Тихая гавань (гет)

Проходили дни, складываясь в недели. Время на площади Гриммо текло иначе, чем в остальном мире — вязко, медленно, словно густой туман. Внешний мир почти не проникал за тяжёлую входную дверь. Не было ни сов с письмами, ни утреннего выпуска «Ежедневного пророка», который Гарри запретил Кричеру приносить. Они оказались в добровольной изоляции, в карантинной зоне, где пытались излечиться от болезни, имя которой — прошлое.

Их главным лекарством стал труд.

Дом номер двенадцать был не просто зданием, а материальным воплощением вековой боли, предрассудков и тёмной магии семьи Блэк. Он был таким же раненым и запущенным, как и его новые обитатели. И, приводя его в порядок, Гарри и Гермиона, сами того не осознавая, начали приводить в порядок и собственные души.

Это было не просто уборкой. Это было ритуальным очищением.

Каждый день они выбирали новую комнату, новый уголок дома, и начинали свою войну с грязью и запустением. Гермиона, вооружённая своей палочкой и энциклопедическими знаниями о бытовых и защитных чарах, была мозговым центром операции. Она находила и обезвреживала затаившиеся в тёмных углах докси, выводила пятна плесени, которые сопротивлялись обычной магии, и ставила защитные заклинания на окна и двери.

Гарри же предпочитал физическую работу. Он отдирал от стен старые, выцветшие обои, под которыми обнаруживались слои ещё более древних и уродливых. Он скоблил полы, оттирал многолетнюю копоть с каминов, выносил мешки с мусором и хламом, который копился здесь десятилетиями. Тяжёлый труд изматывал его тело, но приносил странное удовлетворение. С каждым отмытым дюймом, с каждым выброшенным предметом, хранящим на себе печать тёмного прошлого, он чувствовал, как с его собственных плеч спадает невидимый груз.

Они редко разговаривали во время работы. Их общение свелось к коротким, деловым фразам: «Подай скребок», «Осторожно, здесь могут быть пикси», «Думаю, это заклинание сработает». Но в их слаженных действиях, в том, как они понимали друг друга без слов, двигаясь по комнате, было больше близости, чем в многочасовых беседах. Они снова стали командой. Той самой, что искала крестражи, но теперь их врагом была не вселенская Тьма, а тьма, поселившаяся в этом доме и в их сердцах.

Одним из самых тяжёлых испытаний стала библиотека. Это было огромное, мрачное помещение с высокими стеллажами, уходящими под потолок. Воздух здесь был спёртым, пах старой бумагой, кожей и едва уловимым, тошнотворным запахом тёмной магии. Полки ломились от фолиантов в чёрных переплётах, посвящённых самым отвратительным областям магического искусства.

— Это всё нужно сжечь, — твёрдо сказала Гермиона, обводя взглядом ряды книг. Её лицо было бледным, но решительным. Для неё, человека, для которого книги были святыней, это решение далось нелегко. Но она понимала: эти книги — не знание, а яд.

Они работали несколько дней. Снимали с полок том за томом и бросали их в огромный камин. Огонь жадно пожирал страницы, исписанные проклятиями, описаниями кровавых ритуалов и человеконенавистнической философией чистокровных магов. Пламя ревело, меняя цвет с оранжевого на зелёный и фиолетовый, когда в нём сгорали особо мощные заклинания. Комната наполнилась едким дымом, и им приходилось постоянно проветривать помещение.

Во время этой чистки Гарри наткнулся на небольшой, запертый на ключ шкафчик. Простое заклинание Алохомора не сработало. Гермиона, нахмурившись, несколько минут изучала замок, а затем произнесла сложное контрзаклятие. Дверца со скрипом отворилась.

Внутри, на бархатной подкладке, лежала всего одна книга в простом кожаном переплёте. На обложке не было названия. Гарри взял её в руки. Книга была лёгкой, почти невесомой. Он открыл её.

Страницы были пустыми. Все, кроме одной. На первой странице каллиграфическим почерком было выведено всего одно имя: Регулус Арктурус Блэк.

Гарри и Гермиона переглянулись. Это был дневник. Дневник брата Сириуса. Того, кто первым попытался уничтожить крестраж Волдеморта и погиб.

— Он пуст, — разочарованно произнёс Гарри, пролистывая страницы.

— Не совсем, — возразила Гермиона. Она взяла дневник и поднесла его ближе к свету. — Смотри. Чернила проявились, но тут же исчезли. Это защитные чары. Он не хотел, чтобы его мысли прочёл кто-то недостойный.

Она несколько часов билась над дневником, перепробовав десятки заклинаний. Наконец, одно из них сработало. Текст начал медленно проступать на страницах, словно проявляясь на фотобумаге.

Они сели на пол, посреди горы книг, предназначенных для сожжения, и начали читать. Это были не просто записи о повседневной жизни. Это была исповедь. Исповедь юноши, рождённого в семье, где ненависть была добродетелью, а любовь — слабостью. Регулус писал о своём восхищении Тёмным Лордом, о вступлении в ряды Пожирателей смерти, о гордости, которую он испытывал. Но постепенно тон записей менялся. Появлялись сомнения, страх, отвращение к жестокости, свидетелем которой он становился.

Последняя запись была сделана дрожащей рукой:

«Он сделал это. Он осквернил саму суть магии. Он создал чудовищную вещь, и я помог ему. Я позволил ему использовать нашего старого домовика. Кричер вернулся, он был едва жив, и он рассказал мне… о пещере… об озере… о медальоне. Лорд Волдеморт не должен жить вечно. Кто-то должен его остановить. Я знаю, что не вернусь. Но я должен попытаться. Может быть, это искупит хоть малую часть того зла, что я совершил. Прости меня, Сириус. Я выбрал не ту сторону».

Они дочитали и долго сидели в тишине. Этот дневник был не просто историческим документом. Он был голосом из прошлого, голосом ещё одного сломленного человека, запутавшегося в лабиринтах своей семьи и своего времени.

— Он был храбрым, — наконец прошептала Гермиона. — В конце он поступил правильно.

— Да, — согласился Гарри, глядя на дневник в своих руках. — Он был не таким, как остальные Блэки.

Этот дневник они не сожгли. Гарри отнёс его в комнату Сириуса и положил на ночной столик, рядом с выцветшей фотографией четырёх Мародёров. Два брата, выбравшие разные пути, но в конце концов сражавшиеся на одной стороне, воссоединились хотя бы так.

Самым большим вызовом был фамильный гобелен Блэков. Огромное, вышитое полотно, занимавшее целую стену, было уродливым памятником идеологии чистой крови. Имена тех, кто был признан «предателем рода» — Сириуса, Андромеды Тонкс, — были выжжены.

— Его нужно снять, — сказала Гермиона.

— Нет, — возразил Гарри. Он смотрел на гобелен, и в его голове рождался план. — Снимать его — значит просто прятать уродство. Его нужно изменить.

Он подозвал Кричера. Старый домовик, который за последние недели стал менее угрюмым и даже иногда позволял себе что-то вроде одобрительного ворчания в адрес Гермионы, появился с тихим хлопком.

— Кричер, ты знаешь, как вышивать? — спросил Гарри.

Домовик удивлённо моргнул.

— Кричер умеет всё, что приказывала его хозяйка. Хозяйка любила вышивать имена предателей… огнём.

— Отлично, — кивнул Гарри. — Только мы будем не выжигать, а восстанавливать.

Они провели целый день за этой работой. Гермиона нашла заклинание, которое позволяло восстанавливать выжженную ткань. А Кричер, ворча и бормоча себе под нос, с помощью магии вплетал в гобелен золотые нити, возвращая на место имена Сириуса и Андромеды.

Но Гарри пошёл дальше.

— Я хочу добавить ещё несколько имён, — сказал он. — Тед Тонкс.

Кричер вздрогнул.

— Но он же маглорождённый, хозяин!

— Он был мужем Андромеды. И он был хорошим человеком, — твёрдо сказал Гарри. — Его имя будет здесь.

Под его диктовку Кричер, кривясь, как от зубной боли, вышил имя Теда рядом с именем его жены.

— Нимфадора Тонкс, — продолжил Гарри.

Имя Доры появилось на гобелене.

— Римус Люпин.

Кричер замер.

— Оборотень, хозяин? На гобелене Благороднейшего и Древнейшего Дома Блэков?

— Да, Кричер. Он был лучшим другом Сириуса. И мужем Нимфадоры. Он был героем. Его имя будет здесь.

Имя Люпина вплелось в древнюю ткань. А потом Гарри добавил ещё одно имя, которое заставило Гермиону ахнуть.

— Фред Уизли.

— Но… но он не из семьи Блэков, — прошептала она.

— Этот дом больше не принадлежит Блэкам, — ответил Гарри, глядя на преображённый гобелен. — Он принадлежит нам. И здесь будут имена тех, кто был нашей семьёй.

Гобелен изменился. Он перестал быть памятником ненависти и стал мемориалом. Мемориалом любви, дружбы и жертвенности. Он всё ещё был старым и выцветшим, но теперь в нём появилась новая жизнь.

Финальным аккордом их очищения стала борьба с портретом Вальбурги Блэк. Несколько недель они просто проходили мимо занавешенной рамы на цыпочках. Но вечно так продолжаться не могло.

— Мы не можем жить в доме, где нельзя громко разговаривать, — сказала Гермиона. — Нужно что-то делать. Снять его нельзя, он приклеен заклинанием вечного прилипания.

Они долго изучали книги, искали контрзаклятия. Наконец, Гермиона нашла то, что им было нужно. Это было не заклятие молчания. Это были сложные чары, которые не подавляли магический объект, а… успокаивали его. Они воздействовали на ту часть магии портрета, что была связана с эмоциями изображённого.

Они встали перед занавешенным портретом.

— Готова? — спросил Гарри.

Гермиона кивнула.

Он резко сдёрнул бархатный полог.

— ГРЯЗНОКРОВКА! ПРЕДАТЕЛИ КРОВИ! ОТРОДЬЕ! КАК ВЫ СМЕЕТЕ ОСКВЕРНЯТЬ ДОМ МОИХ ПРЕДКОВ?! ВОН!!!

Проклятия и вопли обрушились на них с оглушительной силой. Но они были готовы. Одновременно, как на тренировке, они направили свои палочки на портрет и произнесли сложное заклинание, которое репетировали весь день.

Сначала ничего не произошло. Вальбурга продолжала кричать, её нарисованное лицо исказилось от ярости. Но потом её крик начал стихать. Он сменился гневным шипением, затем — бормотанием. А потом случилось нечто невероятное.

Лицо на портрете перестало быть маской ненависти. Оно смягчилось. В выцветших глазах появилось выражение растерянности и боли. Уголки губ, всегда искривлённые в презрительной гримасе, дрогнули.

— Мои сыновья… — прошептал портрет едва слышно. — Они оба ушли. Сириус… мой мальчик… И Регулус… он тоже не вернулся… Я осталась одна…

И Вальбурга Блэк, гроза и ужас дома номер двенадцать, тихо заплакала. Её нарисованные слёзы катились по пергаментной коже щёк.

Гарри и Гермиона стояли, ошеломлённые. Они не заставили её замолчать. Они пробились сквозь слои ненависти и фанатизма к тому, что лежало в основе, — к боли матери, потерявшей своих детей. Даже у самых тёмных созданий, поняли они в этот момент, есть своя трагедия.

Это помогло им начать прощать. Не Вальбургу. Не Рона или Джинни. А самих себя.

В тот вечер они сидели в обновлённой библиотеке. Книги, пропитанные тьмой, были сожжены. На их месте пока зияли пустые полки, но это была чистота, полная надежд. Они сидели в тишине, каждый со своей книгой (Гермиона нашла несколько нейтральных томов по истории магии, которые не пришлось сжигать).

В камине горел огонь. Портрет в коридоре больше не кричал. Дом дышал спокойно. И они, впервые за долгое время, тоже дышали спокойно. Они очистили этот дом от призраков прошлого. И теперь, наконец, могли начать разбираться со своими собственными.