Кольчуга (гет)

— Нужна разлука? Почему?

— Меня хотят убить.⁽¹⁾

Фенарель с утра пораньше был пьян — не мертвецки, но крепко, — и не слишком-то рад гостям.

— Чего пришли? — хмуро спросил он, увидев Эолан и Шианни на своем пороге.

— Поговорить.

Он помолчал, тяжело хмуря брови, но все же посторонился, пропуская ее в дом.

Никогда прежде Эолан не была у него в гостях и потому не имела возможности сравнить, но сейчас на убранстве лежала печать запустения. Того запустения, которое допускают эльфы, еще не отошедшие от тяжелого горя — все вроде починено и прибрано, но плохо выметен пол, грязны тарелки, хозяева неопрятны, а в комнате разлит густой хмельной дух. Того запустения, которое появляется, когда все вдруг утрачивает смысл, а домом и собой занимаются лишь потому, что руки привыкли к работе...

— Так чего вам надо-то? — поторопил старый кузнец таким тоном, словно ему лишь остатки вежливости не позволяли сказать "выметайтесь".

Эолан тоже решила не тянуть:

— Что произошло на свадьбе Сориса, слышал?

— Это когда шемская леди разогнала стражу? Ну допустим... и?

Конечно, он слышал, да все об этом слышали — небывалый случай, знатная дама не только не побоялась запачкать свои сапожки в эльфинажной грязи, но еще и за эльфов заступилась! Об этом судачил весь эльфинаж — даже те, кто на празднике не был, услышали новость во всех подробностях тем же вечером, — но судачили как-то... отстраненно, что ли. Так, будто от прихоти шемской леди ничего не изменилось.

"Должна заметить, что они правы, — заметила леди Ровена на следующий вечер после свадьбы. Она была очень бледна, под глазами залегли глубокие тени, но голос звучал глубоко и ровно, как всегда. — От моего выступления действительно ничего не изменится... если, конечно, на нем все и закончится".

"Поясните".

"Таких, как Воган, публичное унижение ничему не учит — только злит. Твоя сестра дала ему отпор, я вынудила уйти... но это лишь значит, что он сорвал свой гнев на какой-нибудь прачке или горничной в поместье. Просто потому, что не может добраться до меня... Кстати, твои родные тоже не в безопасности — я же не могу бежать в эльфинаж по первому зову".

"И что делать?" — Эолан такое положение дел тоже беспокоило, но у леди, похоже, был план.

"Все-таки Воган слишком распоясался... он вел себя очень нагло, не так, как если бы впервые пришел в эльфинаж в поисках приключений, — леди прикрыла глаза и усмехнулась своим мыслям. — Значит, прежде ему все сходило с рук, и он привык к безнаказанности, а тут еще и эрл Уриен так удачно уехал в Вольную Марку — грех не воспользоваться случаем! Но это же значит, что были еще жертвы. Наша задача — найти их и убедить дать показания против Вогана. Тогда мы сможем созвать королевский суд, и он уже не отвертится от наказания... впрочем, я тоже".

Последняя фраза вырвалась у нее совсем тихо, но Эолан услышала. Услышал и Зубик — или, может, просто почувствовал тревогу, страх и неуверенность любимой хозяйки — и заскулил, положив тяжелую голову ей на колени.

"Вас-то за что? — Эолан искренне не понимала. — Не вы ведь женщин насиловали".

"Не я, конечно, и перед законом я чиста, — леди потрепала пса за ушами, резко выдохнув, откинулась на спинку кресла. — Но не в глазах знати. Знать, видишь ли, может простить дочери тэйрна разврат, пока он не переходит в преступление. Знать может до некоторой степени простить незамужней даме скандальную связь — хотя, конечно, если тебя видят в укромном уголке с перебравшим любовником, безопаснее трахаться, чем держать его за руку... но знать никогда не простит фаворитке, что она пользуется своей властью, пусть хоть сто раз во имя правого дела. Впрочем, не бери в голову, сейчас ты должна помочь мне собрать улики против Вогана, найти пострадавших и их семьи, разговорить их. Мне нужны письменные свидетельства его вины, чем больше, тем лучше".

Фенарель, тут же вспомнила Эолан. Кузнец, недавно потерявший любимую дочь, точно не откажется помочь покарать убийцу.

И к нему-то они с Шианни направились первому.

— Эта леди просит всех, кто пострадал от сына эрла, написать прошения — ну вроде тех, что пишут страже. Она хочет довести дело до суда...

— Зачем? — Фенарель бухнулся на табурет, пододвинул к себе бутылку. — Что, суд мне дочь вернет?

— Тебе нет, — согласилась Шианни, — но ты можешь уберечь других девушек, которые ничем не хуже меня или твоей дочери. Этот ублюдок чуть не утащил меня в свое поместье, и знаешь что? Я бы сама вырвала ему руки — за себя, за твою Эльти — но раз уж нам предлагают идею получше, я не упущу случая! Если мы хоть раз добьемся, чтобы преступника наказали по закону, пусть и с помощью людей, следующий шемлен уже подумает, стоит ли тянуть лапы к нашим женщинам...

Фенарель молчал, покачивая в руках бутылку. "Я эту породу знаю — им просто кажется, что жизнь будет проще, если в ней ничего не менять", — вспомнились Эолан слова мужа. Но жизнь Фенареля уже изменилась, изменилась страшно — и он был мужиком, в общем-то, неплохим; уж точно он не желал никому из соседей смертельного зла. Когда на Нелароса донес — а в его причастности к доносам Эолан почти не сомневалась — наверняка даже думал, что защищает эльфинаж от неприятностей, только вот беды ждал не оттуда.

Словно прочитав ее мысли, Фенарель поднял тяжелый мутный взгляд и впервые посмотрел на Эолан в упор:

— Она-то ладно. А ты чего мне помогаешь? Я на твоего мужа донос писал, знаешь, поди...

Вот уж не удивил. На него они с Неларосом в первую очередь думали, но разве теперь те доносы имели значение?

— Ты и еще треть эльфинажа, но только ты признался. Да я и не в обиде, даже, пожалуй, благодарна немного — если бы не ваши доносы, я не пошла бы в слуги, а леди Ровена не узнала бы про Вогана. Так что все к лучшему...

"...и жизнь все равно изменилась, хочешь ты того или нет". Она не сказала этого вслух, но Фенарель, кажется, понял или подумал что-то свое, тоже вполне убедительное — вытащил из писчего ящика бумагу, перо и чернильницу, плеснул вина, разводя присохшие чернила:

— Что писать надо?

В те дни к сбору показаний присоединилась почти вся семья — кто как мог. Эолан с отцом составили список всех слуг в поместье, отец даже с Валендрианом переговорил, чтобы никого не забыть и не перепутать; Даэлин и Шианни вспомнили все сплетни, которые так или иначе могли относиться к делу; взрослые, кто мог, ходили эти слухи проверять... Сорис присоединялся, когда мог — он писал хорошо и знал, как правильно составлять бумаги.

Несса сидела с детьми и следила за домом, как Эолан в свое время, а Неларос продолжал заниматься своим делом — работал, принося домой выручку, по вечерам сидел над своими записями, что-то додумывая и передумывая, на всякий случай начал готовиться к экзаменам. "Я не знаю, чем обернется этот суд для нас всех, — сказал он однажды, — но я точно знаю, что должен быть готов ко всему. Даже к тому, что ко мне отнесутся серьезно". Эолан нравился его подход, она сама думала так же: делай что должен, делай так хорошо, как можешь, чтобы в любом случае не было стыдно ни перед другими, ни перед собой.

И пусть удалось выцарапать всего четыре прошения, не считая того, которое от всей семьи написал Сорис, пусть неясно было, чем закончится суд — за проделанную работу ей точно не было стыдно.

— Этого достаточно? — уточнила она на всякий случай, пока леди Ровена просматривала прошения.

— Вместе с моим словом и поддержкой моей семьи, а также еще некоторых знакомых — более чем. А это действительно все пострадавшие?

— По нашей части вроде да, а вообще как посмотреть. Дворовые, которых пороли до полусмерти за малейшую провинность, свидетельствовать отказались — их, мол, на смех поднимут, ведь господин в своем праве. Кто пострадал от собак, и подавно будут молчать, ведь мабари с эрловой псарни стоят наравне с эльфами, а то и выше... да не рычи, я ведь правду говорю, — обратилась Эолан к Зубику, глухо заворчавшему со своего места.

С Зубиком у нее как-то сразу сложились отношения дружеские и уважительные; друг к другу они без надобности не лезли, но и не шарахались. И Эолан готова была признать, что этот пес поумнее многих ее знакомых эльфов... однако в целом положение дел, при котором ее народ стоял на одной ступеньке с собаками, не могло не раздражать.

— К сожалению, ты права, хотя не всем мабари это по нраву, — Зубик согласно гавкнул, как бы говоря: верно все понимаешь, хозяйка. — И не всем людям... Возможно, когда-то это изменится, но точно не в ближайшие годы.

— А вы? Вам бы хотелось что-то изменить?

На эту тему они ни разу не говорили. С одной стороны, леди Ровена была человеком и дочерью тэйрна, ей не приходилось сталкиваться с несправедливостью, которую жители эльфинажей видели каждый день, и бороться ей как будто было не за что. С другой стороны, со своими слугами-эльфами она обращалась хорошо и на зов о помощи откликнулась немедленно...

— В отношениях людей и эльфов? Я и так не делаю разницы, — равнодушно откликнулась леди Ровена. — Те, кто удостаивается моей любви или неприязни, получают их не за форму ушей. Но раз уж существует такая штука, как закон... пусть он будет справедлив ко всем, вот что я думаю.

На само заседание никого из эльфов не пригласили, но Эолан не расстроилась: ценно было уже довести дело до суда и добиться наказания для преступника. Хотя немного жаль было, что в дворцовом зале суда такие крепкие и тяжелые двери: посмотреть хоть в щелочку, как важный судья в черном плаще с блестящим красным кольцом-фибулой отправляет Вогана на каторгу, она бы не отказалась.

— И получила бы по лбу открывшейся дверью, — хмуро бросила леди Ровена, не глядя на нее.

Всю дорогу от дворца леди молчала, отделываясь короткими фразами, и видно было, что суд над Воганом дался ей нелегко: она была бледна и то и дело нервно сжимала руки, не обращая внимания на верного Зубика, который все пытался потереться о ее ладонь. Только в таверне, куда они зашли на полпути домой — в гости снова приехал лекарь из Хайевера, и еще пару дней всему дому предстояло сидеть на овощной похлебке, а леди уверяла, что умрет без куска хорошего мяса, — она позволила себе чуть расслабиться, опершись локтями на стол, а плечами и всем весом — на локти.

— Ради хорошего дела лба не жалко... а с вами-то что? Вы же говорили, все пройдет гладко...

— Я говорила, что у нас хватает доказательств вины Вогана, — поправила леди. — О том, что все пройдет гладко, речи не было.

— И что случилось?

Леди помолчала, глядя сквозь стол. Потом все-таки заговорила:

— Преступления против жизни и достоинства подданных считаются преступлениями против королевской чести, и истцом в них выступает король... или, как сегодня, королева, я же была свидетелем обвинения. Не думаю, что Ее Величеству доставило большое удовольствие сидеть со мной на одной скамье, но мы обе понимали, что это необходимо.

— А Его Величество почему не пришел? Были другие дела или...

— Или.

Что тут можно было сказать? И как бы она сама, Эолан Сойер, себя повела, если бы — глупо даже думать такое в отношении Нела! Но будь она замужем за кем-то другим — если бы ей пришлось поддержать в чем-то любовницу мужа? Пусть даже та тысячу раз права?

— Это не мое дело, конечно, и я обещала не осуждать... просто понять не могу, какого демона вы вообще в это все ввязались?

Леди ответила не сразу. Сперва просто молчала, пытаясь пробуравить столешницу взглядом, потом отвлеклась на мальчишку-гонца, принесшего ей какие-то бумаги из суда — быстро пробежала глазами надпись на конверте, сунула под нос Зубику; тот чихнул, но, не найдя ничего опасного, коротко гавкнул, — и, отпустив парня с парой крон за труды, ответила:

— Потому что я так захотела. Потому что нет ничего плохого в том, чтобы получить удовольствие и наутро разойтись без обид и клятв. Потому что мы оба не знали, что не сможем ограничиться одной ночью, а когда поняли... было уже поздно, — она вяло отмахнулась и вскрыла пухлый конверт.

Сломанная печать в тусклом свете ламп маслянисто поблескивала, как красная сталь на судейских фибулах. Леди Ровена склонилась над бумагами, пытаясь разобрать слишком мелкий почерк... И вдруг, зашипев, отдернула руку — на пальце, испачканном чем-то маслянисто-красным, выступила капля крови, — а затем резко сжала бумаги обеими руками, сминая в ком, будто боялась, что их отнимут.

— Эолан, — голос ее резко сел и был почти неразличим за шумом общего зала и тревожным рычанием Зубика, — за лекарем. Живо.

1) Из пьесы "Собака на сене".

Вернуться к тексту