Если смерть - это дверь, я - искатель врат (джен)

Лили уже четыре с половиной месяца беременна и впервые за много лет ступает на улицы Лютного переулка. Она уже гуляла по этим грязным улицам раньше, но тогда она была беспечным подростком, до того как война стала настолько серьезной, что весь район был запечатан аврорами и патрулирующими волшебниками. Но это было тогда, когда существовали комендантский час и Министерство магии держало на каждом углу своих сотрудников, когда люди не ходили на Косую Аллею после наступления сумерек, не говоря уже о Лютном переулке.

Но война закончена, как утверждают в «Ежедневном пророке» с нарастающим упорством каждую неделю, и наступил новый год. Значительная часть волшебников, которые сделали Лютный таким опасным, теперь сидит в тюрьме. К тому же Лили уже не беззащитная девочка. Наоборот, она чувствует странную, опьяняющую уверенность, хотя и понимает, что это глупо. Пусть кто-то скажет что-нибудь, пусть кто-то попробует что-то, шепчет дерзкий голос в ее голове, и тогда они увидят. Как будто она ждет повода выплеснуть месяцы накопленной ярости и горя, и, возможно, это так.

Она рада, что в мире волшебников нет телевидения, нет новостных ведущих или папарацци. Сегодня она просто еще одна анонимная ведьма, и дождь, который льется и холодный ветер заставляют людей сутулиться, опускать голову и кривить лица от холода, глядя на мощеную мостовую. Газеты уже не показывают размытые фотографии с ее школьных времен, когда она смеясь поднимала подбородок к камере. Она сомневается, что кто-то из ее друзей откликнулся на просьбы о недавних фотографиях, а свадьба с Джеймсом вообще была едва ли больше чем побегом.

Но она приехала в Лютной не для того, чтобы бродить здесь незамеченной. Она здесь за покупками, потому что все знают, что аптека в Лютном — лучшая, а она еще не получила результаты экзаменов, образцов и заявления от «Самого Экстраординарного Общества Зельеваров», но уверена, что скоро будет среди их рядов. Это значит, что ее карьера наконец-то начнется.

Технически она не обязана работать. Технически она может жить скромно и тихо на оставшиеся деньги и заниматься работой, когда дети пойдут в школу. Но она сойдет с ума, если ей не будет чем заняться, кроме как готовиться к рождению ребенка и играть с Гарри. Она его любит, но она провела почти все дни с ним последние два с половиной года. И хотя она не собирается бегать на работу в качестве аврора или целителя, несмотря на то, что Министерство и Святое Мунго, вероятно, приняли бы ее только из-за имени, ей нужно делать что-то.

А почему бы и не зельеварение? Это был один из ее лучших предметов в школе, она получила почти высший балл как на СОВ, так и на ЖАБА, и ей действительно это нравилось. В отличие от Джеймса, который не смог бы сварить зелье забвения даже ради спасения собственной жизни. Сириус был неплох в зельеварении, если он пытался, что бывало крайне редко, а Римус всегда спасался хорошими эссе. Марлин пять раз взрывала свой котел, а Мэри никогда по-настоящему не пыталась. Доркас была довольно хороша, она помнила, как они с ней вместе варили Амортенцию в шестом классе, когда она и Северус больше не могли смотреть друг на друга, не говоря уже о том, чтобы сидеть за одной партой на уроках Слизнорта.

Она ныряет под навес аптеки, которая выглядит довольно зловеще, заглядывает в пыльные окна и закрывает свой тёмно-зелёный зонтик. Лили замечает своё размытое отражение в пёстрой луже на земле, мельком видит влажные рыжие волосы и бледное лицо, а затем что-то — или кого-то — позади себя, и она быстро оборачивается, хватаясь за палочку в кармане, и оказывается лицом к лицу с Северусом. Они смотрят друг на друга в немом удивлении. Он выглядит немного менее измождённым и с запавшими глазами, чем когда она видела его в последний раз, но, возможно, это просто дневной свет.

Он смотрит на нее, менее шокированно, чем той ночью в Годриковой Лощине, но все же удивлен. И Лили думает, что она могла бы убить его прямо здесь, на месте; улица пуста; и никто не заметил бы. Но она уже не та полудикая амазонка, что была той ночью, и теперь понимает, что он не поднимет на нее палочку, поэтому она заставляет себя немного расслабиться. Хотя, насколько можно расслабиться, стоя лицом к лицу с бывшим лучшим другом, человеком, который выдал их своему Темному Лорду.

Она знает, что даже если бы она и Северус ненавидели друг друга с самого детства, это ничего бы не изменило, что тот факт, что именно он подслушал пророчество, — всего лишь совпадение, насмешка судьбы, но часть ее все равно чувствует глубокое, мучительное чувство вины. Как будто она где-то не справилась. Как будто она могла бы все предотвратить, могла бы отвратить его, когда они были молоды, могла бы постараться больше, могла бы убедить его.

— Лили, — говорит он хрипло, наконец. Единственный звук до сих пор — это резкий стук дождя по черепице крыши над головой.

Она представляет, как дает ему пощечину, как можно сильнее, оставляя алый след на его лице. Она представляет, как заклинанием отбрасывает его на другую сторону улицы. Она представляет, как убегает, потому что в животе зреет страх, не столько перед ним, сколько перед тем, что он представляет. Единственная причина, почему он не мертв или не гниет в камере в Азкабане, это то, что Дамблдор сумел его вернуть. Дамблдор сделал то, чего она не смогла. Возможно, это высокомерно с ее стороны чувствовать что-то вроде негодования по этому поводу, но она всегда была той девочкой, которая слишком много о себе думала, как сказала бы Петуния.

— Северус, — говорит она, и хотя она понимает, что должна уйти, она стоит как вкопанная. — Я слышала, что тебе дали должность в Хогвартсе. —

Профессор зельеварения. Мысль о том, что Северус кого-то учит, не говоря уже о классе, полном робких детей, смехотворна в мрачном смысле, но она предполагает, что в этом есть смысл. Дамблдор, вероятно, не хочет рисковать и выпускать его из виду. И теперь он наверняка стал мишенью для Пожирателей смерти, которым удалось избежать наказания.

Он едва заметно кивает, не отрывая взгляда от ее лица. У него такие же глаза, как у его матери, всегда думала Лили, хотя она редко бывала в доме Снейпов. Большую часть времени они проводили на улицах Коукворта, или у реки, прячась под мостами и забрасывая камни в бурную, серую воду, или лежа в папоротниках, глядя в небо или слушая радио. Однажды они взяли машину его отца, когда им было по четырнадцать, и когда Тобиас Снейп был пьян, валяясь перед телевизором.

Конечно, он узнал, как и половина квартала, когда Северус врезался в выцветший белый забор миссис Дойл. Это была идея Лили, но это не она пошла домой и получила взбучку. Если бы она могла вернуться, конечно, она бы поступила по-другому. Конечно. Она была наивной. Она не понимала часть его детства, не видела того, что теперь понимает, всех признаков, всех поворотов судьбы. Но она была маленькой девочкой. Она не знала. Это не ее вина, она думает, надеется. Она старалась. Она действительно старалась, с ним.

— Как ты? — наконец говорит он, когда она не произносит ни слова.

Лили просто спокойно улыбается ему и говорит:

— Как ты думаешь?

Он вздрагивает, как от укуса осы, и она видит признание в его глазах.

— Извини, — бормочет он, — извини, Лили, ты не знаешь, как мне жаль, я не- я не хотел всего этого…

— Ты сожалеешь, что он мертв? — шепчет она и улыбается, спокойствие превращается во что-то другое. Она показывает все свои зубы. — Посмотри на меня и скажи, что тебе жаль, что мой муж мертв, Северус.

Слизеринцы, должно быть, хорошие лжецы, не так ли? А он всегда был одним из лучших. Она все еще пытается понять, что из того, что он ей говорил, было ложью, а что правда, которую он просто выбрал игнорировать.

Он смотрит на нее, но его рот открывается и закрывается, как мерцающий свет.

— Я… — его взгляд цепкий, ищущий, эти тёмные-тёмные глаза, которые она находила такими печальными у его матери и такими испуганными у него, когда они были детьми. Всегда напуганный, он всегда был напуган, как и Тьюни, и ей нужно было быть смелой, яркой Лили для них, потому что они были так напуганы, что говорили и делали ужасные вещи, они были настолько слабыми и испуганными.

— Ты рад, — шепчет она, — я знаю, что ты рад. Ты его ненавидел. Ты бы с радостью воспользовался шансом убить его сам. Ты бы хотел, чтобы твой господин взял тебя с собой? Тогда ты бы наконец-то это сделал, наконец-то одержал победу над ним, не так ли? Ты бы сделал это с улыбкой на лице, а потом что? Ты бы перешагнул через него, чтобы убить моего сына?

Он слегка вздрагивает от отвращения, страха или осознания, и ужасная улыбка Лили исчезает с её губ, словно лепестки, складывающиеся обратно

— Ну, — говорит она дрожащим голосом, — надеюсь, ты знаешь, что я поступила бы с тобой так же. Ты счастлив теперь, Северус? Мы так похожи теперь. Это то, чего ты хотел всегда, не так ли?

— Ты ошибаешься, — сипит он, — ты ошибаешься, я никогда… я не хотел этого, ничего из этого, я пытался убедить его, я сказал ему, что, должно быть, произошла ошибка, что это мог быть другой ребенок…

— Так ты мог бы убить чужого ребенка? — Она подходит прямо к нему, и разница в их росте уже не такая заметная, как когда им было по пятнадцать, и она почти плюет ему в лицо. — Должна ли я радоваться? Что твое чувство элементарного человеческого достоинства распространялось только на меня одну? Если бы ты не знал меня с самого начала, ты бы держал меня, пока он убивал моего мужа, моего ребенка, а потом ты бы закончил работу, как хороший маленький пёс, просящий подачки. — Ее губы скривляются в гримасу. — Ты меня так злил, Северус. Так ранил, понимаешь? Я чувствовала себя преданной. Сейчас все лучше. Сейчас я просто чувствую отвращение. — Она отступает, и черты его лица колеблются, как если бы он был призраком.

— Я любил тебя, — почти умоляет он, но не совсем, это скорее жалкая, отчаянная защита, последняя попытка, хотя поступок уже свершен, они оба это знают. — Я любил тебя, все, что я хотел, это чтобы ты заметила меня — я просто хотел — мы могли бы…

он снова смотрит на неё диким взглядом, и Лили напрягается. Хотя она знала это уже много лет, ему никогда не приходилось говорить это вслух.

— Я тоже любила тебя, — говорит она другим голосом, и в нём проскальзывает искра сострадания, даже сейчас, когда он неисправим и не раскаивается. — Я любила тебя, как родного брата, как свою семью, как свою кровь, Северус. Я действительно любила тебя, только не так, как ты хотел. Но ты не мог это принять. Ты никогда не мог. Ты любил меня — мы были детьми. Эта девочка была здесь совсем недолго, и теперь она ушла. И она никогда не вернётся, и ты тоже. Тот мальчик, которого я любила как брата, — его больше нет, и я не уверена, что он вообще когда-либо был здесь. — Она делает вдох, наполняясь холодным, влажным воздухом.

Дождь продолжает моросить, и пространство между ними, кажется, дрожит, но она не отводит взгляда от этих испуганных тёмных глаз, пока он не отступает назад, из-под навеса, не поворачивается и не уходит во мрак Лютного. Лили смотрит ему вслед, а затем поворачивается и идёт в аптеку, пытаясь вспомнить, где она оставила список ингредиентов, которые нужно купить оптом.