Тот самый день (гет)

В Итилиэне началась пора снегопадов. Рыхлые тучи неспешно плыли, цепляясь за кривые сучья старых дубов и черные пики скал. Было холодно — так холодно, что моментально стягивало онемением лицо и руки, — а еще постоянно, неумолчно, надоедливо тянул-завывал вездесущий ветер. В больнице, впрочем, ничто не напоминало о том, насколько мерзки итилиэнские зимы, кроме унылого вида из окна, но Эовин все равно постоянно чувствовала себя продрогшей. Вечерами, когда она стояла, притаившись в пустом коридоре, и бездумно пялилась в темноту, холод казался ей особенно сильным — до мелкой колкой дрожи в позвоночнике. Эовин куталась в свитера с длинными рукавами и высокими горловинами. Так было хоть немного теплее — а еще так было легче скрыть царапины, постоянно появлявшиеся на ее сухой тонкой коже.

Эовин не знала, откуда они брались, а если и знала, то закрывала на это глаза, как и на многое другое. На мучительную бессонницу, которую сменял такой глубокий сон, что она едва могла расслышать будильник. На чувство голода, которое снова провалилось балрог его знает куда, так что есть приходилось через силу и через силу потом сдерживать тошноту. На странные проблемы со слухом: Эовин слышала хорошо, ее проверяли по настоянию Фарамира, когда она устраивалась на работу, но все звуки казались ей глухими и далекими, будто доносились сквозь подушку. Наверное, поэтому она никак не могла ответить на бесконечные звонки Эомера. Хотела, собиралась, но постоянно пропускала их, а перезванивать рука не поднималась. Эомер писал ей, оставлял длинные голосовые сообщения, но Эовин их удаляла: боялась, что услышит что-нибудь вроде того, что он выплеснул ей в лицо в участке. В какой-то момент это дошло до Фарамира, и тот вызвал Эовин к себе. Она пришла после очередной смены в больнице, полная самых дурных предчувствий, но он приятно разочаровал ее: сказал, что не собирается вмешиваться в их с Эомером заморочки. Эовин молча кивнула, а Фарамир добавил, что она может оставаться в Итилиэне столько, сколько ей будет угодно.

С этого началась их довольно грустная, но искренняя дружба. Поначалу Эовин не верила в чистосердечие Фарамира: думала, что он следует какой-нибудь тайной договоренности с Теоденом, но чем больше они общались, тем сильнее в ней крепло убеждение в том, что Фарамир не пошел бы на такое. Слишком он был простым и открытым — честным до болезненного. Поначалу они ограничивались редкими разговорами в больничном холле, когда Фарамир навещал кого-нибудь из своих егерей, получивших очередное обморожение, потом стали время от времени встречаться за чашкой кофе в единственной приличной местной забегаловке, а дальше добрались и до совместного поедания пиццы за просмотром бесконечных матчей между роханской и гондорской командами. Смотреть там было, впрочем, особо не на что, но Эовин нравилось само ощущение присутствия кого-то живого и безопасного рядом.

Иногда она даже подумывала о том, чтобы остаться на ночь — просто так, лишь бы не быть больше одной, — но каждый раз возвращалась в свою съемную комнатушку под самой крышей. В темноту, пахнущую ветром, холодным железом и тоской. Эовин заставила себя спрятать все, что с ней случилось, поглубже и подальше, чтобы ее мысли не наталкивались на острые углы из стыдных воспоминаний и сожалений, и теперь ей было легко — так легко, что она казалась сама себе прозрачной и ломкой, как редкие лучи зимнего солнца. Будто у нее больше не было ни тела, ни памяти, ни прошлого, ни будущего. Только шумные, размеченные стеклянными дверями дни и окружавшая их, как предвечный океан Землю, беспросветно-долгая, черно-земляная, источенная червями ночь. Туда не было дороги ни Фарамиру, ни кому бы то ни было еще. Там Эовин неизменно оставалась одна, глядя в глаза самой себе и ничего не видя, кроме помноженной на сотни отражений пустоты, и ее это устраивало.

Вне всего этого она была нормальной. Почти. Наверное. Теоден тогда нашел самое подходящее слово, чтобы вычеркнуть ее прочь из списков тех, кому можно было доверять, и на кого можно было положиться. Заслуженно, разумеется, с этим Эовин спорить не собиралась. Едва вернувшись домой в тот день, он поднялся к ней в комнату, где она собирала вещи, и сказал, что Арвен согласна ее принять и хочет, чтобы она приехала как можно скорее. Завтра утром будет машина, нужно быть готовой к шести ноль-ноль, чтобы не заставлять никого ждать, нужно собрать сумку на первое время, а остальное он ей пришлет, пусть она не переживает. Эовин переживать не собиралась — она механически покивала, пока у нее не заболела шея, сказала, что ляжет спать пораньше, и, дождавшись, когда Теоден уйдет к себе, прокралась вниз по лестнице и сбежала на попутке в Итилиэн. Фарамир ничуть не удивился, увидев ее на пороге своего кабинета, и Эовин уже тогда поняла, что он обо всем знает — и о ее побеге, и о том, как она не смогла выстрелить во врага, и о ее связи с Ангмарцем тоже.

Фарамир начал говорить первым — видимо, ему это было нужнее. Тусклым декабрьским вечером, когда они ехали по скользкой дороге, петлявшей среди гигантских сугробов, чтобы отвезти продукты какой-то жившей на отшибе старушке. Эовин слушала молча, бездумно наблюдая за тем, как над рыжими соснами гаснет бледно-голубая полоса, кое-где подернутая желтым, и с каждым словом ей становилось легче — самую малость, но все-таки. Сбежал в свою дыру у балрога под хвостом вместо того, чтобы закончить академию, как все нормальные люди. Кому вообще нужны эти жалкие подачки от Арагорна? Нужно было бороться за свои права, нужно было искать связи, нужно было выторговать себе что-нибудь получше, нужно было…

— Нужно было послать папашу подальше сразу, как он начал нести эту чушь, — сказала Эовин неожиданно для самой себя, когда машина, подпрыгнув на очередном ухабе, поползла вниз в узкую долину. Фарамир, вцепившись в руль и вдавив в пол педаль, не давал ей скатиться с обледеневшей горы.

— И надо было забраться в такую глушь, да? Я сто раз ей предлагал перебраться в город, но она не хочет. Говорит, дома помру, недолго осталось, но каждую неделю шлет мне список покупок из двух десятков пунктов. А насчет папаши ты права, Эовин. Конечно, надо было давно послать и его, и Боромира. Но к этому всему как-то быстро привыкаешь. Не так стоишь, не так ходишь, не так жрешь, не так держишь биту, не оправдал надежд, не в нас пошел… Всегда тупой, всегда мог бы и лучше, всегда смотри, как успевал в свое время Боромир, а ты… Я ведь честно старался, правда. Как мог. Кто виноват, что у меня ничего не получилось? Я все делал так, как мне сказали, а выходило…

— Полное дерьмо, — снова вставила Эовин. — Осторожно, там, кажется, бревно или что-то…

Фарамир помянул Унголиант и обрулил повисшее над дорогой дерево.

— Ветром повалило. Завтра надо прислать ребят, если ветер стихнет.

— А он когда-нибудь здесь стихает?

— Стихает.

— Серьезно?

— Ну да. Летом. Особенно если уехать на границу с Гондором.

— А лучше в сам Гондор, да?

Они помолчали несколько минут, следя за тем, как приближаются огни небольшого коттеджа, дремлющего под мохнатой снежной шапкой. Потом Эовин, решившись, заговорила:

— У меня все то же самое. Ну, почти. Только я еще и сама виновата. Там столько всего… Но ты же, конечно, все знаешь.

Фарамир остановил машину, заглушил ее и стянул с головы шапку, взъерошивая отросшие волосы.

— А как же. Конечно, знаю. Теоден позвонил, расспрашивал, что да как, а потом рассказал. Под большим секретом, разумеется. Мы-то видели, что Ангмарец последние годы куда-то мотается как по расписанию, но никто не мог понять, куда. Они, кажется, вызнали, где стоят наши камеры, и научились путать следы. А на каждой тропе наблюдение не поставишь. У одного из Девятки любовница в Гондоре, представляешь? Обычная женщина, работает медсестрой, взрослые дети. Не понимаю, куда смотрит Саурон.

— Я думаю, — сказала Эовин, запнувшись, — что Саурон их не трогает до тех пор, пока это не мешает их делам. Вроде как уважает их личную жизнь, что ли, или требует с них что-то за это… Не знаю, в общем, он мне никогда ничего не рассказывал, но когда я спрашивала, не будет ли у него проблем, он говорил, что это не мое дело, и чтоб я не беспокоилась.

— Теоден просил сказать, что если ты… — Фарамир тоже помедлил, потом с досадой хлопнул по приборной панели. — В общем, если ты вдруг что-то знаешь и захочешь поделиться сведениями, он будет тебе благодарен.

— Ну да, может, с меня выйдет хоть какой-то толк, — сказала Эовин с усмешкой и позволила себе выдать порцию откровенности. Ей хотелось поговорить о Призраке с кем-нибудь, кроме собственного отражения в зеркале, да и ситуация вроде как располагала… — Нет, я, конечно, понимаю Теодена. Только зря он ждет. Я ничего не знаю. Мы вообще об этом не разговаривали. Знаешь, это ведь самое смешное. Ангмарец вроде как правая рука Саурона, но от него я слышала это имя всего несколько раз, а остальные болтают о Сауроне за завтраком, за обедом и за ужином. Саурон то, Саурон это, когда мы засадим Саурона в тюрьму… Все как будто на нем помешались.

— Как тебя угораздило? — спокойно и просто спросил Фарамир. Эовин отвела взгляд, натыкаясь на раздражающе уютный коттедж.

— Твоя старушка нас заждется.

— Нет, у нее сейчас сериал заканчивается. Поэтому я и не пошел сразу. Не хочешь отвечать…

— Я сама не знаю, — перебила Эовин. — Не знаю. Все вышло будто само собой. Я иногда пытаюсь себе это объяснить, думаю, что это было что-то вроде попытки справиться с горем от смерти родителей. Ну, я типа никак не могла поверить, что враги реальны — реальней некуда, что мы правда в постоянной опасности, что они действительно убивают, и вот придумала себе что-то такое. Хорошего врага, который был бы на моей стороне, понимаешь? Или вот еще, например, самая простая версия. Хорошие девочки всегда влюбляются в плохих парней. Это ведь логично, да? Я была подростком, когда мы впервые встретились, и у меня сразу просто крыша поехала. Ну еще бы, косуха, пистолет, пять тюремных сроков…

— Больше, — хмыкнул Фарамир. — Четыре только в Гондоре, еще два в…

— Не суть важно. Я пыталась выкинуть его из головы, правда. Ты, наверное, меня презираешь, как все остальные, думаешь, что я абсолютно долбанутая, раз сделала такое, и я сама все понимаю, но… Никто не говорил со мной так, как он. Ни дядя, ни брат, ни друзья, ни учителя. Вообще никто.

— Ты же сама знаешь, что они обаятельны. Что знают, на какие кнопки давить, что просчитывают слабости на раз-два…

— Конечно, знаю. Но он не такой. Да, можешь смеяться, сколько хочешь. Он ничего не просчитывал, я ему сама все рассказывала. А он мне помогал. С учебой, представляешь? Беспокоился, чтобы я не попалась кому-то другому — один раз даже довез до города, когда я застряла в горах. Тогда мы еще не встречались, я была ребенком. Потом мне взбрело в голову поехать в бар с друзьями, и там все и началось…

Эовин говорила и говорила, давясь словами и захлебываясь воодушевлением. Она думала, что никогда и никому не сможет обо всем рассказать, просто язык не повернется, но стоило ей найти благодарного слушателя, как слова полились сами собой. Она не понимала, что именно выдавала: исповедь, цепочку оправданий, выстроенную исподволь больным мозгом, или еще что-нибудь, но это было не так уж важно. Сериал еще не кончился, луна еще не поднялась высоко в темнеющем небе, а Фарамир еще хотел ее слушать, и она пользовалась представившимся ей шансом.

— Он говорил много раз, что не хотел, не собирался, что нам нужно прекратить, но приезжал все равно. Я думала, он просто жалел меня поначалу, а потом начал что-то чувствовать, но все оказалось не так. Дядя раскололся уже под конец, что у них был договор, и Ангмарец задолжал ему, потому что должен был защитить моих родителей или хотя бы не дать их убить, не знаю.

— Должен был, но не защитил, — вставил Фарамир. Эовин помотала головой, с удивлением чувствуя, как сильно у нее горят щеки. Ей показалось даже, что у нее поднялась температура, и она испугалась, что заболеет и не сможет выйти на работу.

— Нет, не защитил. Видимо, он старался следить за мной, чтобы меня не прикончили раньше времени, а дальше что-то пошло не так. Я вообще-то, можно сказать, сама его заставила. Ну, почти. В общем, ты понимаешь. Может, он ко мне ничего и не чувствовал, а просто развлекался от скуки.

— Не совсем понимаю, но представляю, — усмехнулся Фарамир. — Я, видишь ли, из хороших парней, поэтому девочки меня обходили десятой дорогой. То ли дело Боромир или твой приятель. А что случилось после того, как началась эта заваруха? Вы встречаетесь до сих пор? Не думай, это не допрос, но раз уж у нас случился внеплановый вечер откровений…

— Нет. Я о нем ничего не знаю, — проговорила Эовин и удивилась тому, что произносит эти слова почти спокойно. — Мы были далеко, на Энтаве, когда случилась перестрелка. Его вызвали — первый раз за все время, он отвез меня назад в академию, и там меня забрал Эомер. Я разбила телефон и сломала сим-карту, а других способов связаться с ним у меня нет. Я ждала, что он появится, но время идет, а его все нет, так что, видимо, все кончено с нами. Или с ним.

— Никто из информаторов больше не говорит о нем, Эовин, — сказал Фарамир нерешительно. — Но сейчас с этим вообще тяжело, люди боятся, а отслеживать перемещения банды стало практически невозможно. Вполне вероятно, что он затаился, или Саурон куда-нибудь его отослал.

— Мне вообще не должно быть до этого дела, понимаешь? Более того, если он уже мертв, я должна порадоваться. И это самое отвратительное. Я не могу о нем спрашивать, говорить, даже думать не имею права. Если бы он был одним из наших, все бы успокаивали меня, подтирали мне сопли, приносили домашние печенья и служили в храмах службы за его здоровье, а дядя и Эомер говорили бы, что он вернется, что нельзя терять надежду. Представляешь, что будет, если Саурон действительно что-то с ним сделал, и об этом станет известно?

— Что-что. Праздник и в Рохане, и в Гондоре. Дня на три минимум, и с фейерверками, — мрачно сказал Фарамир.

— Только не пытайся меня убедить, что не обрадуешься, — сказала Эовин с деланной жизнерадостностью. — Ты же столько времени и сил потратил на то, чтобы выбить их со своих перевалов.

— Я не знаю, что сказать, Эовин. Только то, что мне очень жаль.

— Не нужно. Ни жалеть меня, ни пытаться делать поблажки. Я знаю, что я сделала, и понимаю, что дядя обошелся со мной слишком мягко. Сидеть бы мне в камере в родном участке, если б это выплыло наружу. И вообще, знаешь, я никогда до конца не верила, что все это у нас по-настоящему. Только в сказках бывают благородные разбойники, так что… Кто знает, зачем ему это было нужно на самом деле.

Фарамир помолчал пару минут, что-то обдумывая, потом вынул ключ из замка зажигания.

— Ровно восемь. Кажется, теперь можно идти. Поможешь мне дотащить пакеты?

— Конечно, — поспешила ответить Эовин, обрадовавшись, что можно сменить тему. Она бы проговорила о Призраке хоть до утра, но это грозило им с Фарамиром ее непрекращающейся истерикой.

Когда многочисленные пакеты оказались переправлены из багажника на обледеневшее крыльцо, Фарамир заговорил снова — быстро и сбивчиво.

— У меня дома есть трофейная бутылка хорошего виски. Конфисковал у студентов, которые притащились сюда из Гондора. Тур выходного дня, слышала? Завтра выходной, так что если хочешь…

— Конечно, хочу, — сказала Эовин после нескольких секунд раздумья. — Я напивалась всего раз в жизни, так что пора исправить это досадное упущение.

— Значит, пьянка? — радостно подытожил Фарамир. Эовин кивнула.

— Значит, пьянка.