Княгиня и её полеты (гет)

После прощания с Рахилью Левандовской Евгения отправилась на очередное военное задание. Она по-прежнему совершала разведывательные полёты с целью корректировки артиллерийского огня. Тем временем на Гороховую доставили телеграмму, в которой одна из московских учениц Распутина приглашала его в Москву. Якобы, ради молитв и исцеления от боли в костях.

-Чую беду — а как есть пойду! — ответил ей Распутин и отправился на Московский вокзал.

В Москве его действительно встретила давно не навещавшая ученица, богатая купчиха Анисья Решетникова. Она смущённо покаялась, что, на самом деле её "боли в костях" были лишь предлогом для встречи:

-Хотела видеть тебя, Григорий Ефимович... тяжело мне тут, в Москве... одна совсем...

-Мож ешше чего расскажешь, ась? — спросил её Распутин и пристально посмотрел в глаза.

-Жду тебя сегодня в ресторане "Яр", за городом, — ответила Решетникова. — там всё и разъяснится.

Вечером того же дня Распутин прибыл в ресторан "Яр". Его провели в отдельный кабинет, где за накрытым столом ожидала Решетникова. Как оказалось, не одна.

За столом сидели около дюжины мужчин и женщин в богатых русских кафтанах и пышных парчовых платьях. На общем фоне выделялся рослый бородач с серебряным крестом на шее и массивным черненым перстнем на правой руке.

-Здравствуй, Сатанаил. — обратился он к Распутину.

-Ну, положим, Сатанаил, — отвечал тот. — А тебя как величать?

-Алексей Егорович Щетинин я. Паства моя со мной, — он кивнул на остальных гостей. — а вместе мы — Черный Израиль.

-Пошто Черный? — не понял Распутин.

-Знамо, черный. Мы белому Богу, поповскому, то есть, не служим. А Сатану, тятьку твово, не почитаем. Нам черный Бог потребен, коли белый да от войны не упас. Вот ему-то мы присно заколаем..

-Ваши ли Яшшерку в жертву порешили?- прервал Распутин сектантского вождя.

-Знамо, наши. А ты, Сатанаил, сам-то и виноват. Кабы не с-под тебя она — так и жила бы вовек. Не Яшшерку твою — полюбовницу сатанинску мы и заклали. Братья наши да самолично ей сердце вырвали. Нешто себя виноватым не признаешь?

-Сволочи вы, а не братья, — спокойно ответил Распутин. — Убивцы вы окаянные. Душу непорочну загубили, а не полюбовницу. А и как — нонче меня решать посыкнулись, аха?

-Не решать, Сатанаил, мы тебя пришли. А только опосля как Алексашку-то Легкобытова в острог кинули, нам без него и амба. Все счета банковские, все денежки, казна вся — под ним. Как-бы выпустить его, да на свободу, ась? Мы к тебе, Сатанаил, чисту нашу богородицу заслали. Верочку, свет, Александровну. Она в твоём дому все ходы и выходы разведала, знает, где дочек твоих искать, за ежели чего. Помоги нам, а мы — тебе. Как выйдет Алексашка-то из острога, мы им с Верой-Богородицей свадебку справим, от чистого чистое народится. А с твоей головушки и волос не упадёт.

-Просчитались-то вы, собаки, — хохотнул Распутин, — я вашу Верочку богородицу как суку блудливую драл — ажно пар с её клубами валил! А не верите — так проверите: у её и спросите!

-Что-о-о? — Щетинин перепрыгнул через стол и кинулся на Распутина с кулаками. Завязалась драка, сверху навалились мужчины из щетининской общины, но как-то вдруг передрались между собой и забыли о своём вожде и "Сатанаиле". Женщины кидались посудой. А Решетникова вдруг выскочила из кабинета и кликнула цыган:

-Пойте, родимые, да погромче!!

Грянула музыка. Замелькали цыганские юбки, затрепетали платки, заблестели мониста. Прибежала полиция. Всех участников драки, включая Щетинина вывели из ресторана. И только один Распутин остался лежать без сознания в луже крови на полу, в разорванной шелковой рубахе, с перебитым носом и фингалами под глазами.

Наутро во всех российских газетах появились статьи о "Страшном дебоше Распутина в ресторане "Яр ". Якобы, пришедший в отдельный кабинет Распутин напился в присутствии дам и под аккомпанимент цыганского хора разделся донага, демонстрируя всем свои половые органы. Петербургская общественность негодовала, Имератор стучал кулаком по столу, даже Императрица была в ярости. От изрядно побитого и помятого Распутина требовали объяснений. Он отплевывался от газетчиков, но тотчас по прибытии в Петербург направился в Царское село. Там и предстал пред грозные очи Царя и Царицы:

-Секта у них, Черный Израиль, аха. Деточку мою, Яшшерку, художницу Раюшку убили. Хотели, чтобы я вождя ихнего из острогу ослобонил, дабы поженить его с богородицей ихней, Верочкой, пчелкой. Она у меня на квартире второй год валандается. А я им ту богородицу и спортил. Дала она мне, как есть сука блудлива. Как я им про то сказал, так и налетели, окаянные. Морду разбили, рубаху порвали, аха. Ну да и пусть их. А енто место я в ресторане ни в жисть не вынал. Ну как сама, матушка, да порассуди, — обратился он к императрице, — коли я бы да обнажился, нешто никто бы того на хотографию да не заснял? За мной газетчики по пятам ходят, аха.

Император провел расследование и Распутина простили. Секта "Черный Израиль " была расформирована, Щетинин отправился в острог вслед за своим вождём. Вера Жуковская сразу же исчезла с Гороховой. Поговаривали, что после того, как стала негодной в жены сектантскому вождю Легкобытову, она подалась к революционерам.

А Евгения после очередной удачной военной операции снова вернулась в Петербург, в особняк на Васильевском, где собиралась немного передохнуть, а затем отправиться на Гороховую. До неё долетали слухи о московском скандале.

"Ах, Гриша, Гриша, — думала она с досадой, — вечно тебе на месте не сидится. Как ребёнок, только большой и сильно пьющий. "

Около десяти часов вечера в дом Шаховской позвонили.

-Евгения Михайловна? — раздался в трубке незнакомый голос. — сегодня не уезжайте из дома никуда. Около полуночи ждите визита.

-Кто говорит? — крикнула она в аппарат, но звонок тут же сбросили.

В полночь в доме на Васильевском раздался стук в дверь.

-Открывайте, Евгения Михайловна, — услышала она тот самый голос, что накануне говорил с ней по телефону. — Вам нечего опасаться, я безоружен.

-А я- нет! — Шаховская открыла дверь и тотчас направила на незнакомого посетителя револьвер.

Стрелять она научилась, ещё будучи автогонщицей в Италии и Германии.

-Оставьте, любезная Евгения Михайловна, — обратился к ней странный гость в дорогом твидовом пальто и английском котелке. — Вам совершенно не выгодно меня убивать. Лучше выслушайте, ну, а потом... делайте, что вам угодно.

-Кто вы, — спросила Евгения, всё ещё держа элегантного визитера на прицеле.

-Позвольте, я войду и тотчас отрекомендуюсь. — ответил он совершенно невозмутимо.

Шаховская убрала револьвер.

-Меня зовут Ржевский-Раевский Борис Михайлович. — начал гость, входя в дом и вешая пальто в прихожей. — Я работаю на департамент полиции и лично на начальника департамента Степана Белецкого. У меня поручение. Я должен был встретиться с Вами и предупредить о серьёзной опасности.

-Об опасности?

-Готовится заговор. За ним стоят настолько важные люди, что я не имею права раскрывать их имена. Цель заговора — ликвидация императорской фамилии. На данный момент заговорщики пытаются получить прямой доступ к телу Его Величества. И устранить самое первое препятствие на пути, а именно... Составлен серьезный план убийства Распутина.

-Григория? — Евгения похолодела. — Но... почему его? Какое отношение он имеет к политике?

-Мы с Вами знаем, что никакого. Но убийство царского фаворита должно развязать руки другим силам. И деморализовать Императрицу. Тогда ликвидация Императора станет лишь делом времени. Открою вам кое-что: заговорщикам известно, для чего Распутин ездит в Царское село. Государственной тайны больше нет.

-Её и не было, Борис Михайлович. Вздор Вы говорите. Григорий ездит в Царское, потому, что Императрица почитает его за святого человека.

-Вы наивны, Евгения Михайловна, ну да ладно. На самом деле ваш Григорий ездит в Царское только для того, чтобы облегчать страдания Царевича. Алексей серьёзно болен. У него не свертывается кровь. Ни один человек, кроме Распутина не может остановить его приступы кровотечения. Как он это делает — не знает никто.

-Теперь понятно, почему смерть Григория деморализует Императрицу. Что же требуется от меня?

— Всего-то ничего, Евгения Михайловна. Просто забудьте дорогу на квартиру к этому вашему... одиозному любовнику. У меня донесения полиции, всем и все о вас известно. Вы необычайно красивы — вокруг Вас много молодых, знатных и приятных мужчин. Зачем Вам этот сумасшедший сибирский колдун, да ещё к тому же урод и пьяница?

-А я не скрываю, что Григорий — она запнулась, но тут же продолжила, — мой любовник. Это отнюдь не государственная тайна. Так уж вышло... а ещё он вылечил меня от пристрастия к морфию и опию.

-И вы, такая красивая женщина, решили отдаться ему из благодарности?

-Не вашего ума дело, кому и почему я решила отдаться. Знаю одно: Григория я не оставлю. И не предам.

-Да Вы не предавайте, не предавайте, Евгения Михайловна. Просто не ходите к нему на квартиру больше — и все. Иначе... Евгения Михайловна, идёт война. Если что, и Вас не пощадят. Не губите себя ради какого-то... одним словом, Распутина.

-Ступайте вон, Борис Михайлович. Вы не сможете меня ни в чем убедить.

-Ну, хоть на прощание поверьте мне, драгоценная Евгения Михайловна, — снимая, с вешалки пальто, бросил ей Ржевский-Раевский, — За Вами следят. Давно и основательно.

-А в это поверить не трудно. Ступайте же, — Шаховская заперла дверь за незванным гостем и упала в кресло. Хотелось выкурить сигарету. На дворе был почти час ночи. И она бросилась к телефону:

-Гриша! — кричала Евгения в трубку, когда дозвонилась на Гороховую, — Я должна сказать тебе... кое-что... очень важно...

-Приезжай, лакомка, — спокойно отвечал ей Распутин, — потолкуем.

Евгения выскочила из дома, поймала извозчика и через полчаса уже была на Гороховой. Её пропустили.

-Гриша, — кинулась она к Распутину, не раздеваясь, — Ты срочно должен бежать из Петербурга. Тебя хотят убить. Тебя убьют... Уезжай в Сибирь. Ещё дальше...

-Нешто в Сибири не убьют, коли хотят? — он весело смотрел на запыхавшуюся Евгению, — А что хотят — так и сам знаю. Все хотят. Хотят все, а убьёт кто — сама увидишь. Скоро уж...

-Гриша, ты с ума сошёл? У тебя дети. Параскева. Мы, наконец...

-Да нешто я, лакомка, сам того хочу? А ну как Господь так ссудил, что пожил Гришка, да и ладно? Не пужайся, лакомка-душенька. Все будет хорошо. Поживу ешше... погляжу на солнышко.

-Гриша, — Евгения обняла его за шею и начала целовать, — а если бы мы... а если бы я... да что говорить-то?

-Тебе, лакомка, не меня надобно. Молодого да красивого, сама знашь. Со мной всем тошно. Тридцать лет на земле Бога искал... а Бог, Он везде, аха. Попустил Он мне грешным быть да людей любить, ну и будя с меня. А я, лакомка, всех любил и всех жалел. Ну, уж меня и не пожалеют.

-Гриша, скажи, ну, скажи мне — о чем я сейчас думаю?

Распутин приподнял лицо Евгении за подбородок и принялся смотреть ей в глаза.

-Думашь ты, лакомка, что этот самый, что приходил к тебе давеча и есть мой убивец. А не он это, душенька. Свово убивца я в лицо знаю. И пусть себе. Не время ешше.

Евгения обхватила его голову руками и принялась целовать в губы. "Только бы молчать, только бы молчать..." — думала она.

Утром она проснулась на железной кровати. Осторожно перевалилась через спящего любовника, тихо оделась и прошептала, выходя из маленькой спальни:

-Гриша, я вернусь. Ты только не умирай пока... и не пей.

Через неделю княгиня Евгения Михайловна Шаховская была арестована по обвинению в шпионаже в пользу Германии.