо черпали силы друг в друге, и именно Черноокая Ли — так он именовал свою избранницу — однажды сумела найти главные слова, которые он вспоминал в тяжёлые моменты и которые помогали ему, когда нужно было жить, работать и сражаться с обстоятельствами уже за троих — за себя, за неё и за их маленькую дочурку:

— Делай неожиданное, делай, как не бывает, делай, как не делает никто, и тогда — победишь, даже если ты слаб, как комар посреди бушующего моря. Потому что только дуракам свойственно всегда рассуждать по правилам «здравого смысла». Потому что человек только тогда человек, когда он дерзко рвёт унылое предназначение и плюёт на «извечные законы».⁽²⁾

Слова были найдены, слова были сказаны, и стало так. Большой Марк, как назвала его избранница, стремился понять ту страну, где жил и работал, потому было решено остаться работать в Сянгане, но жить там, где просторнее и не слишком далеко. Так выбор пал на улицу Цзесяньцзе — своеобразное пограничье между «старым» Гонконгом и Новыми Территориями. Не сказать, чтобы там были такие уж апартаменты, но и на трущобы Коулуна (которые Чен со товарищи, к слову сказать, за четырнадцать лет жизни в Гонконге тоже изрядно обследовала, как, впрочем, и весь Цзюлун) их новое жилище не походило тоже. Словом — то, что надо. Здесь был относительный простор, здесь смотрели не на цвет кожи, а на то, кто ты есть и что ты делаешь, и Чен стала здесь своей. Ей ничего не мешало прилежно учиться в школе, овладевая кантонским, путунхуа и английским, а после занятий — превращаться в подвижного, любознательного, сильного и ловкого подростка. Вместе с окрестными мальчишками и девчонками, как уже говорилось, они за время пребывания Чен в Гонконге облазили, объездили и оббегали весь полуостров Цзюлун вдоль и поперёк, пару раз даже замахивались на остров Сянган, но, вполне справедливо опасаясь затеряться среди небоскрёбов, неизменно возвращались обратно.

Доводилось быть и на Новых Территориях. Тогда в старых храмах можно было видеть смуглолицую, с тёмными непослушными короткими волосами, крупноватыми губами и неуловимыми типично азиатскими чертами лица девушку в лёгкой серой куртке, белой футболке, чёрных джинсах и удобных кроссовках. Чёрные полуперчатки нисколько не мешали ловким и сильным тонким пальцам, уверенно державшим кисть, вычерчивать очередной иероглиф по рисовой бумаге, а серые глаза тем временем сверялись с ветхим первоисточником, дабы подарить ему очередную жизнь.

Чен попросту чувствовала, что поступает правильно: Слово — жило — дальше, и это было прекрасно — видеть первотексты вживую, невесомо касаться ветхих носителей, осознавать, как в мозгу откладывается, поступая в долговременную обработку, кристаллизацию прочитанное, увиденное, переписанное, как вместе работают зрительная и мышечная память.

Она делилась впечатлениями с родителями, нашедшими своё призвание в высоких технологиях — их местом работы стал Гонконгский политехнический университет. Все вместе иногда, когда выходной приходился на всех, организовывали совместные вылазки в окрестности: бывали в гонконгском даунтауне, в гостях у «водного народа» в Абердине, посещали и приграничный Шэньчжэнь, и везде, где бывали, видели разных людей, разного статуса и материального достатка, но отраднее всего им было видеть тех, у кого был живой блеск в глазах.

Родители научили Чен подмечать таких людей. Вот только блеска в глазах Сэма Уитвики Чен не видела. Там — была — пустота, и это было пугающе и страшно. Он словно бы погас, или, точнее, его погасили. Хуже было ещё и потому, что Сэм был одним из немногих, кто два с половиной года назад принял новенькую в классе такой, какова она есть, безо всяких наездов и подлизываний. Он открыл для неё «Скорпов», «Хаггард» и epic music, её же открытиями для него были «Крафтверк», Жан-Мишель Жарр, Хироюки Намба, Кейко Мацуи и Хиромицу Агацума. Это было ново, это было необычно, это было… правильно? Ведь правильно, когда человек становится не-чужим?

Для Чен стало делом принципа выяснить, кто же может выступать в роли «гасильника». Она обратила внимание на Бэйнс, симпатичную длинноволосую брюнетку, по которой, если так можно выразиться, сохла половина парней всей школы и на которую заявлял права некто Трент де Марко. Аристократичной фамилии соответствовали отнюдь не аристократичные манеры и подобная же «свита». Иногда в их компании Микаэла улыбалась, но глаза были грустны. Чен откровенно не понимала: зачем находиться в такой компании, которая тебя тяготит? Ради чего? Ради кого?

Значит, «гасильник» всё-таки не Микаэла, а вот эта компания. Девушка усмехнулась невесело. На Цзюлуне, помнится, тоже были такие типажи, кичившиеся своей вседозволенностью, но потом внезапно как-то оказывалось, что эта вседозволенность не такая уж и абсолютная. Случилось подобное, наконец, и здесь, когда один из свиты де Марко, задыхаясь, прилетел на место тусовки молодёжи — на озеро — бледнее мела и стал взахлёб рассказывать небылицы одна другой краше. Чен навострила ушки и была вознаграждена: в «публичке» она увидела того самого Сэма, что два с половиной года назад, когда её отец и мать получили приглашение из Калифорнийского технологического и они, собрав семейный совет, постановили переехать в США, приветствовал её в коридоре школы.

— Привет, Чен! — парень искренне улыбнулся девушке. — Как прошло твоё лето?

— Очень насыщенно! — она улыбнулась в ответ, и парень невольно залюбовался ею. Девушка меж тем обратила внимание на файл, который сжимали и перебирали пальцы парня. — А что у тебя там, Сэм?

— Ах, это? — спохватился шатен. — Пойдём за стол устроимся, расскажу подробнее.

И он поведал девушке историю своего предка, показал выписки из записей сэра Арчибальда. Чен поразило, с какой тщательностью, вниманием, любовью это делалось; восхитили несломленность духа далёкого предка Сэма, самоирония, живой интерес к происходящему вокруг. Нечто подобное она ощущала, помогая переписывать первотексты в храмах Цзюлуна, и это было прекрасно.

— И… я хотел бы… мне хотелось бы попросить тебя, если, конечно, тебя не затруднит… — Сэм явно смущался, хмурил лоб, наконец, глубоко вдохнул — решился: — Не просто же так являлись моему прапрадеду эти письмена? Даже так называемая «рукопись Войнича», которую пока не по силам адекватно расшифровать ни одному исследователю, абракадаброй не является. Здесь, в письменах, тоже есть некая система. Есть слоги, слова, предложения. Это наверняка текст; символы похожи на многие письменности разом, включая иероглифы Азии. Возможно, в языке твоего народа есть символы, схожие с этими. Не обязательно все! — он поспешил примирительно выставить вперёд ладони, видя, насколько озадачилась девушка. — Хотя бы некоторые.

Наступила пауза. Парень явно опасался отказа или ещё чего похуже — насмешки, например, хоть и старался не показывать этого, а Чен — раздумывала. «Это может быть интересным», — решила она.

— Знаешь, Сэм, а ведь это может быть интересным, — озвучила свои мысли сероглазая. — Предлагаю пойти сделать копии, а в понедельник, после уроков, мы могли бы пересечься.

— Пойдём, — облегчённо выдохнул Сэм, и они пошли к копировальному аппарату. Он передал ей файл, и ладони парня и девушки на миг соприкоснулись — этого хватило, чтобы оба засмущались: прикосновение не было неприятным — просто неожиданным.

— Ты ведь осваиваешь акустическую гитару, Чен, — вспомнил Сэм, отведя взгляд. Девушка запнулась: на это обстоятельство мало кто обращал внимание, и то, что о нём вспомнил именно вот этот парень, было почему-то необычным и неожиданно… приятным? Но тут Сэм почему-то взялся извиняться. Зачем? За что? — Прости, просто до того во мне словно какая-то чёрная вязкая гадость была, вот здесь, — он ткнул себя в грудь. Чен слушала его, приоткрыв рот. — Это можно назвать существованием, когда не замечаешь даже то, что происходит со знакомыми и близкими, когда хромает на обе ноги слово- и мыслепостроение. — Так вот что он имел в виду! Вот что было в глубине его глаз, когда там погас живой блеск, и вот от чего её так передёрнуло, когда она заглянула туда впервые!

— Сэм, — мягко и успокаивающе сказала девушка, — всё можно исправить. Это — тем более. Музыкальный класс, после уроков. — И добавила чуть тише: — Приходи.

Он повернул к ней покрасневшее лицо и поднял блестевшие глаза:

— Я приду, — пауза. — Спасибо, — коснулся невесомо её ладони и убежал.

«А парень очень изменился внутренне», — подметила Чен время спустя, разбирая отксерокопированную страницу с письменами. «Народ», «семья», «планета», «любить», «Искра», «дом», «война» — вот эти семь иероглифов, большей частью из кантонского, были более всего похожи на несколько символов из тех, которые на странице зафиксировал когда-то Арчибальд Уитвики. Повествование о событиях далёкой от нас жизни — вот что это могли быть за сто пятьдесят четыре страницы письмён, не принадлежащих миру. И так уж совпало, что в этот понедельник на текущую среду им задали написать эссе про историю семьи. Бывают же совпадения!

Девушка перебирала струны «акустики» в пустующему музыкальном классе, когда раздался стук и дверь открылась. Очень тихо, дождавшись окончания композиции, Сэм просочился в класс и поздоровался:

— Привет музыкантам! Как настроение? — а глаза светятся! На этот раз залюбовалась Чен: ещё по Цзюлуну ей нравились люди с подобным живым блеском в глазах. Они могли находиться на совершенно разных ступеньках социальной лестницы, но этот блеск значил, что они нашли своё счастье в жизни.

— Привет, Сэм! Всё отлично! Вот, сложилась мелодия, но не идут слова. Я сделала то, что ты просил, — она протянула ему листы с «расшифровками». Даже про себя она брала это слово в кавычки, но в конце концов, это было интересно! А парень уже бегло просматривал получившееся:

— Чен, ты гений! Это просто потрясно, спасибо! — он буквально просиял, а затем аккуратно засунул листы в файл, убрал его в сумку и тут же посерьёзнел: — Не слышал твоей мелодии полностью. Сыграй, пожалуйста.

Девушка кивнула и начала первую часть мелодии. Парень стал вслушиваться, взгляд его отстранился и был где-то далеко, затем Сэм стал яростно копаться в сумке, пока, наконец, не достал вскорости какую-то тетрадь на металлической спирали и дрожащими руками не открыл страницу. И тут случилось то, чего она не ожидала: Сэм знаком попросил остановиться. Чен удивлённо прекратила игру и попросту не знала, как реагировать, уже собиралась было задать вопрос, когда Сэм, вглядываясь в строчки, написанные в тетради, негромко пропел строки, там написанные:

Еле горит свечки огонь,

Утро спугнёт мой сон.

Вот и всё, окончилась ночь —

Солнце восходит на трон…

Чен слушала и не могла поверить своим ушам: композиция и озвученные строки — сходились, как будто изначально были частью единого целого! Меж тем парень с тревожным ожиданием во взгляде попросил Чен:

— Пожалуйста, продолжай. Пусть прозвучит следующая часть.

Девушка не нашла ничего лучше, как кивнуть и выполнить его просьбу. И под звуки мелодии прозвучала ещё одна строфа:

Новый день, что ты принёс —

Радость, иль, может быть, смерть?

Подскажи, мой неведомый рок —

Господом что дано мне?

— Невероятно! — прошептала Чен и предложила: — Сэм, а что если нам попробовать вместе?

Парень покраснел и лишь кивнул, словно слова могли кого-то или что-то спугнуть сейчас. И тогда в воздухе музыкального класса, напоенном льющимся из окон солнцем и прошиваемом невесомыми пылинками, соткалось нечто новое:

И скажи мне, как мне жить

И что

Отдать,

Чтоб на исходе лет

Я смог

Сказать:

Я жил!

Я жил!

Я жил!

Я жил!

После проигрыша парень продолжил. Голос его окреп и заполнил пространство, где были они двое и музыка; серые глаза Чен горели, а пальцы извлекали из струн мелодию, делая её с каждой секундой чище и убирая огрехи на ходу:

Чтобы прожить и не потерять,

Помни земли сей завет:

Где б ты ни был, где б ни блуждал —

Сплошь оставляешь свой след.

Припев они исполняли уже вместе:

Скажи мне, как мне жить

И что

Отдать,

Чтоб на исходе лет

Я смог

Сказать:

Я жил!

Я жил!

Я жил!

Я жил!

А затем парень просто переместился к ней ближе, чтобы строки смогла видеть и она:

Так зажги же свечки огонь,

Вспомни извечный закон.

Вот и всё, кончился день —

Солнце садится за холм.⁽³⁾

Прозвучал последний аккорд, и Сэм закрыл тетрадь и попросту отдал девушке:

— Это… подарок. Для тебя. Я долго думал, чем бы это могло быть, за то, что ты сделала, — парень густо запунцовел. — Открой… — и кивнул на тетрадь.

Чен лишь оставалось сделать то, что предложил Сэм.

Открыла.

И подзависла.

Там были наброски текстов, иногда — короткие цельные произведения, но чаще — стихи. Вот как этот, что сегодня неожиданно стал новой песней. Или вот этот, под который мелодию ещё только предстоит составить:

Город мой очумел и стих,

Исчез с улиц его непокой.

Я люблю этот каждый миг

Тишины

Рядом с тобой.

Луна над звёздною рекой,

Загляни в моё окно,

Подари мне небесный покой

И пропой

Что-то своё.

Белая ночь

Нас зовёт

За собой!

Белая ночь,

Посиди

Со мной!..⁽⁴⁾

Даже не дочитав стихотворение до конца, Чен поддалась порыву и обняла Сэма, а он, замешкавшись, неловко сделал тоже в ответ:

— Тебе спасибо, Сэм!.. Это… это просто невероятно… И — прекрасно.

Спустя ещё несколько мгновений подростки отстранились друг от друга смущённо, их бросило в жар, повисла неловкая пауза. Наконец, парень справился с собой и нашёл слова, как нашла их когда-то много лет назад Черноокая Ли:

— Я не знаю, что говорят в подобных случаях, но… я не жалею, что пришёл сегодня сюда, не жалею, что услышал твою мелодию и… — набрав воздуха в грудь побольше, произнёс на одном дыхании: — Не жалею, что знаком с тобой. Этот день — однозначно один из лучших, что довелось прожить.

Серые глаза Чен сияли:

— Я тоже самое могу сказать и о тебе, Сэмюэль Уитвики. Когда рядом с кем-то тебе уютно и спокойно, когда хочется находиться с этим человеком вновь и вновь — это великое счастье. Спасибо за этот день…

Неизвестно, что могло бы произойти дальше, но парень взглянул на часы и рывком поднялся:

— Скоро вечер! Меня мои уже, должно быть, ждут. До завтра?

— До завтра, Сэм, увидимся! — и девушка улыбнулась ему широко и искренне, и его несмелая улыбка была ей лучшей наградой. — Пока!

* * *

Они увидят друг друга завтра, а большего пока и не нужно.

Но вот многие из тех, кто находился в тот момент на базе Соксент, завтра уже не увидели.

* * *

— Привет, Сэм, чё делаешь?

Это Майлз. Одиннадцать часов, а он бодр и весел. А ведь вчера до трёх ночи рубались с ним в приставку! А утром опять будет походить на неупокоенного зомби. С-с-ко-тина.

— Хай. Да вот, знаешь, размышляю, — парень одной рукой прислоняет телефон к уху, а другой чешет в затылке, — о приоритетности задач на ближайшие минут шестьсот. То ли сперва разрядиться, то ли сразу и без отступлений заняться вращением с левого бока на правый.

Майлз хохотнул:

— А есть хоть на кого — разрядиться?

Лицо его собеседника осклабилось:

— Лучше бы тебе это не знать.

Записи хранятся в отдельной папке на компе. Со стороны и не догадаешься: несколько мультфильмов, несколько фильмов, иногда — неполные фрагменты. Крамолы нет и с первого, и со второго, и с сотого раза. Однако есть разница, что именно смотреть в этих видео и как именно задействовать фантазию. Ковёр теперь не страдает: он, как и многое в этой комнате, был безжалостно выброшен. На помойку отправились и порножурналы: девицы из царства фотошопа были слишком раздеты, что не давало фантазии должного полёта.

* * *

По комнате разносятся звуки Хиромицу Агацума. Светлый задумчивый эмбиент, пронизанный сямисэном. Нечто совершенно космическое, не похожее ни на что другое.

Он может себе это позволить. Уроки на завтра сделаны. После звонка Майлза решил послушать музыку, ну так, тихо.

Мандраж определённый есть. Всё-таки завтра среда. Доклад.

И Чен.

Да.

Что-то она расскажет?

И как обозначить то, что он чувствует, когда они находятся вместе? Гормоны не имеем в виду, ибо они чистая биология; как обозначить само ощущение правильности, естественности, органичности происходящего?

Что-что? «Лю-бовь»?

Тьфу.

Это слово слишком заезженное и, надо думать, будет слишком пошлым для обозначения. Всего-то три слова — «я люблю тебя» — но они подменяют то, что происходит на самом деле.

Нервной природы явления кардиалгии, повышенное сопереживание, повышенная же эмоциональность и увеличенное количество дурацких, на самом деле, поступков — и всё ради чего? Чтобы на тебя, как на услужливую собачку, обратили внимание и кинули сахарную косточку, мол, служи, дурачок, получишь значок?

А сколько таких «виртуальных королевен» водится ещё и в Сети — кто считал?

Тихо звучала «Песня лодочника, плывущего по реке Могами». Он прислушался, пусть и не понимая ни слова. Она успокаивала возмутившуюся душу, разбережённую принявшими нежелательный разворот мыслями. Да даже если это и была игра — он достаточно «наигрался», и «игра» эта была в одни ворота.

Хватит уж, достаточно.

Каждый сам выбирает.

Чен говорила о том, что глаза Микаэлы грустны, когда та находится в компании Трентона. Но ведь находится же, да? «Каждый сам выбирает», или как?

Он здесь не советчик.

Хотя да, с Трентоном надо что-то решать. «Профилактика», сделанная в конце лета в отношении одного из его прихвостней — Сэм даже не запоминал толком их имён, достаточно знать их омерзительные физиономии, а имя де Марко сознательно искажал, раз эти существа не могли запомнить его, Сэма, фамилию — помогла, по-видимому, мало. Ну что ж, тем хуже для них.

А сейчас пусть пойдут и составят «гусеничку», как на той картинке, которую, найдя в Интернете вместе с описанием, он с естествоиспытательским интересом рассматривал аж целых четыре минуты.

Сэм от души пожелал им успехов в этом поистине нелёгком начинании на пути к каминг-ауту и зафыркал, маскируя смех.

Хватит того, что он понял: бывшее по отношению к Бейнс несколько лет подряд было влюблённостью или, как модно теперь называть, френдзоной, а то, что происходит сейчас между ним и Чен, нужно называть по-другому.

Потому что это куда выше и чище. А ещё оно обоюдно.

Симпатия? Пожалуй, да. Пусть будет симпатия.

И он вновь увидел ставшие такими родными серые глаза в обрамлении чёрных пушистых ресниц. Хм, это что, уже сон? Да, похоже, определенно уже сон.

Надобно признать — весьма приятный.

1) «Хаябуса» в переводе с японского означает «сапсан». (Автор считает, что подобное название куда больше подходит юркому и шустрому мотоциклу, нежели скоростному электропоезду. Но т.н. «боги нейминга», по-видимому, считали иначе.)

Вернуться к тексту

2) Владимир Короткевич, «Ладья отчаяния». Оригинал: http://knihi.com/Uladzimir_Karatkievic/Laddzia_rospacy.html Перевод и адаптация by openplace

Вернуться к тексту

3) Мясцовы час — Я жыў. Оригинал: https://www.youtube.com/watch?v=i_U598UyX1c Перевод и адаптация by openplace

Вернуться к тексту

4) Мясцовы час — Белая ноч. Оригинал: https://www.youtube.com/watch?v=Cs9exlJfUgU Перевод и адаптация by openplace

Вернуться к тексту