Потерянный Рай (джен)

Обычно Кайн успевал так устать за день, что по ночам спал крепко и без снов. Но в эту ночь ему приснилось дерево, которое он видел в поселении полулюдей. И это был определенно нехороший сон.

В его кошмаре лицо, проступающее на коре, сделалось четче и обрело окончательную форму. Бездонная темнота в черных провалах его глаз как будто ожила, сосредоточившись на нем — и этот взгляд пронзал его насквозь.

Кайн хотел убежать, но его ноги будто приросли к земле. Его внезапно поразила мысль, что он не может убежать, поскольку дерево не хочет этого. Неведомая сила, пригвоздившая его к земле, исходила от существа, жившего внутри дерева. И это существо, поймавшее его, явно не собиралось его отпускать.

«Да кто же он такой?!..» — подумал Кайн. Зачем он только сдуру потащился на ту сторону гряды и отыскал там это дерево! Лучше бы он послушался отца и никогда не приближался к стойбищу полулюдей…

— Уйди! Оставь меня в покое! — крикнул он, чувствуя, что не в силах снести взгляд того, кто обитал внутри ствола.

И тогда в глубине его сознания раздался Голос, не похожий ни на что, что Кайн слышал когда-то раньше — оглушительный, как гром, и вкрадчивый, как шепот, нежный, как те колыбельные, которые им пела мать, и в то же время полный властности… разом приятный и пугающий.

— Оставить?.. Разве это то, чего ты хочешь? Разве ты не звал и не искал Меня?

Кайн ощутил, что в горле пересохло от волнения, и он не может вымолвить ни слова. Одно дело — представлять себе, что ты когда-нибудь сможешь поговорить с Создателем, и совсем другое — когда твоя невозможная мечта сбывается, и Бог на самом деле обращается к тебе. Кайн обнаружил, что он совершенно не готов к чему-нибудь подобному.

— Прости меня, — выдавил он, когда все-таки смог заговорить. — Когда я говорил "уйди", я не думал, что это Ты. Я так хотел, чтобы Ты отозвался и поговорил со мной!

— Я знаю, — согласился Голос. — Ты хорошо начал, сын Адама. Но если ты хочешь, чтобы я простил твою семью и возвратил вам Сад, этого недостаточно. Ты должен доказать мне свою преданность.

Сердце у Кайна радостно забилось. Мать или отец тоже нередко говорили, что одних лишь извинений недостаточно, и что, если он сожалеет о каком-нибудь своем проступке, то нужно доказать это делом. Скажем, аккуратно возвращаться домой засветло или перестать шпынять Абиля… Когда они так говорили — это означало, что, хотя они все еще сердятся, они все-таки собираются его простить и вычеркнуть из памяти какой-то неприятный эпизод.

— Скажи, что нужно сделать. Я готов! — радостно сказал он.

— Не спеши, сын Адама. Ты еще не знаешь, чего Я хочу, — возразил Голос.

Кайн потупился, невольно устыдившись своего порыва. В самом деле, в глазах его Собеседника это должно было звучать ужасно глупо. «Скажи мне, что нужно сделать»! Как будто он полагал, что может оказать Создателю какую-то услугу…

Его Cобеседник продолжал:

— Ты знаешь, почему твои родители решили съесть тот плод, который Я запретил им трогать?.. Ты, быть может, думаешь, что они просто не послушались меня, как ты не слушаешься своего отца. Но их поступок был гораздо хуже. Они верили, что этот плод даст им могущество, равное Моему. Им было мало тех даров, которые они к тому моменту уже получили от Меня. Они хотели посягнуть на Мою власть и сами сделаться богами. И за это Я изгнал их из своего Сада и навсегда преградил им путь назад. Когда ты звал меня и приносил мне свои жертвы, ты каждый раз говорил, что твой отец и мать жалеют о своем поступке. Разумеется, _сейчас_ они о нем жалеют — но еще сильнее они сожалеют о самих себе. Надежда возвратиться в Сад для вас, людей, куда важнее, чем Мое прощение. Поэтому не говори мне о раскаянии, сын Адама. Мне известно, что в своем сердце вы ничуть не изменились. Стоит вам избавиться от своих нынешних страданий и вернуться в Сад, как вы сейчас же захотите еще большего, забыв о благодарности и послушании. Поэтому, если ты в самом деле хочешь доказать, что вы способны жить в Саду, не нарушая Моих правил и не посягая на запретный плод, тебе придется потрудиться. Я говорю не о каком-то одном деле или одной жертве, сын Адама. Я говорю о тебе самом. О чем бы ты ни думал, чем бы ты ни занимался — твоей главной целью должно быть стремление Мне угодить и заслужить Мое расположение. Вот чего Я хочу и чего Я от тебя жду.

Голос набирал силу по мере того, как его Собеседник говорил, и под конец Кайну казалось, что эти слова звучат одновременно и снаружи, и внутри его головы, и звук колотится о стенки его черепа. Ноги у Кайна подгибались. Он чувствовал себя растерянным и сбитым с толку. А еще — ему хотелось совсем глупо и по-детски расплакаться от того, что встреча с Богом, о которой он еще недавно так мечтал, на деле оказалась совершенно не такой, какой он представлял ее в своем воображении.

— …И вот еще что, Кайн, — голос Создателя внезапно стих, сделавшись почти нежным, — Я никогда не забуду, что ты первым решил обратиться ко мне с просьбой о прощении. И пускай твой отец предпочитает Абиля, но для Меня ты всегда будешь первым и любимым сыном. Не переживай из-за своих родных. Они еще оценят тебя по достоинству и разглядят в тебе способности, которые пока что вижу только Я.

Кайн вздрогнул — и открыл глаза. Он осознал, что лежит рядом с Абилем в их хижине, и через щели в пологе, завешивавшем вход, просачивается утренний свет — но все эти знакомые предметы сейчас выглядели потускневшими и словно не вполне реальными. Кайн понял, что беседовал с Создателем во сне, но ни на миг не усомнился в том, что это не было плодом его воображения. Это было бы так же странно, как и усомниться в собственном существовании. Кайн мог забавы ради задавать себе какие-нибудь странные вопросы, например — «а что, если мне только кажется, как будто бы я существую, а на самом деле меня нет?..». Но, развлекаясь подобными абсурдными мыслями, он всегда понимал, что может (и, в сущности, даже должен) доверять своему ощущению реальности — иначе всё мгновенно потеряет смысл.

Все остальные его сны не шли в сравнение с событиями этой ночи. Там, во сне, Кайн ощущал происходящее даже острее, чем обычно, и при этом его разум оставался совершенно ясным. И сейчас он помнил разговор с Создателем во всех деталях. Этот разговор все еще заполнял все его мысли, отзываясь непривычным, горько-сладким послевкусием. Кайн не мог бы точно сказать, что чувствует. Его согрела неожиданная похвала Создателя — и больно укололо брошенное мимоходом замечание о том, что отец больше любит его брата. Правда, он и сам часто так думал, и каждая новая поблажка Абилю лишь утверждала его в этом убеждении — но все же он, пожалуй, предпочел бы, чтобы Создатель вслед за мамой повторил, что он несправедлив к отцу и что тот любит его так же сильно, как и Абиля.

Но, с другой стороны, не так уж важно, что _сейчас_ Адаму ближе Абиль. Создатель был прав — зачем ему переживать об этом, если Бог назначил именно его спасителем его семьи? Когда он справится с этой задачей, то Адам будет смотреть на своего старшего сына не только с любовью, но и с благодарностью и восхищением.

В хижине были только они двое. Обычно Кайн просыпался раньше всех, когда снаружи только-только начинало рассветать, но в этот раз он явно заспался. А отец и мать, привыкшие к тому, что он обычно вскакивает ни свет ни заря, решили его не будить.

Кайн приподнялся на локте и принялся тормошить Абиля. Ему было необходимо с кем-то поделиться собственным открытием.

— Абиль, проснись! — младший брат что-то жалобно пробормотал, пытаясь отодвинуться от Кайна и поглубже закопаться в шкуры. Абиль всегда любил поспать, и чаще всего никто даже не пытался растолкать его с утра пораньше. Но сейчас Кайн не мог ждать, так что он просто сдёрнул с него одеяло и, ухватив брата за уши, приподнял его голову. Абиль недоуменно разлепил все ещё мутные от сна глаза.

— Да просыпайся же! У меня получилось. Он только что говорил со мной! — выпалил Кайн.

— Кто с тобой говорил? Отец? — не понял тот.

— Да нет же! С мной говорил Создатель! Я был прав, Он в самом деле готов нас простить. Но для этого мне придётся постараться. Он сказал, что хочет убедиться в том, что мы готовы Его слушаться, и больше никогда не станем нарушать Его приказов, как тогда, с тем деревом.

И он подробно пересказал Абилю свой сон, особенно подчеркнув, что он был прав — Создатель не только откликнулся на его просьбы, но и похвалил его идею с жертвами и принесением даров. О том, что Бог сказал ему в самом конце, Кайн говорить не стал, сочтя, что эта часть беседы касается только его самого, и Абилю об этом знать не обязательно.

Взгляд брата тут же загорелся.

— Здорово! Тогда я буду делать так же, как и ты. Как думаешь, захочет Он тогда поговорить и со мной тоже?..

Кайн нахмурился.

— Навряд ли, — сухо сказал он.

— Но почему?!

««Почему», «почему»!.. Да с какой стати Он вообще должен с тобой разговаривать?» — мысленно возмутился Кайн. Но нужно было отыскать для Абиля какой-нибудь более убедительный ответ. Кайн несколько секунд раздумывал, покусывая нижнюю губу.

— Если бы Он хотел с тобой поговорить — то Он бы это уже сделал, — сказал он, в конце концов. — Думаешь, Ему трудно было бы одновременно побеседовать с нами обоими?.. А раз Он этого не сделал — значит, Он решил, что меня одного будет вполне достаточно.

Абиль разочарованно вздохнул.

— Ну ладно… Но я все равно буду служить Ему вместе с тобой. И начну оставлять лучшую часть добычи для Него, как ты и предлагал. Покажешь мне, как это делать?..

Кайн поморщился. Он уже сожалел о том, что сходу бросился делиться с братом новостями. В самом деле, разве недостаточно было только его усилий, чтобы примирить его семью с Создателем? И разве сам Создатель не сказал, что полагается прежде всего на него? Но, зная Абиля, теперь, после того как Кайн все ему рассказал, брат ни за что не перестанет путаться у него под ногами.

Как обычно.

Кайн мысленно обругал самого себя за то, что так поторопился со своими откровениями. Но теперь, пожалуй, было уже слишком поздно, чтобы что-нибудь исправить. Ведь не мог же он, на самом деле, сказать Абилю, что он ошибся и ему просто приснилось, что он говорил с Создателем. Богу это, скорее всего, не понравится — а Кайну совершенно не хотелось огорчать или сердить Его. Оставалось только расхлёбывать последствия собственной глупости. Видимо, не зря все же отец постоянно говорил, что Кайн сначала что-то делает — и только потом начинает думать о грозящих ему неприятностях. По большей части — в тот момент, когда их уже невозможно избежать.

Пытаясь объяснить себе безумные поступки Азриэля, Михаил находил только одно объяснение — шантаж. Ведь Азриэль считал, что это Господь покарал его вместе с его соратниками заточением в их мрачном и тоскливом мире. Пытаться просить прощения, как это делал Кайн, ему мешала гордость. Но, возможно, он решил, что может торговаться с Богом, требуя права вернуться в Высший мир в обмен на то, чтобы он перестал морочить людям голову и мучить их. Это была бы затея совершенно в духе Азриэля — в смысле, того Азриэля, в которого его лучший друг превратился после своего падения.

Что ж, сказал себе Михаил. Если предположить, что Азриэлю хочется вернуться в Высший мир, и он даже готов прикладывать для этого какие-то усилия (пусть даже и совершенно бесполезные и беспринципные), то, может быть, имеет смысл попытаться снова с ним поговорить. В конце концов, когда-то Азриэль был первым среди них. Он обладал задатками, которые могли бы — при его упорстве — помочь ему даже выбраться из той ловушки, в которую он себя загнал.

Задача Михаила облегчалась тем, что сам он тоже сильно изменился с того дня, как с помощью Создателя последовал за Азриэлем в первый раз. С тех пор, как Михаил увидел Бога, множество вещей, которые раньше казались невозможными даже для Ангела, стали ему доступны, как будто отблеск чужой силы теперь постоянно падал на него. Его соратники теперь благоговели перед ним, и это обожание бывших товарищей, наверное, смутило бы его, если бы он не знал, что оно относились не к нему. Михаил чувствовал себя осколком зеркала, в который бьет солнечный свет — и который поэтому становится для окружающих как бы частицей солнца. Осколок зеркала на солнце остается тем же самым, каким был в тени — вот только его скучную материальную природу совершенно вытесняет небесное пламя, которое полыхает в нем и ослепляет окружающих.

Ему ведь даже не пришлось прикладывать каких-либо усилий, чтобы заслужить свое новое положение. Он просто попросил Создателя о том, чтобы тот разрешил ему Себя увидеть… Хотя, если бы он тогда мог знать, что это будет значить для него, и понимал, что этот миг изменит его навсегда — он бы, пожалуй, не решился на такую просьбу. Куда проще и спокойнее было бы оставаться прежним Стражем Приграничья и принадлежать только Создателю и самому себе, чем превратиться в глазах прочих Ангелов в избранника Создателя и предводителя небесных воинств, который принадлежал всем вместе и каждому по отдельности, как сам Господь.

Как бы там ни было, теперь он мог посетить тюрьму Азриэля без тех трудностей, которые испытал в прошлый раз. Михаил напряг свою волю, отыскал темную точку на границе Пустоты — и, подавив неумолимо нарастающее отвращение, отважно ринулся вперед, навстречу иллюзиям и кошмарам местных обитателей.

Место, где он в прошлый раз отыскал Азриэля и остатки его потрепанной армии, успело сильно измениться с момента последнего визита Михаила. Голая равнина выглядела все такой же мрачной и неуютной, но посреди этой равнины возвышалась крепость, представляющая собой жуткую пародию на сияющие и наполненные воздухом и светом города Верхнего мира. Цитадель, построенная Азриэлем и его соратниками, выглядела темной и массивной, подавляющей своим угрюмым и зловещим видом. Мощные темные стены с узкими бойницами крошечных окон выглядели так, как будто те, кто обитали в этой цитадели, постоянно ожидали нападения. На сторожевых башнях горели багровые огни, и было видно, что крепость хорошо охраняют. Михаил спросил себя — уж не приходится ли Азриэлю и его товарищам обороняться от чудовищ вроде тех, с которыми они сражались в Приграничье? В этом жутком темном мире соседство чудовищ должно было быть куда страшнее, чем оно могло бы показаться дома, и на одну краткую секунду Михаилу стало мучительно жаль бывших соратников. Но потом он сообразил, что в прошлый раз, когда он оказался здесь, ни сам он, ни отправленные Азриэлем на разведку Ангелы не видели здесь никаких чудовищ. Так что вряд ли Азриэлю и его товарищам что-нибудь угрожало.

Михаил внезапно осознал, что эта гигантская цитадель построена отнюдь не для того, чтобы оградить себя от порождений Пустоты, с которым всегда сражались Ангелы. Она была построена для того, чтобы сражаться против _них самих_. И в самом деле — Азриэль ведь призывал своих соратников не поддаваться слабости и вести войну против сторонников Создателя… он даже говорил, что им нужно построить стены, чтобы защитить себя от нападения небесных сил. Как будто кто-нибудь из Ангелов Верхнего мира мог бы ворваться сюда с оружием, чтобы лишить их жизни или же — того не лучше — пожелать захватить власть над этой призрачной дырой!..

«Но если они в самом деле так считают — то они, пожалуй, испугаются моего появления. Особенно теперь» — подумал Михаил.

Чтобы местные жители не думали, что он желает причинить им вред, Михаил двинулся к воротам мрачной темной цитадели медленно, так, чтобы ее обитатели успели примириться с мыслью о его визите. И его, действительно, заметили — на башнях один за другим зажглись сигнальные огни, и Михаил почувствовал, что, хотя обитатели крепости прячутся за стенами, за каждым его шагом сейчас наблюдает множество глаз. Он кожей ощущал их замешательство, смятение и страх. То, что притягивало к Михаилу Ангелов Верхнего мира, должно было сделать его особенно жутким в глазах соратников Азриэля. Меньше, чем его, они хотели бы увидеть здесь разве что самого Создателя.

Медленно приблизившись к воротам, Михаил взглянул на закрывающую вход плиту — и тяжело вздохнул. Мало было того, что они обрекли себя на заточение в этом призрачном мире — они даже и здесь не могли жить спокойно, а построили себе тюрьму внутри тюрьмы, чтобы запереть себя в ней!..

— Я пришел с миром, — сказал Михаил, слегка разведя руки в сторону, чтобы в крепости увидели, что он не собирается хвататься за свой меч. — Вам незачем меня бояться. Я не сделаю вам ничего дурного.

После нескольких секунд недоуменной тишины в бойнице у ворот возник неясный темный силуэт.

— Чего ты хочешь? Зачем ты пришел? Тебя сюда никто не звал! — голос дозорного звучал враждебно — и одновременно с тем дрожал от напряжения. Михаил подавил тяжелый вздох. Было похоже, что убеждать местных жителей в своих мирных намерениях — пустая трата времени.

— Я хочу видеть Азриэля, — сказал он. — Мне нужно с ним поговорить. Кто бы ты ни был — пожалуйста, позови его сюда.

Его слова привели стража и его соратников в полное замешательство. Михаил сразу понял, почему они растеряны. Они боялись отказать ему — но еще больше не желали оказаться в положении того, кому придется сообщать об их названном госте Азриэлю.

Должно быть, сейчас собеседник Михаила взвешивал, с чьей стороны ему грозило больше неприятностей.

— Я не могу беспокоить Владыку... — сказал он в конце концов.

Хотя Михаил ясно видел, что соратники боятся Азриэля, такого не ждал даже он.

— «Владыку»?.. — повторил он с горечью. — Далеко же вы ушли в своей борьбе за свободу! Разве ты когда-нибудь боялся звать Создателя, когда хотел с Ним говорить?

Изгнанник ничего на это не ответил. Вероятно, в глубине души он сожалел, что оказался на стене и теперь вынужден был его слушать. Ведь позднее Азриэль захочет знать, кто беседовал с гостем — а узнав об этом, непременно пожелает выслушать, что Михаил ему сказал. И повторение услышанного Азриэлю совершенно точно не понравится.

Михаил понял, что продолжать этот разговор бессмысленно.

— Ну что ж, раз так, тогда я сам обращусь к вашему предводителю, — сказал он сухо. И, скрестив руки на груди, громко окликнул — Азриэль!..

На одну краткую секунду Михаилу стало почти неловко за то, как повелительно и резко это прозвучало. Казалось, даже сам затхлый воздух этого призрачного мира содрогнулся от звука его голоса. Михаил был уверен, что сейчас его призыв был слышен каждому из местных обитателей, где бы он в тот момент ни находился. Впрочем, здешнее "везде" было только иллюзией, и он с тем же успехом мог бы кричать Азриэлю прямо в ухо.

Теперь Азриэль при всем желании не мог бы делать вид, как будто он не знает о его присутствии. Михаил знал, что он придет — не может не прийти. Ведь, как бы сильно ему ни хотелось не встречаться с Михаилом, он не сможет допустить, чтобы его соратники решили, что он струсил. Для такого его бывший друг слишком самолюбив.

И Азриэль явился.

Выглядел он незнакомым — помутневшим и каким-то тусклым, словно закопченное стекло. Но в то же время власть над бывшими товарищами сообщала его облику мрачной надменности. Казалось, он ни на мгновение не позволял себе забыть о своем положении владыки и вождя.

Михаил с трудом удержался, чтобы не выдать своего изумления и жалости каким-нибудь случайным неуместным жестом. Азриэль, упивающийся властью внутри своей призрачной тюрьмы, выглядел просто дико. Может быть, из-за того, что он пришел сюда ради людей, Михаил сразу же подумал об Адаме. Его бывший друг сейчас выглядел так же, как если бы заросший, дрожащий от холода в своих вонючих шкурах Адам вздумал напускать на себя гордый вид и притворяться настоящим Королем. Смотреть на Азриэля было больно — но при этом Михаил не мог заставить себе не смотреть.

Азриэль, в свою очередь, тоже рассматривал бывшего друга с жадным интересом — и одновременно с возмущением, как будто бы вид Михаила оскорблял его.

— Я вижу, ты возвысился... — процедил он, в конце концов. — Что, стал кем-то вроде Его наместника?

От неожиданности Михаил не удержался от смешка.

— Ну что ты! Какой из меня "наместник"!..

— Как говорят люди: "на безрыбье — и рак рыба"... — ядовито сказал Азриэль.

— Как раз о людях я и хотел с тобой поговорить, — сказал Михаил. Было ясно, что, если Азриэля не остановить, он будет говорить о Михаиле ещё долго. Его, очевидно, злило "возвышение" бывшего друга. — Зачем ты внушаешь Кайну, что его семья может вернуться в Сад?

Азриэль ухмыльнулся.

— Думаешь, лучше было бы сказать — "Вы ничего не можете поделать со своим несчастьем"? Если ты еще не понял — они не хотят этого слышать! Если бы они даже готовы были тебя слушать, я бы посоветовал тебе найти для них ответ получше.

— Я не могу ничего "найти", — возразил Михаил. — Я должен говорить им правду. А вот тебя это совершенно не смущает.

— Ну, я бы сказал, что сейчас в мире есть, как минимум, две правды — наша правда и правда Создателя, — с ноткой мрачного удовольствия заметил Азриэль. — И люди, если уж на то пошло, скорее выберут мою.

— Нет никакой "вашей правды", — устало возразил Михаил. У Азриэля это вызвало злорадную улыбку.

— В самом деле?.. Тогда почему же ты пришел ко мне, как парламентер, и вынужден упрашивать меня, чтобы я оставил людей в покое? Будь в мире только одна сила и одна правда — тебе не понадобилось бы о чем-нибудь меня просить, поскольку ты бы мог меня заставить. Но ведь ты не можешь.

Михаил отметил, что Азриэль неприкрыто сравнил правду с силой, и подумал, что тот, наконец, дошел в собственной казуистике до утверждения, что «правды» в принципе не существует. Правда — это просто то, что кто-нибудь достаточно могущественный заставляет считать правдой.

Что ж, этого следовало ожидать. Было бы странно, если бы Азриэль не кончил чем-нибудь подобным.

Если бы это касалось только его самого, или даже только его сторонников, то можно было бы сказать, что они получили то, чего хотели, и оставить их в покое. Но с людьми Азриэль затеял скверную игру. Михаил уже начал понимать, что его догадки о шантаже не соответствовали истине. Замысел Азриэля был куда масштабнее — и гаже.

— Ну и в чем же твоя "правда", Азриэль? — сурово спросил Михаил. — Обещать людям то, что ты не можешь выполнить? Тешиться тем, что выдал себя за другого?

Азриэль ухмыльнулся.

— Правда в том, что сила убеждения всегда даёт нам власть над слабыми умами. Ваш повелитель убедил вас в том, что он — Создатель всего сущего, и это сделало его властителем Верхнего мира. Я только последовал его примеру, выдавая себя за него. Понятно, что вас это злит — но даже ты должен признать, что это было остроумно… Если люди по доброй воле признают меня своим Владыкой, то весь Малый мир, который ваш хозяин вручил им, будет принадлежать мне одному.

Михаил на мгновение прикрыл глаза. Оказывается, он успел позабыть это мучительное чувство отвращения от разговоров с Азриэлем.

— Не обольщайся, Азриэль. Малый мир захватило Ничто, и все, что в нем отошло от путей Создателя, принадлежит ему. Как, впрочем, и ты сам, — отрезал он. — Ты носишься с какими-то безумными идеями о власти — а сам давно превратился в собственную тень!

Азриэль сдвинул брови, явно собираясь возразить, но Михаил не дал ему заговорить, с нажимом продолжая свою речь:

— Счастлив ли ты? Свободен ли? Сколько ты потерял с тех пор, как начал поддаваться Пустоте — и что ты приобрёл?..

Азриэль сделал гневное движение, собираясь схватиться меч, но Михаил перехватил его запястье — такое призрачно-хрупкое в сравнении с тем временем, когда они вместе сражались в Приграничье. Его прикосновение заставило Азриэля побледнеть — не то от ярости, не то от потрясения.

Михаил заглянул ему в глаза.

— Он все еще мог бы тебе помочь, — негромко сказал он. — Он любит нас. Тебя — ничуть не меньше, чем меня.

Азриэль уже начал приходить в себя — и его губы снова издевательски скривились.

— Опять ты о том же самом!.. — сказал он, выдернув руку — но, впрочем, предусмотрительно держа ее подальше от меча. — Да с чего ты вообще решил, что он вас любит?

— А откуда я узнал, что я люблю тебя? Как я узнал, что ты мой лучший друг?.. Просто я желал тебе счастья, радовался, когда тебя видел, и хотел бы разделить с тобой все радости этого мира. Ты не чувствуешь, что Он нас любит, только потому, что сам ты перестал кого-нибудь любить.

— От вас только и слышно — «Он нас любит», «Он нас создал»… Сам подумай — будь Он так велик, как Он желает показать, зачем ему понадобились вы? Ему что, было одиноко? Он страдал от невозможности кого-нибудь любить?

Михаил подавил тяжелый вздох. Эта идея об обмане и разоблачении обмана сделалась у Азриэля чем-то вроде мономании. Вероятно, тот, кто постоянно лжет, не может не подозревать, что ему тоже лгут.

— Он совершенен, Азриэль. Он говорит о себе "Я", чтобы быть ближе к нам. Но он гораздо больше нас. С тем же успехом Он бы мог сказать о Себе "Мы".

— Вот-вот, об этом я и говорю… Просто невероятно, как вы можете не замечать противоречий в собственных словах. Он совершенен, ему не нужна компания, но он якобы создал вас — то есть сделал нечто такое, что ему было совсем не нужно!

— Противоречие совсем не в этом, — с нетерпением возразил Михаил. — Просто ты забыл, что «любить кого-то» не значит «нуждаться в ком-то». А ведь это очень просто. Нуждаются от недостатка, любят — от избытка.

Михаил осознал, что говорит все это уже не для Азриэля, а для самого себя. Ему так часто хотелось высказать своему бывшему другу эти мысли, что сейчас он просто не способен был сдержаться — хотя точно знал, что это ни к чему не приведет. Азриэль уселся на любимого конька и мог бы продолжать эту беседу вечно — в прямом смысле слова. Все равно у него не осталось никаких других забот и интересов, кроме бесконечных упражнений в доказательстве себе собственной правоты.

Осознав бесполезность своего порыва, Михаил опустил голову.

— …Прощай, — сказал он глухо. — Я надеялся, что смогу убедить тебя не причинять людям новых страданий — просто потому, что это ничего тебе даст. Теперь я вижу, что я зря старался. Видимо, даже безумие должно расти, чтобы поддерживать свое существование... Я ухожу. Не бойся — больше я вас не побеспокою.

Нужно было отыскать какой-то другой способ защитить людей от посягательств Азриэля. Но какой — Михаил сам еще не знал.