В стране свободных и доме храбрых (джен)

He measured a half mile from tip to tail

Silver and black with powerful fins

They say he could split a mountain in two

That's how we got the Grand Canyon

Lou Reed “Last Great American Whale”

Каждое лето Дональд отправляется вместе с отцом на стройку. Работа нью- йоркского организма отлажена, так же как на войне миномет гремит строго после грубого крика командира. Город гудит и ревет, по-женски стонет и кричит, по-мужски стучит ритмичным машинным пульсом. Кругом колоссальные торчащие из-под бесплодной земли небоскребы. Тяжеловесные грузы пролетают над головами легко, как бокалы в руках джентльменов на званом ужине; металлические балки скрещиваются в танце молодоженов. У отца макушка покрыта каской, а светлые космы сына свободно развевает тяжелый от дыма прохладный ветер. Фред учит его укрощать свирепый Нью- Йорк Сити. Дональд сглатывает слюну.

Вот усатые рабочие с их душком пота и дешевой еды, металлический скрежет, брызги сварки, похожие на откупоренное шампанское, мягкий, как торт, цемент. И на каждой пешке, гвозде, шестеренке Фред сэкономил. Это почти ритуал, почти таинство. Передача стальной невесты — укутанной в наряд снежной королевы, с нефтью вместо крови, с оборванным подолом, но изящным декольте, с поцелуем со вкусом колы — от отца к жениху. Единственному, завидному жениху. Фред треплет ему волосы своей мозолистой рукой. Дональд улыбается. Он пожмет на прощание его жилистую, со взбухшими венами руку, но грубых лопаток и широких плеч мерцающей огнями невесты будет касаться только новый Трамп. Дональд будет новым и единственным, когда невеста возьмет его фамилию. Фред Трамп должен исчезнуть из истории, оказаться в тени новорожденной звезды. Его простые добротные кирпичные фасады обратятся в руины. Дональд разрушит его домашний утробный красно-коричневый мир и возведет вместо него сверкающие золотом чертоги имени истинного бога Америки — доллара. Вход по электронному ключу, кодовый замок на ограде, охрана и камеры по периметру, спуск в паркинг на лифте прямо из пентхауса, сверкание циклопических золотых люстр и биде.

Младший Трамп стоит среди других выпускников. Они все — молчаливые свидетели, приглашенные гости. От сияния прожектора Дональд распадается на множественные тени в черных мантиях. Отец приобнимает его за размашистые плечи и стоит так близко, что можно определить, в шкафу с лавандовым или полынным средством против моли лежал его костюм.

Гости останутся на банкет, но не увидят прекрасную невесту в снежной фате и взгляд ее горящих глаз сквозь хрустальную ткань. Мягкий свет струится и облизывает фигуру бизнесмена, нежно проходится по ножкам молодых и одиноких красавиц в роскошных камнях, целует рожи с кривыми оскалами. Одна из рож прижимает лапой к себе извилистое женское тело, похожее на опоссума под колесами. Походило бы на трогательную сцену отца и дочери, но девочку тут же накрывают его бульдожьи губы. Она — просто тело в облегающей тряпке.

Дональд лавирует сквозь смазанные пурпурные пятна лиц. Здесь можно найти любой химический состав: втереть, занюхать, вколоть. Жарко. Мужские и женские тела любой степени зрелости. Сад земных наслаждений за хрустящие зеленоватые банкноты. Но Дональду не нужно ничего из этого дешевого балагана.

Дональд смотрит в темно-голубые глаза отца, утопленные в морщинах и углублениях черепа под густыми бровями, вцепляющиеся в цифры крепко, как челюсти в мясо. Они любят его больше всех прочих. Они всегда теплеют, когда Донни добивается своего. Теперь Дональд — новое центральное светило солнечной системы Нью-Йорка. Отец говорит, что он прирожденный «киллер», легендарный гипербореец с кровью древних титанов. Он нерешительно запускает руку в копну светлых волос сына, будто опасаясь чрезмерной ласки.

Что бы младший Трамп ни делал, он делает это ради отцовской ласковой господской руки. Фред сидит далеко в своем офисе, стареющий вместе со своей неизменной секретаршей, а Дональд играет его тень, повторяя позу и жесты, даже самые мелкие. Только он не будет брезгливо, как отец, кривить губы при виде очередной еврейской рожи на телеэкране — слишком хорошо такие рожи умеют разнюхивать доллары. Но для своего серебристого кадиллака он ищет именную табличку, как у отца. Он неумело экономит на краске, как отец. Покупает себе галстук, как у отца. Лишь женщина отличается — кроме домашнего очага и драгоценностей она мечтает о светских хрониках и миллионах на банковском счете. Она стоит на шпильках, ее шершавые от воска ноги покрывают венки, а лицо скрыто под слоями краски, как самый страшный секрет. Трамп знает его с обложек модных журналов, пачками захламляющих его стол и умы юных девушек.

Она на мушке. Огни клуба раскрашивают ее фигуру, будто свет проходит сквозь кристалл; шорох музыки резонирует с ее голосом в единой мелодии. Она выращена городом нового времени, чтобы стать его логотипом, лозунгом и иллюминацией. А он будет Голливудом, неживой картинкой из телеящика. Они из одной колыбели — колыбели большого города, больших амбиций и больших разочарований. Он проводит Ивану сквозь человеческие волны. Вечером присылает ей букет красных роз без запаха. В конце концов, завоевать женщину в высшем свете Нью-Йорка не сложнее, чем составить договор купли-продажи дома.

Их трое детей похожи на милых требовательно мяукающих котят. Трамп похож на мальчишку, тискающего котят и с удивлением понимающего, что они ничем не отличаются от взрослых кошек, кроме размера. Все трое похожи на Трампа, как две капли воды, даже девчонка, у всех его крупные белые зубы и его нос.

Ивана сталкивается с любовницей Дональда лицом к лицу на курорте. Репортеры с клекотом кружат вокруг двух фурий, вцепившихся друг другу в волосы и обрушившихся на пол с криками разъяренных кошек.

Когда договор аренды больше не приносит выгоды, он расторгается; оппоненту жмут руку напоследок и делят прибыль, бесстрастно, как киллер расправляется с выпотрошенным телом. Когда Дональд разводится с Иваной, он составляет контракт о неразглашении. Их имена и лица — на всех обложках, во всех телешоу, на всех радиостанциях, они снятся Дональду по ночам. Отец недовольно сжимает губы и говорит, что Дональд слишком мягок, раз его может обидеть даже женщина.

Ему кажется, он мог бы играть свадьбы одну за одной, с той же частотой, что строит высотки. Его новая игрушка Марла, та самая, что едва не выцарапала глаза Иванке, уже носит во чреве его ребенка. Он счастлив, когда она режет высокий кремовый торт с двумя фигурками на верхушке. Музыка бокалов и акцентов; нефть дорогих костюмов облепляет сияющие платья. Это его естественная среда. Бизнесмены петляют мимо него, раздувая ноздри, как окутанные кровью акулы. Камеры обостряют, натачивают его рецепторы, натягивают нервы, как струны.

Он возбужденно дышит, ему становится душно и жарко. Десятки глаз прицельно сверлят его белую кожу и покрытую автозагаром кожу его невесты. Марла — это трофей, который он зажал в промокших от крови челюстях. Она идет к алтарю, покачиваясь на своих шпильках, дребезжа алмазами, как цепями, скрытая под фатой, согбенная, словно ведомая под конвой, и вымученно улыбается. Дональду становится скучно.

Когда она рожает, он рядом, целует ее в лоб и держит за руку. У них девочка — прелестная, как все младенцы. Дональд счастливо укладывает ее себе на грудь вопиюще материнским для мужчины жестом.

Она растет быстро, но Дональд не сразу позволяет себе заметить ее непропорционально большой, совершенно не трамповский лоб, ее слишком круглые глаза и слишком неамбициозный характер. Она просто чья-то круглолицая дурочка. Дональд так ничего и не говорит Марле, разводясь с ней и позволяя ей увезти девчонку с собой. Он по-прежнему заботится о ней, дарит ей кукол, на которых она так падка, содержит ее и устраивает ее образование. Только соскакивает какой-то предохранитель, и Дональд начинает жрать. Дурной пример брата-алкоголика удерживает его на безопасном расстоянии от выпивки, но на еду никто не накладывал вето, и Дональд пожирает жаркое, выпечку, десерты и мороженое, каждые несколько лет прибавляя своему костюму еще один размер.

Новое женщине, Меланье из какого-то огрызка бывшей Югославии, он не может доверять долго. Она модель, она снимается обнаженной, хищно красит глаза — только на каблуках ходит, слишком внимательно смотря под ноги и подняв плечи. Он соглашается жениться на ней, лишь увидев у нее в руках сверток с точной копией себя.

Больше всех прочих игр Дональд любит телевидение. Здесь в цене тупые взгляды, жадно поглощающие яркую блестящую картинку, громкие слова, мультяшное насилие, мультяшная любовь. Дональд чувствует: через плоский телеэкран можно приказать зрителю что угодно. Если бы ему дали столько эфирного времени, сколько он захотел бы, он мог бы закричать зрителям, чтобы они выходили на улицы, разбивали стекла, грабили, поджигали. Чтобы перерезали глотки друг другу, прожигали своих врагов пулями. Чтобы изуродовали себя или слепили себе новые лица. Чтобы опустошили бумажники. Чтобы занялись сексом. Чтобы рожали детей. Чтобы влюблялись. Трамп читает черные буквы сценариев телешоу; отыгрывает в точности то, что написано. Он хочет отпечататься на сетчатке каждого. Он облеплен полуголыми тельцами с заячьими ушками. Он ест бургер. Рекламирует матрасы. Треплется о частях тел актрис. Превращает свое имя в медиавирус: Трамп, Трамп, Трамп.

Когда он идет под своими собственными домами, он хочет слышать свое имя отовсюду, из каждой подворотни, от ободранного бродяги и от элегантной красотки. Все билборды и вывески загораются его лицом. Все звезды Аллеи славы принадлежат ему. Скоро Фред увидит, чего добился сын, сколько добычи он выложил перед его ногами, как он исступленно выкладывал всю свою жизнь. Отец сперва прищурится тяжелыми веками, а потом потреплет его костлявой мозолистой рукой по редеющим волосам. И глаза Дональда заблестят от благодарности, как если бы он получил новенькую бейсбольную перчатку на окончание начальной школы.

Когда Дональду сообщают об инфаркте отца, он бросает читать колонку о себе в New York Times и запирается в уборной, едва справляясь с позолоченной ручкой. Дональд надрывно смеется, задирая голову и втягивая химический запах освежителя. Легкие распирает. Глаза краснеют, почти что лопаются от скопившихся слез, как шарик от тонкой иглы. Это первый и последний раз, когда он был настолько близок к тому, чтобы зарыдать. Фред так и не вернул его ножи.

Дональд похоронил родителей, и не осталось ни отрешенных голубых глаз с натушенными ресницами, ни довлеющих синих. Остался только скромный взгляд новой подружки и полные обожания зрительские глазки. Они любили Дональда, а Дональд страстно любил их в ответ. За скачками рейтинга он следил пристально, как мог бы следить за пульсом умирающего отца. Прихоть податься в политику была закономерной, как закономерно то, что мальчишка потребует новую игрушку, лучше предыдущей. Чтобы обратить на себя не сотни тысяч, а миллионы пустых взглядов. Если народ влюблен в вождя, то только как одинокий смертник влюблен в священника в свой последний час.

Дональд слишком раскормлен, слишком баснословно богат, чтобы в него влюбились беспамятно и позволили ему глубоко сунуть руку в бумажники, в нижнее белье и в черепную коробку. «Воротнички» с язвами на руках, с огрубелой кожей и красными лицами не поверят в щегольский бордовый костюм под цвет кадиллака. Вождь должен быть облачен либо в костюм мясника, либо в пятнисто-зеленую форму со звенящими медалями, чтобы под его ноги бросали головы врагов и соломенные головы своих. Дональд не безгрешен, как вожди оставшегося позади века. Он только воплощение всего земного и человеческого. И рядовому американцу нужен тот, кто похож на него, но стал чуть значительнее единицы производства, одной тысячной доли. Нужен тот, кто носит костюм чище, вжимает в постель жену красивее. Новый голливудский идол. Авторитетный самопровозглашенный отец.

А роль вице-президента будет исполнять губернатор Индианы. Он похож на служку. Он любит деньги и зовет жену «мамочкой». Он не обедает наедине с чужой женщиной, даже если она годится ему в прабабки. Его дом облеплен фотографиями семьи и иконами, как осиными гнездами. Он неотрывно и подобострастно глядит на бизнесмена. Дональд вспоминает, как таскал детей на руках, мог позволить им играть в своем офисе. Но он никогда не взращивал отрока, как молодой побег. Дети не глядели на него, как телезрители. Губернатор же будет.

Важно одно — алчущие взгляды, ловящие каждый его жест, движения острого языка, слетевшие капли слюны. Он может выйти перед конгрессом нагим. Может купить новую перчатку для игры в бейсбол. Может иметь чужую женщину в прямом эфире. Купить ножей с выкидными острыми лезвиями. Ступить холеными ботинками на порог Белого Дома. Остановиться посреди Пятой Авеню, затормозив, как тромб, движение траффика. Клаксоны начнут рвать перепонки, а он легко выудит из пиджака пистолет и пустит пару пуль по толпе и сквозь лобовые стекла. Это легко, как детская игра. Теперь у него есть все, даже большая американская фабрика по производству подданных во главе с Волшебником, каждые четыре года новым. Неприступным и далеким, близким к народу только с лимонной мордой в помпезном гробу.

Французские ценности предполагают не противную работу, дающую достаточно средств на приятную жизнь. Немецкие традиционные ценности предполагают усердный труд за достойное вознаграждение. Американская же мечта состоит в том, чтобы, работая, достичь успеха. Мечта Трампа — достичь самого великого успеха в Америке.