Смерть и солнце (джен)

Мэлтина тошнило за сараем. Несмотря на то, что в город их впустили без оружия и разместили в самом центре лагеря, где они, по мнению Кривого, оказались в настоящей крысоловке — Рик во время их последнего совета обозвал это иначе, умным словом "карантин" — имперцы не поскупились выдать им тройной запас провизии. "Решили подсластить пилюлю" — усмехался Пчелоед. Очистив от врагов предместья Тровена, люди Валларикса могли позволить себе щедрость. В лагере считали, что осада не затянется надолго. Их противники, сидевшие в осаде в Зимнем городе, по слухам, уже выдавали дневной рацион урезанными порциями.

Когда им доставили еду, Рик, ставший после битвы за Лосиный рог и смерти Астера необычайно замкнутым, как будто замороженным, впервые за последние недели просветлел лицом. Южанин даже начал походить на самого себя, каким он был в те дни, когда впервые попал к Братству и пытался выяснить у Мэлтина, кто они, собственно, такие.

Мэлтин был этому только рад. Увы, для некоторых членов Братства щедрость каларийцев оказалась пагубной. Сколько Пчелоед не предостерегал их от обжорства и не объяснял, что после долгой жизни впроголодь не стоит так набрасываться на еду, его никто не слушал.

...Утирая рот рукой, Мэлтин страдальчески скривился. Он был одним из тех, кому съеденное пошло не впрок. Но удержаться было невозможно. Наконец-то получить нормальный кусок мяса, масло, свежий хлеб, и это после многих месяцев сухого сыра, сухарей и солонины — тут уж не до Пчелоеда с его вечным старческим занудством.

Наклонившись над сугробом, Мэлтин умыл лицо снегом.

Ночь над городом была морозной и безоблачной. Полная луна напоминала светлую серебряную монету, утонувшую в холодной черной луже. Мэлтин, щурясь, посмотрел на небо и подумал, что пора идти назад, в тепло. Пусть себе Даррек негодует, что они сидят здесь, будто под арестом, зато теперь можно спать под крышей, а не под таким вот темным, неуютным небом, клацая от холода зубами под плащом.

Дойдя до ограды, Мэлтин неожиданно заметил Рика. Тот стоял возле ворот без плаща и дублета, в одной расползавшейся от старости камизе, и раз за разом вонзал нож в бревенчатую стену дома. Вид у Рика был такой, словно он занят очень важным делом. Рубашка горбилась на выступающих лопатках, острых, словно птичьи крылья.

Мэлтин подошел поближе.

— Ты чего?.. Затупишь ведь, — укорил он южанина. — Это лат-Гиров нож? Хороший. Жалко было бы попортить.

Энониец с силой выдернул свой нож из темного, лоснящегося от старости бревна и со стуком загнал его в висящие на поясе ножны. На лице у него было написано — "на, подавись. Только отстань". Но Мэлтин не собирался уходить.

— Что это ты вылез на мороз в одной рубашке? — спросил он.

— Захотел проветриться, — отрывисто ответил Рик. Мэлтин подумал, что он больше ничего не скажет, но мгновение спустя южанина как будто прорвало. — Они там снова говорят про Астера. Начали, как всегда, с какого-то пустяка. Берес спросил — вот если б он был жив, пошел бы он сюда, как думаете?.. Кто-то говорит — пошел бы, а другие — нет. А потом Ильт заводит — а вы помните, как он однажды вытащил десяток осужденных браконьеров прямо из-под носа Альто Кейра? И никто никого уже не слушает, а каждый тоже начинает вспоминать что-то свое. Не могу это слушать! Понимаешь, они говорят про него так, как будто он ушел куда-нибудь к Трем соснам, а дня через два вернется.

Не зная, что ответить, Мэлтин ковырял носком сапога подмерзший снег. Южанин смотрел в сторону, как будто позабыв о собеседнике.

— Как ты думаешь, мы правильно казнили "Горностаев"? — спросил он без всяких переходов.

— Э?.. А почему "неправильно"? — удивленно переспросил Мэлтин. Рик поморщился.

— Ну, грязно получилось. Может, нужно было подождать, пока Сайрему станет лучше, а потом судить их и повесить. А не тащить тогда на задний двор. Эта колода для разделки туш... У меня было ощущение, что мы не убиваем, а режем свиней. Или что-нибудь в этом роде. Но они ведь тоже люди.

Мэлтин ощерился.

— Кто, "Горностаи"?.. Ну уж нет. Они ничего лучшего и не заслуживали! Пусть еще спасибо скажут, что мы не стали с ними поступать, как они с Сайремом. — и, чувствуя, как от тяжелой, безысходной злости перехватило спазмом горло, почти прошипел — А Лита?! Ты о ней подумал?

— Да, само собой. Но я же не про "Горностаев". Я — про нас.

Мэлтин стиснул плечо Рика, собираясь раз и навсегда объяснить энонийцу, что он думает по поводу гвардейцев Бешеного принца, но так ничего и не сказал. Даже сквозь грубую рубашку можно было ощутить идущие от Рика волны жара.

"Э, да у него же лихорадка!.." — запоздало понял Мэлтин. Раздражение схлынуло так же быстро, как и появилось.

— Пойдем-ка обратно, Рик, — предложил Мэлтин почти ласково, тем приторно-фальшивым тоном, каким разговаривают с тяжелобольными или капризными детьми. — Здесь слишком холодно, чтобы стоять в одной рубашке.

— Мне не холодно, — возразил энониец безразлично.

"Оно и понятно, — мысленно ответил Мэлтин — К тебе сейчас прикоснуться — все равно что к раскаленной печке. Надо сказать Пчелоеду".

— Все равно пошли, — сказал он вслух, подталкивая "дан-Энрикса" в плечо. — Тебе надо согреться. И прилечь.

В последнем Мэлтин оказался прав. Стоило Рику с улицы попасть в тепло, как его начал колотить озноб, да такой сильный, что со стороны его можно было принять за судороги. Те члены Братства, кто еще сидел внизу и не ложился спать, при виде этой сцены переполошились. Пока энониец, клацая зубами, пытался объяснить, что никакая помощь ему не нужна, и он просто хочет немного отдохнуть, с него в четыре пары рук содрали холодную, как лед, рубашку, надели другую и отрядили Шестипалого готовить для южанина горячее вино.

Вино южанин выпил. Но толку было чуть. Он лежал под двумя одеялами и все равно стучал зубами. Поднятый с постели Пчелоед, осматривая энонийца, только поджимал сухие губы и недовольно качал головой. От расспросов остальных повстанцев лекарь раздраженно отмахнулся, но Мэлтин и все остальные знали Пчелоеда достаточно долго, чтобы верно понимать его гримасы. С Риком, вероятно, было что-то посерьезнее простой простуды. Большинство из тех, кто собирался идти спать, решили пока что не расходиться и подождать, что будет дальше.

Дальше было плохо. Энониец безропотно выпил приготовленные лекарем отвары, но вместо того, чтобы заснуть, впал в странное полузабытье и начал бредить. Порывался встать с постели и куда-то идти. Говорил о "Горностаях", о мессере Иреме и опять о "Горностаях". Снова помянул колоду для разделки туш и водяную бочку, у с которой они с Маслобойкой по очереди поливали друг другу на руки застоявшейся водой.

Эту старую, рассохшуюся бочку Мэлтин помнил даже слишком хорошо. Как и то, что, отмыв руки и уже вернувшись на постоялый двор, он обнаружил, что не вычистил чужую кровь из-под ногтей. Не то чтобы эти воспоминания не давали ему покоя, но сейчас, когда он слушал прерывающийся голос Рика, ему становилось жутко.

Остальные ничего не поняли и за ответами, конечно, подступили к Мэлтину. Маслобойке совершенно не хотелось углубляться в эту тему, но под нажимом остальных ему пришлось все-таки рассказать, о чем они беседовали с Риком во дворе. И, хотя большинство собравшихся и так отлично знали, как казнили пленных "Горностаев", они не придумали ничего лучше, как свалить вину за все произошедшее на Мэлтина.

— Опять, — отметил Берес, мрачно прислушиваясь к голосу "дан-Энрикса". — Снова про казнь. Может, он из-за этого и заболел. Мэлтин, болван, как тебе в голову пришло тащить его с собой?..

Мэлтин чуть не взвыл от такой несправедливости.

— Да я-то что?! Он сам туда пошел. Один. Я к нему вообще случайно присоединился!

— Мог бы его остановить, — заметил Лис. Мэлтин сердито сверкнул на рыжего разведчика глазами. Остановил один такой... Можно подумать, он "дан-Энрикса" не знает! Но все остальные явно были на стороне Лиса, так что Мэлтину пришлось ответить более нейтрально.

— Ну, кто же мог знать, что все так обернется? Он очень спокойный был. Как будто ему вообще все поровну.

— "Спокойный"! — издевательски передразнил Сайрем. И вздохнул. — Дурак ты, Маслобойка. Да и мы не лучше. Взяли и взвалили все на Рика, как раньше на Астера. Как будто так и надо. А ведь энониец половине наших в сыновья годится.

— Ладно, что вы причитаете, — скривилась Ласка. — Рик справится. И нечего стенать над ним, как над покойником.

Мэлтин охотно поддержал бы девушку, но счел благоразумным лишний раз не привлекать к себе внимания.

 

Криксу казалось, что он слышит, как морские волны с шумом ударяются о скалы и откатываются назад, оставляя на прибрежном моле клочья белой пены. Но берег моря был довольно далеко, со стороны Зимнего города. И, уж конечно, с того места, где расположилось Братство, он никак не мог бы слышать шум прибоя. "Это мне мерещится. А может, просто кровь шумит в ушах" — подумал Рик, еще сильнее съежившись под одеялом.

За стеной негромко переговаривались. Последние несколько часов Крикс постоянно слышал голоса самых разных людей — мессера Ирема, объявляющего ему условия, на которых антарские повстанцы могут присоединиться к армии, или Эйста лат-Гира, отдающего приказ достать из очага подкову. Но на этот раз "дан-Энрикс" понял, что приглушенная беседа за перегородкой ему не мерещится.

— Я все равно не понимаю, что он так переживает из-за этих "Горностаев". Он ведь их и раньше убивал, — заметил первый голос.

— Ну ты сравнил!.. Это совсем другое дело.

Крикс почувствовал, как сердце застучало чаще. Это они про него?

— И все равно, туда им и дорога. Я бы сам их с удовольствием прирезал.

— Так-то оно так, но Рику от этого легче не станет. И не вздумай ляпнуть что-нибудь подобное при нем, понятно?

— Да не заводись ты так! Думаешь, ты одна все понимаешь?

После небольшой паузы женский голос сдался.

— Ладно, извини. Я просто не хочу, чтобы кто-нибудь лишний раз напоминал ему эту историю. А вообще, хотелось бы мне знать, когда он встанет на ноги. Без Рика мне в этом имперском лагере как-то не по себе.

— Я дал ему отвар из берсеня, черноголова и лисьей мяты. Если жар спадет, к утру он будет чувствовать себя гораздо лучше, — пообещал третий. — Но все остальное... Думаю, здесь нужен ворлок, а не врач.

— Так за чем дело стало? У имперцев же наверняка есть ворлок. Пригласим его сюда.

— А он пойдет?..

Крикс беспокойно шевельнулся. Только ворлока ему недоставало. А ведь если Берес или Ласка захотят во что бы то ни стало вызвать сюда ведуна, они не успокоятся, пока тот не придет. И даже если этим ворлоком окажется мэтр Викар, с которым Крикс неплохо ладил во время морского путешествия в Эледу, это мало что меняло. Крикс готов был относиться к ведунам со всем радушием — но только до тех пор, пока они не собирались пробовать на нем свои магические штучки.

Приподнявшись на локте, Крикс окликнул Пчелоеда. И тут же поморщился от отвращения — таким противно-слабым ему показался собственный голос.

Целитель зашел в комнату так спешно, будто бы только и ждал момента, когда его позовут.

— Как ты себя чувствуешь?

— Гораздо лучше. Можно мне переодеться? Вся одежда мокрая, хоть выжимай, — пожаловался Крикс.

При этих словах целитель просиял, как будто Крикс сказал что-то необычайно приятное.

— Мэлтин, Лис, найдите Рику чистую рубашку и штаны, — распорядился он и потер руки. — Кажется, дело идет на лад.

Крикс не разделял этого оптимизма. Голова у него по-прежнему была мутной и тяжелой, и вдобавок при любой попытке высунуться из теплого кокона, который он успел соорудить на постели, его снова начинал трясти озноб. Но спорить с Пчелоедом Криксу было лень. Дрожа и стискивая зубы, он все-таки вылез из-под одеяла и переоделся, после чего тут же снова повалился на постель.

— Прекрасно, — сказал Пчелоед. — Теперь выпей еще отвара.

— Гадость этот твой отвар, — сварливо отозвался Крикс, у которого приподнятое настроение целителя в этот момент способно было вызвать лишь досаду.

— Вот-вот, выпей еще немного этой гадости. Тебе надо поспать.

Крикс хмыкнул. И целители в лаконском лазарете, и его старый знакомый Рам Ашад все время обращались со своими жертвами, как с неразумными детьми. "Надо поспать", "надо поесть" и прочее в таком же роде. Пчелоед, похоже, в этом отношении был точной копией всех остальных.

Впрочем, Крикс и сам не отказался бы заснуть. То состояние, в котором он провел последние часы, хотя и находилось где-то между сном и явью, было куда утомительнее, чем простое бодрствование. Крикс приподнялся, в несколько глотков опустошил поднесенную Пчелоедом кружку и снова лег. Шум, полчаса назад напомнивший ему морской прибой, теперь стал тихим и почти неразличимым. Через несколько минут "дан-Энрикс" уже спал.

Проснувшись, он прежде всего потребовал поесть. Лекарь обрадовался этой просьбе почти так же, как и просьбе о чистой рубашке, но еды принес совсем немного. Крикс бы с удовольствием увидел на своей тарелке вдвое, даже втрое больше. Но, прекрасно понимая бесполезность любых споров, он решил смириться с тем, что на сей раз останется полуголодным, и ел медленно, прикидывая про себя, что делать дальше. К своей радости, он чувствовал себя почти здоровым — хоть сейчас вставай и отправляйся на осмотр лагеря.

Присевший рядом с Риксом Пчелоед пытливо заглянул ему в лицо.

— Как ты сейчас?..

— Отлично, — отозвался Крикс, ничуть не покривив душой.

— Ты помнишь, что ты говорил и делал ночью?

Крикс напрягся, вспомнив про подслушанный обрывок разговора. Получалось, что какая-то часть Братства чуть не до утра сидела здесь и обсуждала казнь такийцев и его болезнь. Южанин прикусил губу. Позор. Мэлтин тоже был с ним на заднем дворе "Лосиного рога", но над Мэлтином никто не трясся и не всплескивал руками. Оно и понятно. Мэлтин — настоящий воин, он сделал то, что должен был, а потом выкинул из головы казненных "Горностаев". Он не стал распускать сопли или спрашивать себя, не следовало ли им поступить как-то по-другому. И никто не стал бы — ни Астер, ни Сайм, ни Ласка. Только он один.

Меньше всего Криксу хотелось обсуждать свое состояние с кем-то из Братства. И в особенности — если Пчелоед начнет упорно повторять, что ему нужна помощь ворлока.

— Я помню, что ты еще раз дал мне отвар черноголова. И просил у Мэлтина рубашку, — сказал Крикс, стараясь сохранить непринужденный вид. — До этого я спал. А что, там было что-нибудь еще?

— Ты бредил. Говорил о "Горностаях"... — Пчелоед запнулся. — Ну, неважно. Это просто лихорадка.

Крикс с облегчением кивнул и спустил ноги с лежака. Когда он нашарил на полу сапоги и потянулся за лежавшей в изголовье перевязью, Пчелоед забеспокоился.

— Куда ты собираешься?

— Мне нужно выйти.

— В нужник, что ли?..

— Нет. Я должен пойти в лагерь и найти мессера Ирема. Мне нужно с ним поговорить.

— Совсем рехнулся? — вспыхнул Пчелоед. — Я же тебе сказал, что ночью у тебя был такой сильный жар, что ты даже бредил. А сейчас ты собираешься шататься по всему Тронхейму. Хорошо придумал, нечего сказать!

— Но лихорадка уже спала. Я прекрасно себя чувствую.

— Это не важно. Ты все равно болен. А если пойдешь на улицу, то разболеешься еще сильнее, чем вчера.

Южанин затянул последний ремешок и обернулся.

— Наверное, ты прав. Но я еще быстрее разболеюсь, если буду торчать здесь. Прости.

— У тебя слабость, — попытался воззвать к разуму целитель. — Ты сейчас даже двух улиц не пройдешь.

— Посмотрим, — усмехнулся Крикс уже в дверях.

Слепящий белый свет ударил по глазам. Среди заснеженных дворов, под белым зимним небом энониец на мгновение почувствовал себя ослепшим. Крикс прищурился, пытаясь заново привыкнуть к свету, и плотнее запахнул свой плащ.

Хотя Даррек утверждал, что разместившимся в соседних дворах лучникам и меченосцам поручено наблюдать за каждым шагом членов Братства, никто не помешал дан-Энриксу свободно выйти за ворота и отправиться в сторону магистрата, где он рассчитывал рано или поздно разыскать мессера Ирема. Пчелоед не ошибался — идти в самом деле было тяжело. Крикс сразу же почувствовал себя таким уставшим, что почти готов был повернуть назад. Но он упрямо продолжал свой путь, то увязая в снежной каше, то поскальзываясь на обледеневшей мостовой, и через полчаса дошел до ратуши.

Собравшиеся возле магистрата латники косились на него, как будто недоумевая, что такой, как он, делает в этой части лагеря. Стараясь не обращать внимания на эти взгляды, энониец спросил, где сейчас находится лорд Ирем. Один из тех, к кому он обратился с этим вопросом, высокомерно посмотрев на него сверху вниз, процедил — "Он нам не докладывается", но другой, видимо, сжалившись, сказал, что коадъютор скоро выйдет. Криксу ничего не оставалось, кроме как отойти в сторону и ждать.

Но еще прежде, чем дождаться коадъютора, или вконец продрогнуть и решить, что нужно возвращаться к побратимам, Крикс увидел человека, о котором он почти забыл. Наверное, он бы даже не обернулся в его сторону, если бы до его ушей не долетел обрывок фразы, сказанной одним из латников другому, и явственно прозвучавшее имя "Дарнторн".

Вздрогнув, Крикс обернулся и, действительно, увидел Льюберта Дарнторна, только что успевшего сойти с коня.

Они не виделись с Дарнторном с того дня, как люди Бешеного принца разорили лазарет, и Крикс был слишком занят, чтобы вспоминать о своем недруге. Сейчас Крикс вспомнил все — и бегство Льюберта, и свой бессильный выкрик ему в спину, и момент, когда он чуть не дернул спусковой рычаг своего арбалета.

Крикс впился в Льюберта глазами, пытаясь понять, что с ним происходило c того дня, как они виделись в последний раз. Высокий, побледневший, с каким-то измученным лицом и темными тенями под глазами, Дарнторн выглядел серьезнее и старше, чем запомнилось "дан-Энриксу". На рукаве он носил широкую траурную ленту. Крикс пробыл в лагере имперцев всего один день, но уже знал, что лорд Бейнор Дарнторн пропал без вести или погиб во время штурма внешних стен. Крикс мысленно спросил себя, не из-за этого ли обстоятельства у Льюберта такой несчастный вид. Впрочем, подобное предположение казалось маловероятным. Хотя нынешний глава совета поселил Льюберта в своем доме, выдавал ему астрономические суммы на карманные расходы и охотно удовлетворял любые его прихоти, особо теплых чувств между племянником и дядей, кажется, не наблюдалось. Крикс прекрасно помнил, что за те два дня, пока имперцы еще не успели двинуться к Сокате, Дарнторн-старший так и не зашел в военный госпиталь проведать родственника. Правда, он послал своих людей узнать, как Льюберт себя чувствует и не нуждается ли в чем-нибудь. А Льюберт так же вежливо ответил, что он ни в чем не нуждается, спасибо. Со стороны — не отношения двух родственников, много лет живущих под одной крышей, а торжественный прием у императора. Сам Крикс такого дядю точно не считал бы за родню. Вдобавок Бейнор Дарнторн уже показал однажды свои родственные чувства, молчаливо осудив на смерть родного брата.

Было бы из-за чего так убиваться, одним словом. И, однако, Льюберт выглядел почти больным.

Не подозревая, что за ним пристально наблюдают, Дарнторн взбежал по ступенькам магистрата. Луч зимнего солнца, на секунду показавшегося из-за облаков, сверкнул на фибуле, скреплявшей его плащ. Крикс пригляделся — и едва не ахнул, распознав в серебряной вещице на плече своего недруга Семиконечную звезду. Такой награды не имел даже сэр Альверин, прозванный за свои победы Барсом Севера. В каком же сражении Дарнторн успел так отличиться, чтобы быть пожалованным высшим орденом Империи?!

У Крикса пересохло в горле.

Значит, вот как все сложилось. Льюберт, бросивший своих товарищей, носит Семиконечную звезду, считается главой своего рода и наверняка пройдет Посвящение, как только истечет срок траура по дяде. Ему не приходится ворочаться без сна, подолгу вспоминая то казненных "Горностаев", то смерть Астера, то помертвевшее лицо сельского старосты, в доме которого они нашли секретный подпол.

Словно для того, чтобы окончательно добить "дан-Энрикса", к Дарнторну обратился мессер Ирем, вышедший из ратуши в сопровождении того же молодого человека, которого южанин видел с ним в лесу, и нескольких гвардейцев Альто Кейра.

— А, мейер Дарнторн. Очень хорошо, что вы приехали, — заметил Ирем — суховато, но вполне приветливо. — Я уже собирался посылать за вами. У меня для вас есть важные известия.

Увидев коадъютора, Крикс собирался было сделать шаг вперед, чтобы привлечь к себе внимание, но тот заметил его сам. Скользнул по замершему у стены оруженосцу равнодушным взглядом и тотчас же отвернулся.

Криксу показалось, что ему отвесили пощечину.

Льюберт между тем учтиво поклонился рыцарю и собирался, кажется, что-то ответить, но вместо этого застыл с полуоткрытым ртом, уставившись на Рикса. Лицо у Льюберта стало таким, как будто он увидел василиска, превращающего людей в камень своим взглядом. Энониец озадаченно сморгнул. Само по себе удивление Дарнторна было вполне понятным — ведь, в отличие от Крикса, знавшего, что его недруг спасся, он все это время должен был считать южанина погибшим. Но даже с учетом этого было неясно, с какой стати ему так пугаться. Дарнторн что, настолько суеверен, чтобы верить в призраков?..

Впрочем, мгновение спустя Крикса осенило. Льюберт, вероятно, опасается, что он начнет рассказывать направо и налево о его неблаговидном поведении в сожженной "Горностаями" деревне.

"Мог бы и не волноваться, — с горечью подумал Крикс. — Любой нормальный человек сказал бы, что он поступил разумно, а вот я, наоборот, повел себя как идиот. И вообще, кто станет обвинять в трусости человека, который в пятнадцать лет уже смог заслужить Семиконечную звезду?.."

— Поторопитесь, Льюберт. Что вы там застыли?.. — спросил коадъютор, обернувшись.

Крикс до хруста стиснул зубы. Бывшего оруженосца рыцарь едва удостаивает безразличным взглядом — а с Дарнторном собирается обсуждать какие-то "важные известия". Ну хорошо.

Плевать, — с ожесточением подумал он. Есть Ласка, Пчелоед и остальные — те, кто никогда не станет отворачиваться от него и заставлять выплясывать перед собой, как дрессированных собак на сельской ярмарке. А Ирем, Льюберт и гвардейцы Альто Кейра, которые таращатся на его старый плащ и на заплатанные сапоги, как на какое-то досадное недоразумение — это неважно. Пропади они все пропадом, ему до них нет никакого дела!

Крикс подловил себя на том, что, думая об этом, все сильнее стискивает кулаки — и понял, что войну за безразличие он проиграл. По сути, еще до начала.

 

Назад "дан-Энрикс" шел гораздо медленнее, чем до ратуши. С каждым следующим шагом усталость давала о себе знать все сильнее. Чтобы не терзаться мыслями о Льюберте и о лорде Иреме, он заставил себя думать о насущном. Например, о том, когда Лесному братству, наконец, вернут оружие. Или о том, что дальше делать с Литой, у которой, по ее же собственным словам, не оставалось никого из родственников. Или, наконец, о том, как долго еще сможет продержаться гарнизон Зимнего города.

Когда они займут Тронхейм, война на севере наверняка закончится. И вот тогда... а что тогда, в самом-то деле?

Крикс болезненно скривился. Еще пару дней назад вопрос о том, что делать после окончания войны, показался бы ему нелепым. Разумеется, он сядет на корабль и отправится назад в Адель, чего еще?.. — сказал бы он. Но получить место на военном крогге он мог только в качестве оруженосца лорда Ирема. А судя по тому пустому, ничего не выражающему взгляду, которым коадъютор смерил его полчаса назад, сэр Ирем полагал, что их с "дан-Энриксом" больше не связывают никакие взаимные обязательства.

Южанин должен был признать, что коадъютор в своем праве. Присоединяясь к Братству, он повел себя, не как чей-то вассал или оруженосец, а как человек, который не зависит ни от чьих решений и вправе сам распоряжаться собственной судьбой. Естественно, сэр Ирем не мог не отметить этого. И сделал собственные выводы.

Надо признать, вполне логичные.

Но раньше, представляя себе объяснение с мессером Иремом, Крикс неосознанно надеялся, что бывший сюзерен будет оценивать его поступки не с такой безжалостной, холодной трезвостью, а как-то более... по-человечески. Что Ирем будет принимать в расчет не только результаты его действий, но и те стремления, которые им двигали.

Хотя во время перехода энониец делал вид, что он заранее настраивается на все, даже самое худшее, теперь он должен был признать, что все мелькавшие у него мысли о возможных неприятностях были такими же ненастоящими, как учебный поединок на безобидных деревяшках по сравнению с реальным боем. Оказалось, что на самом деле он к ним совершенно не готов...

Крикс глухо замычал от раздражения, поняв, что, несмотря на все его старания, мысли опять бегут по замкнутому кругу. К счастью, он уже почти дошел до их двора, так что придумывать, на что теперь отвлечься, ему не понадобилось.

А еще мгновение спустя южанину действительно стало не до того, чтобы мысленно пережевывать свои обиды. Потому что у ворот, ежась от холода и пряча руки в отороченные мехом рукава, торчал Линар.

Заметив его, Крикс едва не споткнулся от неожиданности.

— Ты?.. Что ты тут делаешь? — спросил он первое, что пришло в голову. Хотя ответ был, в общем, очевиден.

— Я только хотел узнать, где разместили ваше... ну... Лесное братство. И еще удостовериться, что у тебя все хорошо.

"Ну вот, удостоверился. Можешь идти назад" — подумал Крикс. И тут же устыдился своей мысли. Еще не хватало срывать на Линаре раздражение, которое он до сих пор испытывал после похода к ратуше.

В отличие от самого "дан-Энрикса", Линар был хорошо одет, но все равно неуловимо походил на встрепанного воробья. Взгляд у островитянина был неуверенным, как будто он боялся, что его прогонят. "Интересно, я выглядел так же? Там, у магистрата?.." — мысленно спросил себя "дан-Энрикс". Угол губ дернулся вниз — еще одно напоминание об Астере. Эту привычку криво усмехаться Крикс усвоил от него.

— А почему торчишь на улице? Зашел бы внутрь, — сказал он Линару, подходя к воротам.

Видя, что никто не собирается его отсылать, Линар расслабился.

— Они сказали, ты ушел. И никому не говорил, когда вернешься.

— И тебе даже не предложили подождать внутри?

Лар промямлил что-то невразумительное, и "дан-Энрикс" понял — предложили. Надо полагать, со свойственной антарцам грубоватой непосредственностью, которая должна была вконец смутить Линара, и без того не привыкшего общаться с незнакомыми людьми. Разумеется, он предпочел стоять и мерзнуть у ворот, чем находиться среди балагурящих, заросших бородами оборванцев, которых вполне можно было принять за разбойников с большой дороги. А уж если среди приглашающих случайно оказалась Ласка — то островитянин, вероятно, выскочил из дома, как ошпаренный.

— Ладно, сейчас выпьем теплого вина — и ты согреешься, — пообещал "дан-Энрикс" то ли Лару, то ли самому себе. После хождения по улицам и ожидания у входа в магистрат его опять слегка знобило. Пчелоед бы обязательно сказал, что так обычно и бывает с дураками, не желающими слушать предписания врачей. Но сам "дан-Энрикс" чувствовал, что, несмотря на слабость и другие напоминания о вчерашней болезни, он уже вполне здоров. Он готов был побиться об заклад, что лихорадка больше не вернется.

— Мессер Ирем знает, куда ты пошел?.. — спросил он у Лара.

— Нет, — ответил тот и на мгновение потупился. Однако было не похоже, что вопрос "дан-Энрикса" смутил его всерьез.

Крикс только мрачновато усмехнулся, вспомнив, как в самые первые недели путешествия на корабле Линар буквально цепенел, когда коадъютор оказывался где-нибудь поблизости. "Дан-Энриксу" казалось, что островитянин старается стать как можно незаметнее, чтобы случайно не попасться его сюзерену на глаза. Похоже, познакомившись с мессером Иремом поближе, Лар перестал бояться каларийца.

В комнате было светло и почти празднично. Играющие за столом в "чет-нечет" Мэлтин и Язь зажгли одновременно оба глиняных светильника.

Крикс слегка подтолкнул Линара в спину.

— Сайрем, Мэлтин, Язь — это Линар, мой... — энониец искоса взглянул на спутника и понял, что выхода у него нет. — Мой друг. Где Пчелоед? Где все?..

Первым, конечно, отозвался Мэлтин.

— Пчелоед сначала ждал тебя. Зудел, что твоя муха над плетнем. А потом плюнул и ушел с имперским лекарем. Кажется, тот пообещал показать ему здешний лазарет. Это надолго, может быть, до вечера.

— Если он не надумает остаться там и на ночь, — с усмешкой добавил Сайрем. У Крикса неуловимо потеплело на душе. Сайм и раньше-то был немногословен, а с тех пор, как его ослепили "Горностаи", он и вовсе почти перестал участвовать в чужих беседах. Но сегодня у него, похоже, было хорошее настроение. — Там на столе, в горшке, какое-то жуткое варево. Я попробовал — по вкусу, как кисель из лопухов. Но Пчелоед просил сказать тебе, чтобы ты это выпил.

— Может, выльем это у забора, а вы подтвердите, что я пил?.. — без особенной надежды спросил Крикс. Но, памятуя о том, как быстро приготовленные Пчелоедом снадобья избавили его от жара, подошел к столу и мужественно сделал несколько глотков прямо из горлышка кувшина. Может быть, с точки зрения образованных медиков в столице Пчелоед и был обыкновенным знахарем, но свое дело он, бесспорно, знал.

Линар поколебался, но все же присел на табурет возле стола, не дожидаясь приглашения. Крикс между тем отметил, что, хотя Сайм сидит неподвижно, величественно устремив незрячий взгляд из-под повязки в закопченную стену напротив, его руки живут своей жизнью, беспрестанно вертят и переворачивают какой-то мелкий предмет.

— Что это у тебя? — осведомился Рикс, не называя Сайрема по имени. Странное дело, слепой безошибочно угадывал, когда кто-то из побратимов обращался именно к нему.

— Застежка от плаща... Иголка отломилась, Ласка попросила починить.

Крикс несколько опешил. Чтобы Ласка попросила Сайма чинить сломанную фибулу?! Дело само по себе несложное, но поручать его слепому — слишком смахивает на издевательство.

Или... "Нет, не может быть" — подумал Рикс. Но в глубине души он уже знал, что очень даже может. Кажется, разведчица в очередной раз оказалась умнее их всех, вместе взятых.

— Иголку я уже приладил, — неторопливо продолжал слепой повстанец. — Сейчас только разогну, и можно будет пользоваться. Хегг меня возьми, такое ощущение, что на эту застежку лошадь наступила!

"Может быть, и наступила. С Ласки сталось бы" — мелькнуло в голове у Рикса.

Лар непонимающе смотрел на них, слегка приоткрыв рот.

"Только не ляпни что-нибудь неподходящее, — взмолился энониец мысленно. Я тебе потом все объясню, только молчи..."

То ли Линар услышал его мысли, то ли взгляд Рикса оказался достаточно выразительным, но от ненужных комментариев островитянин, к счастью, удержался.

Решив, что не помешает все-таки отвлечь его внимание, Крикс спросил первое, что пришло в голову:

— Не знаешь, давно Льюберту вручили Семиконечную звезду?

— Ага, — припомнил Лар. — Давно. Кажется, сразу после взятия Сокаты.

Крикс облизнул сухие губы, разрываясь между двумя прямо противоположными чувствами — любопытством, чем именно так отличился его недруг, и мучительным желанием не слушать о каких бы то ни было подвигах Дарнторна.

— А что за Звезда такая?.. — спросил Мэлтин.

— Это самая высокая в империи награда, — пояснил "дан-Энрикс". — Я хочу сказать, для воинов и дипломатов... Для ученых существует Орден Семилистника. Саккронис мне показывал. Из всех, кого я знаю, Звезды есть только у лорда Ирема и у Валерика Этайна — за переговоры с Хавенреймом после Иллирийского сражения. Ну и теперь еще у Льюберта, — добавил энониец неохотно.

Но любопытство Мэлтина было задето, так что выразительной заминки Рикса он попросту не заметил.

— А как она выглядит, эта звезда? Небось, сама из золота, а поверху — рубины с голубиное яйцо?..

— Нет, Звезды делают из стали. Но не в этом суть. Как тебе объяснить? — Крикс прикусил губу, пытаясь вспомнить, что он прочитал в новейших хрониках или услышал от Саккрониса. — Если кого-то награждают именно Звездой — значит, речь шла о благе всей Империи, не меньше. Если бы сэр Этайн не подписал с дан-Хавенреймом мирный договор, Нагорье могло заключить союз с мятежниками и втравить империю в серьезную войну. И если бы сэр Ирем не спас Императора во время коронации — династия дан-Энриксов бы прервалась, и в государстве началась бы смута. А еще одна Звезда у сэра Ирема за то, что он не сдал Западный форт. Благодаря ему войска Эзара восемь месяцев стояли у границы, но так и не смогли продвинуться в Каларию. Вдобавок этот орден стоит куда больше, чем любая золотая безделушка, даже и с рубинами. Тот, кто однажды получил Звезду, всегда будет считаться равным лордам из семей, которые участвуют в Высшем Совете. Если у такого человека будут сыновья, то они обязательно получат пригласительную грамоту в Лакон. Ну и еще... Об этом нигде напрямую не написано, но по традиции он может просить все, что пожелает, и правитель не имеет права ему отказать.

Линар по-детски подпер голову рукой и слушал с явным любопытством. Очевидно, все эти подробности до сих пор были ему неизвестны.

Когда Крикс замолчал, сидевший рядом Язь задумчиво прищелкнул языком, а Мэлтин удивил всех присутствующих, заявив:

— Уж я-то знал бы, что просить, будь у меня эта Звезда.

— Например, что?.. — не удержался Крикс.

— Чтобы Антаром управлял свой собственный наместник, а не Альто Кейр. Только непременно коренной антарец, а не какой-то чужак, который будет всем тут заправлять по-своему. И чтобы все налоги сбавили наполовину. Да! И еще вот что: чтобы жителям всех деревень, в которых похозяйничали "Горностаи", не платить налоги следующие пять лет. Лучше бы, конечно, десять, но на это он, наверное, не согласится.

— Кто? — только и смог произнести ошеломленный Рикс.

— Да Император же, — терпеливо, как для бестолкового ребенка, пояснил антарец.

Сайрем хрипло рассмеялся.

— Безусловно, Маслобойка. На все остальное — запросто, но только не на это. Дело, в общем-то, за малым — тебе нужно получить Звезду.

Крикс в несколько больших глотков допил отвар, который приготовил ему Пчелоед, но в сей раз даже не ощутил его горького, противно вяжущего вкуса. Конечно, Мэлтин говорил полную дичь, но рядом с этой околесицей все его размышления по поводу несправедливости судьбы разом поблекли и скукожились, и даже более того — стали казаться чуть ли не постыдными.

Может, единственное, о чем в самом деле стоило жалеть — это о том, что Звезды никогда не получал кто-нибудь вроде Маслобойки.

— Ну, я-то ладно, а вот Рику стоило бы дать Звезду. За то, что он ухлопал Бешеного принца, — совершенно не смущаясь смехом Сайрема, заметил Мэлтин. И потер заросшую щетиной шею.

Лар, устроившийся на углу стола, при этих словах довольно сильно вздрогнул.

Крикс с трудом сдержался, чтобы не покачать головой. Казалось бы, в Каларии нельзя не повзрослеть (точнее было бы сказать — не огрубеть), а между тем Линар уже который месяц здесь — но все равно ведет себя, словно ребенок. Утром, когда Пчелоед заговорил о том, как энониец бредил прошлой ночью, Крикс казался самому себе ужасно тонкокожим и неприспособленным к войне. Но рядом с Ларом трудно было не почувствовать себя привычным ко всему на свете ветераном.

Перебив эти несвоевременные размышления, за спиной Рикса гулко хлопнула входная дверь.

— Вернулся, значит! — констатировала Ласка, сразу же заметив вновь прибывших. Крикс не удержался от соблазна и посмотрел на вошедшую девушку через плечо. Последние два дня еды у них было достаточно, и щеки Ласки уже не казались такими впалыми, как раньше. Она разрумянилась от ветра, темные волосы выбивались из короткой тугой косы, глаза сверкали. — Где тебя носило, а?

Крикс заставил себя отвернуться, потому что сидеть с вывернутой шеей было неудобно и довольно глупо.

Он быстро сбился бы со счета, если бы надумал выяснять, как часто за последние недели ему приходило в голову, что разведчица очень красива. Каждый раз, когда он думал об этом в присутствии Ласки, Крикс смущался так, словно она могла каким-то образом подслушать эти мысли. А уж если вслед за этим ему вспоминался разговор, случившийся несколько месяцев назад на ночном привале — то впору было выходить на улицу и тереть пылающее лицо снегом.

Когда на него внезапно навалилась целая гора забот, которые раньше касались только Астера, Крикс убедился в том, что Ласка — самая надежная союзница и самый лучший друг, какого только можно пожелать. Он доверял ей даже больше, чем Мэлтину или Сайму с Пчелоедом. Может, именно поэтому мелькавшие время от времени мысли о том, какая у нее пружинистая гибкая походка, или как красиво обрисованы тонкие губы, всякий раз казались ему неуместными и чуть ли не кощунственными, предающими их дружбу.

Но при всем при том он ничего не мог с собой поделать.

— Я ходил к ратуше. Хотел увидеть сэра Ирема, — ответил он.

— И как?..

— Мы встретились, когда он выходил из магистрата. Но он не пожелал со мной говорить.

Крикс сам удивился тому, как ровно звучит его голос. Тот, кто слышал бы его со стороны, наверняка решил бы, что речь идет о чем-то несущественном. Но Ласка знала его слишком хорошо, чтобы попасться на такую удочку.

— Понятно, — коротко ответила она. И Крикс прочел в ее глазах невысказанное — "Сочувствую".

— Язь, Мэлтин, у вас тут еще осталось что-нибудь пожрать? — осведомилась девушка, резко меняя тему. А когда Мэлтин, кряхтя, стал вылезать из-за стола, чтобы достать из подпола какие-то продукты, незаметно улыбнулась Криксу, словно говоря — "Не раскисай".

Южанин слегка кивнул в ответ. Он и не собирался.

— Кажется, мне уже пора идти, — промямлил Лар.

Крикс удивленно обернулся.

— Что, уже?

Он успел начисто забыть, что чуть не выставил Линара вон, когда наткнулся на него возле ворот.

— Да... я кое-что вспомнил. В общем, мне действительно пора. Сэр Ирем будет очень недоволен, если вдруг вернется раньше, чем планировал, и не найдет меня.

Последний аргумент звучал довольно убедительно, но Криксу показалось, что Линар даже не думает о том, что говорит. Смотрел он так, как будто собирался с духом, чтобы снова сунуться за Риксом в гущу боя. Это настораживало.

— Может, тебя проводить?.. — осведомился Крикс на всякий случай.

Лар удивленно посмотрел на собеседника и замотал обросшей головой, как мокрая собака.

— Нет, ты что! Я сам дойду.

"Ты бы еще сказал — "Я же не маленький!"" — подумал энониец, едва удержавшись от улыбки. Ему доводилось видеть первогодков в Академии, которые выглядели солиднее Линара. И уж точно куда лучше могли бы за себя постоять.

 

* * *

 

— ...Что вы хотели сообщить мне, монсеньор? — спросил Дарнторн, не без труда нагнав мессера Ирема, успевшего пройти почти пол-улицы от магистрата. Когда коадъютор бывал занят важным делом или увлечен какой-то мыслью, он обыкновенно ходил так, что за ним приходилось почти бегать.

Голос Дарнторна дрогнул в конце фразы. Льюберт кожей чувствовал, что продолжавший стоять на ступеньках ратуши Пастух смотрит им вслед. Единственное, что сейчас имело значение — это то, успел ли Рикс рассказать сэру Ирему свою историю. Если судить по бесстрастному виду рыцаря, пока что не успел. Но с лордом Иремом никогда нельзя сказать наверняка, о чем он знает, а о чем — не знает.

Ирем с интересом покосился на Дарнторна. В последние месяцы Дарнторн и так-то выглядел нерадостным, а сейчас вид у парня был такой, словно он ожидал, что ему зачитают смертный приговор. Пару секунд поломав голову над тем, с чем это связано, но так ни до чего и не додумавшись, рыцарь ответил на вопрос:

— Известия для вас самые радостные, мейер Дарнторн. Нагорийское посольство сообщило, что лорд Бейнор жив и в настоящую минуту находится в Зимнем городе вместе с другими пленными. Наши предположения о гибели вашего дяди были преждевременными. Он не только жив, но даже, судя по всему, не ранен, — Ирему пришлось сделать над собой усилие, чтобы последняя фраза прозвучала без сарказма. Разумеется, бывало, что какой-то человек сдавался в плен из-за того, что был обезоружен, или выбит из седла, или, в конце концов, придавлен собственной убитой лошадью. Бывало всякое. Но в случае Бейнора Дарнторна так и казалось, что он сдался в плен намеренно, чтобы избавить самого себя от всех превратностей войны. Другое дело, что его племянник был ни в чем не виноват, и точно не заслуживал того, чтобы переложить на него всю ответственность за дядю. Поэтому Ирем удержался от вертевшихся на языке нелестных комментариев, закончив свою речь тем же спокойным, полуофициальным тоном:

— Послы дан-Хавернейма заверяют нас, что и Дарнторн, и остальные наши рыцари ни в чем не терпят недостатка. Мы еще не обсуждали вопрос о выкупе или обмене пленными, но, думаю, вы скоро сможете увидеть своего дядю. Поздравляю.

Рыцарь даже на секунду растянул губы в улыбке. Вид у Льюберта Дарнторна был таким, что его хотелось как-то подбодрить. Хотя, сказать по правде, Ирем предпочел бы, чтобы Бейнор Аракс Дарнторн удавился бы в плену на собственном ремне и раз и навсегда избавил коадъютора от хлопот, связанных с его персоной.

Лицо Льюберта Дарнторна прояснилось.

— Спасибо, монсеньор.

— Это еще не все, — заметил Ирем. — Лейхард Корван, взявший под свое покровительство жену Эзара и двух его сыновей, тоже отправил к нам послов. Он хочет объявить старшего сына Бешеного принца главным претендентом на престол и собрать под свои знамена всех, кто недоволен Хавенреймами. Брат Бешеного принца — слабоумный, но, если он унаследует престол Кайшера, то им станут управлять советники его отца. Четырехлетний принц Эзар Второй удобнее для тех, кто сейчас жаждет передела власти. Может быть, они об этом еще пожалеют — если принц окажется таким же полоумным выродком, как и его отец. Но это уже не наша забота. По большому счету, мне даже плевать, кто победит в этой войне — Корван с его сторонниками или Хавенрейм. Самое главное, что у дан-Хавенрейма теперь в прямом смысле земля горит под ногами. Вам должно быть лестно сознавать, что это — до известной степени — ваша заслуга. Я уверен, что теперь, когда вы можете снять траур, любой из имперских рыцарей сочтет за честь принять у вас обет.

Льюберт сглотнул. Ему ярко, во всех красках и подробностях, представилось, как прямо накануне его Посвящения — или, что еще хуже, сразу же после него — правда о Пастухе все-таки выплывет на свет. Он станет первым в роду Дарнторнов, с кого сорвали рыцарские шпоры. О таком позоре помнят даже спустя три-четыре поколения.

— Я... монсеньор, я лучше подождал бы до обмена пленными.

— Вы меня удивляете, Дарнторн, — хмыкнул сэр Ирем. — Никогда еще не видел юношу, который хотел бы не ускорить, а отсрочить собственное Посвящение. С чем это связано? Вы так заботитесь о том, чтобы ваш дядюшка мог лично стать свидетелем этого торжественного события?..

— Да, мессер Ирем, — быстро подтвердил Дарнторн.

В голове у Льюса было пусто, словно в винной лавке после годовщины коронации. Пожалуй, если бы сэр Ирем сам не предложил ему удобный повод, он бы ни за что не смог придумать ни одно хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение.

— Ну что ж, это вполне... естественно, — заметил рыцарь. Нервы Льюберта, и без того натянутые до предела, отозвались на эту вечную двусмысленность высказываний коадъютора тревожным звоном. Ирем же невозмутимо продолжал — Может быть, вы и правы. Торопиться некуда. Мир будет заключен, самое раннее, в конце зимы, так что вы в любом случае вернетесь в столицу уже рыцарем.

— "Мир"?.. — вырвалось одновременно у Дарнторна и сопровождающего Ирема Финн-Флаэна.

— Вы думаете, что война скоро закончится? — первым спросил сэр Альверин. Дарнторн даже немного удивился. С чего Альверину-то желать конца войны? Если судить по его репутации, он должен был любить ее больше всего на свете.

Впрочем, мгновение спустя Льюберт припомнил, что в столице младшего Финн-Флаэна ждала невеста. Судя по взволнованному выражению на лице Альверина, предстоящий брак был не из тех, которые знатные семьи заключают, не спросив своих наследников. Наверное, он в самом деле рвался побыстрее оказаться рядом с этой девушкой.

"Мне бы его проблемы" — мрачно подумал Дарнторн.

В ответ на вопрос сэра Альверина Ирем выразительно пожал плечами.

— Нагорийские послы уже сегодня намекают на возможность мира. Но, если мы не возьмем Тронхейм, можно считать, что вся кампания провалена. Да, разумеется, мы сохраним Сокату и Берберис и оставим за собой весь Правый берег. Но вы сами понимаете, что истинный хозяин этой территории — тот, в чьих руках Тронхейм. Отсюда нагорийцы смогут совершать свои набеги столько, сколько захотят. А потом, рано или поздно, они соберутся с силами и снова выбьют нас на левый берег Инны. В Зимнем городе все это тоже понимают. Они будут защищаться до последнего.

— У них кончается провизия, — напомнил Альверин. Не столько возражая, сколько сообщая очевидный факт.

Теперь они беседовали так, как будто Дарнторна здесь вовсе не было. Во всяком случае, ни коадъютор, ни Финн-Флаэн даже не смотрели в его сторону. Льюберт с удивлением почувствовал, что это его задевает. Хотя, казалось бы, ему сейчас должно было быть не до таких мелочей.

— Это не аргумент, — возразил Альверину коадъютор, мрачновато улыбаясь — Вы, конечно, слышали про оборону Западного форта?..

— Да, мессер. Если не ошибаюсь, ее возглавляли вы?

— Формально — нет. Но не об этом речь. После того, как у нас начала "заканчиваться провизия", мы продержались еще восемь месяцев, а потом к форту подошли имперские войска. Здесь будет то же самое. Как только зима кончится, и горы перестанут быть непроходимыми, дан-Хавенрейм пошлет сюда свои войска и корабли.

— Но вы же сами говорите, что он хочет мира, — вклинился Дарнторн, не утерпев.

Сэр Ирем усмехнулся.

— Разумеется, он хочет мира. Но такого мира, при котором мы останемся формальными хозяевами Такии, а нагорийцы сохранят Тронхейм. А мир, после которого равнинный Айришер, по сути, перейдет под власть Империи, ему совсем не нужен. На такое Хавенрейм не согласится даже при учёте нынешнего мятежа. Так что придётся взять Тронхейм своими силами.

Лицо Альверина вытянулось.

— Но об этом уже много говорили, когда мы только подошли к Тронхейму — помните, мессер?.. И большинство наших военачальников сошлись на том, что штурмовать такую крепость — настоящее безумие. У нас нет шансов. Время года — самое неподходящее для штурма. Осадных машин у нас немного. И потом, сам Зимний город еще никогда никто не брал. Не факт, что его вообще возможно взять.

— "Не брал" и "невозможно взять" — далеко не одно и то же, мессер Альверин. Я слышал, будто Наорикс Воитель часто повторял своим военачальникам, что неприступных крепостей не существует. В этом отношении я склонен ему верить. Наорикс, в конце концов, не проиграл ни одного сражения, — ответил коадъютор тем насмешливым и в то же время мягким тоном, который так страшно раздражал его противников в Совете. Дарнторн вдруг подумал, что в подобные минуты Ирем делался похожим на зевающего леопарда. То же ощущение ленивой, но от этого не менее опасной силы. — Сейчас мы осмотрим Зимний город еще раз. А вечером соберем наших лордов и объявим им о подготовке к штурму.

Они как раз подошли к большой восьмиугольной башне, с которой открывался превосходный вид на город и на море. Башню эту нагорийцы называли Марир-Кхэн, Морской Дозорный. Льюберту порой казалось, что она была построена гораздо раньше, чем все остальные здания в Тронхейме, в незапамятные времена, когда на этом берегу не было ничего, кроме прибрежных валунов и чаек. Сейчас в башне разместились орденские рыцари, сопровождавший войско ворлок и сам мессер Ирем.

Охраняющие вход гвардейцы расступились перед коадъютором и его спутниками.

Пока они поднимались по крутой винтовой лестнице наверх, никто не разговаривал. Только на последней площадке Альверин заговорил — и тема, выбранная им, заставила Дарнторна вздрогнуть:

— Мессер Ирем, когда мы вышли из ратуши, я видел вашего оруженосца, Рикса... Я подумал, что он искал вас. Может быть, это не мое дело, но почему вы не пожелали с ним разговаривать?

Когда Финн-Флаэн помянул "дан-Энрикса", Льюберт буквально впился в Ирема глазами. Сердце у него стучало втрое чаще, чем обычно — впору было испугаться, что кто-то из его спутников услышит этот стук.

Лорд Ирем неохотно обернулся к Альверину. Вид у него был усталым — как подозревал Дарнторн, вовсе не из-за подъема по крутым ступенькам.

— Вы, возможно, удивитесь, но меня сейчас гораздо больше беспокоит нагорийское посольство, Зимний город и лорд Бейнор Дарнторн, оказавшийся в плену.

— Но, монсеньор, вы видели его лицо?.. — спросил сэр Альверин. — Он же наверняка решил, что вы нарочно его игнорируете.

— Способность моего оруженосца делать из всего ошибочные выводы меня давно уже не удивляет, — скучным голосом ответил рыцарь. — Не будем тратить на это время, мессер Альверин. Пойдемте. А вы, Дарнторн, подождите меня в комнате мэтра Викара — вот сюда, налево. Думаю, вы мне еще понадобитесь.

Войдя в небольшую комнату, служившую жильем для орденского ворлока, но все равно казавшуюся совершенно необжитой, Льюберт подошел к высокому окну. Прижался лбом к холодному, гладко отполированному камню и с трудом удержался от дурацкого желания покрепче стукнуться об него головой.

Сквозь щели в ставнях задувал январский ветер. Ледяными пальцами касался шеи, охлаждал пылающие щеки.

"Я так больше не могу" — подумал Льюберт.

А ведь не так давно казалось, что жизнь наконец-то повернулась к нему лучшей стороной... Он успел сотни раз представить, как вернется из Каларии, получит, в соответствии с древним обычаем, аудиенцию у императора, и попросит вернуть отца из ссылки и восстановить его во всех правах. "Убийце" Бешеного принца отказать не смогут. А когда отец снова окажется в столице, Льюберт будет уже рыцарем. И даже более того — "спасителем империи".

И все наконец-то снова станет хорошо — как много лет назад, пока он жил в Торнхэле и мечтал о временах, когда поступит в Академию. Тогда он, разумеется, еще не знал, чем обернется для него приезд в Адель, а то бы точно предпочел остаться дома.

С тех пор, как лорда Сервелльда Дарнторна объявили государственным преступником, жизнь Льюберта переменилась раз и навсегда. При каждой встрече с ним на лицах лордов из имперской партии мелькало выражение такой брезгливости, как будто они не смотрели на наследника Дарнторнов, а случайно обнаружили в своей тарелке паука. Обычно это длилось менее секунды, и сторонний наблюдатель, вероятно, просто не заметил бы столь мимолетную гримасу. А если бы даже и заметил, то наверняка не обратил бы на нее внимания. Совсем другое дело — Льюберт. Дарнторн видел этот холод в чужих взглядах с того дня, как наблюдал за казнью заговорщиков на площади. Все эти люди предпочли бы видеть его отца мертвым, и помилование от Императора восприняли со сдержанным неодобрением. Сын лорда Сервелльда отлично знал, что собиравшиеся во дворце аристократы говорят о заговорщиках, когда считают, что он их не слышит. Иногда ему хотелось крикнуть этим людям, поливавшим его отца грязью, что они не стоят даже его ногтя. Но отец желал, чтобы он оставался при дворе, а это означало — никогда не давать воли собственным чувствам. Ему довольно ясно дали понять, что именно от него требуется. Всякий раз, когда лорд Бейнор посчитает нужным взять его с собой во дворец, Льюберт должен был притворяться глухим и слепым — если, конечно, он не хочет подвести отца и всю свою семью.

После нескольких лет подобной жизни Льюберт был способен посчитать за оскорбление даже вполне невинный взгляд, случайно показавшийся ему неодобрительным. В его сознании любая незначительная мелочь разрасталась до огромных, заслонявших горизонт размеров, и казалась нестерпимой, как плевок в лицо.

И вот после истории с "убийством" Бешеного принца все перевернулось, как по волшебству. Теперь даже самые упорные недруги его семьи относились к Льюберту вполне доброжелательно, но главное — Льюс видел, что теперь при встрече с ним никто больше не думает: "Вот идет сын предателя". Впервые в жизни Льюберт ощутил себя не отщепенцем, а своим среди своих, и какое-то время он был почти счастлив.

А потом вдруг оказалось, что эту радость всегда будет отравлять воспоминание о том, как "Горностаи" жгли походный лазарет. И о растерянном лице "дан-Энрикса".

Ты же не трус, Дарнторн!..

Если учесть, что к этим мыслям прибавлялся вечный страх разоблачения, то эта ситуация чем дальше, тем сильнее начинала походить на затянувшийся кошмар. Время от времени ему казалось, что, будь у него возможность перенестись в тот момент, когда он только прибыл в лагерь под Сокатой и беседовал с мессером Иремом, то он бы поступил совсем иначе. А мгновение спустя Дарнторну становилось стыдно за такие мысли, потому что ими он как будто предавал отца.

И все-таки — он должен как-нибудь избавиться от этих колебаний и сомнений, разъедавших его изнутри. Иначе долго ему этого не выдержать.

"Это не жизнь, — подумал он с тоскливым отвращением. — Лучше бы меня вообще убили. Почему бы нет?.. Все бы только порадовались. И Пастух, и император, и даже мой дядюшка, будь он неладен. Он бы тогда прибрал к рукам Торнхэл". Льюберт сам чувствовал, что предается совершенно не достойной жалости к себе. Но ему было наплевать.

От мрачных мыслей Дарнторна отвлек негромкий голос орденского ведуна, мэтра Викара, который неизвестно когда успел подойти к нему и, кажется, все это время стоял рядом.

— Сэр Ирем объяснил, что ты побудешь у меня, пока они беседуют с мессером Альверином, — сказал ворлок. — Честно говоря, я шел сюда затем, чтобы предложить тебе горячего оремиса, чтобы согреться и немного скрасить ожидание. Но, кажется, тебе сейчас не до того. Тебя что-нибудь беспокоит? Может, я могу помочь?..

Льюберт вздрогнул — не от неожиданности, а скорее, от пугающего смысла самого вопроса.

Мэтр Викар был чуть ли не единственным в лагере человеком, кто до сих пор обращался к Льюберту на "ты". В той прежней жизни, когда он еще учился в Академии, это, скорее всего, раздражало бы Дарнторна. Тогда он хотел, чтобы его считали взрослым. А сейчас ему приятно было чувствовать, что хоть кто-то из окружающих видит в нем не наследника семейства Дарнторнов, а обычного мальчишку, и не ждет от него больше, чем он может.

При мысли о том, что ворлок может знать, что именно его тревожит, Льюса окатило суеверным ужасом. Пришлось напомнить самому себе, что у любого человека, который беседует с ворлоком, обыкновенно создается впечатление, что тот читает его мысли. Но на самом деле это далеко не так. И уж мэтр Викар наверняка не стал бы просто так испытывать на нем свои способности.

В отличие от прочих ворлоков, у орденского ведуна были самые обыкновенные темно-серые глаза. У других магов его гильдии глаза бывали либо очень темными, похожими на черные бездонные колодцы, либо же, наоборот, почти прозрачными. И в любом случае — не вполне человеческими. А Викар по виду был мужчина как мужчина. Правда, изможденный и худой, как и его коллеги.

Льюберт душеведов не любил — их вообще немногие любили — но давно пришел к выводу, что иметь дело с мэтром Викаром куда приятнее, чем с его братьями по цеху. Иногда Дарнторну даже казалось, что, если бы можно было поделиться с ворлоком своими мыслями, рассказать о ловушке, в которую он себя загнал, ему могло бы стать гораздо легче. Но на темно-синем стеганом колете ведуна виднелась полустершаяся вышивка с эмблемой Ордена — солнце дан-Энриксов, встающее над башней. Трезвая мысль о том, что орденский ведун, каким бы понимающим и деликатным человеком он не показался, был довольно тесно связан с лордом Иремом, сразу же делала любую мысль о доверительной беседе совершенно невозможной.

— Нет. У меня все в порядке, — сказал Льюс категоричным тоном. — Почему вы вообще решили, что мне нужна ваша помощь?

— Мальчик, я же все-таки ведун, — напомнил ворлок мягко. — Некоторые вещи для меня довольно очевидны, даже когда я не применяю магию.

Дарнторн не смог сдержаться и задал вопрос, который давно не давал ему покоя — а теперь, пожалуй, даже больше, чем обычно.

— Правда, что вы не можете "прочитать" кого-нибудь, если сам человек на это не согласен?

— "Прочитать" не можем. Но обычно это и не требуется, — отозвался маг чуть ли не с сожалением. — Все люди рано или поздно учатся быть сдержанными и скрывать от окружающих свои эмоции. Но только единицы могут спрятать собственные ощущения так глубоко, чтобы их не способен был почувствовать хороший ворлок. Нас не обманывают ни слова, ни выражение лица, ни жесты и походка — все, чем может овладеть достаточно умелый лжец, — поскольку остальные видят форму, а мы — суть. Голое чувство, без обычной шелухи из слов. Мне жаль, если это покажется тебе нескромным, но с тем же успехом ты мог бы кричать мне на ухо, и при этом удивляться, что я тебя слышу.

— И... что же вы слышите? — хрипло спросил Дарнторн. Во рту у него как-то разом пересохло.

— Раскаяние. Страх. И очень сильное смятение. Мне кажется, тебе сейчас должно быть очень тяжело. Если желаешь, я попробую тебе помочь. Кстати сказать, ты можешь ничего не объяснять, если не хочешь. Это твое право.

Не объяснять?.. Это совсем другое дело. Да и сообщение о том, что ворлок "слышит" только его чувства, но не мысли, сильно упрощало дело.

— Хорошо, — произнес Льюберт, собираясь с духом, как ныряльщик, собирающийся прыгнуть в ледяную воду. — Вот скажите, мэтр, если кто-то совершил ошибку... нет, не так — если он точно знал, что поступает дурно, но ему казалось, что от его действий никому не будет хуже... а потом все обернулось по-другому, и он оказался в безвыходном положении — то что он может сделать?

Ворлок задумчиво посмотрел на Льюберта.

— А этот человек уверен в том, что положение действительно безвыходное?

— Целиком и полностью, — мрачно ответил Дарнторн.

— Тогда я бы не исключал, что в этом и заключается проблема. Если человек уверен, что загнал себя в ловушку, из которой невозможно выбраться — то он и не подумает искать какой-то выход.

Льюберт удивленно посмотрел на ворлока, а потом криво усмехнулся.

— Так я и думал, что вы не поймете. Или скажете что-нибудь в этом роде. Не обижайтесь, мэтр, но о том, что безвыходных ситуаций не бывает, можно рассуждать только тогда, когда дела и так идут неплохо. А когда ошибка уже сделана...

— Даже когда ошибка уже сделана, ее всегда можно усугубить бездействием или обычной трусостью. То, что ты столько думаешь о своем положении, довольно показательно. Когда какая-нибудь ситуация становится по-настоящему безвыходной, никто особо не ломает над ней голову, поскольку все и так предельно ясно. А пока у человека есть какие-то сомнения — у него есть и выбор.

"Так что, по этой логике, я должен пойти к Ирему и сам сказать, что я ему соврал?.." — подумал Льюберт. От одной лишь мысли его передернуло.

Все что угодно, но только не это.

Лучше уж дождаться схватки за Тронхейм. Вполне возможно, что в бою за Зимний город погибнет либо он сам, либо "дан-Энрикс", либо они оба. И проблема отпадет сама собой.