Сага Огня и Льда: Тень Некроманта (гет)

Темнота. Абсолютная, густая, как дёготь. Она была первым, что осознал Гарри, когда его сознание медленно, мучительно возвращалось из небытия. Темнота и боль. Тупая, пульсирующая боль в голове, острая — в левой руке, и всепоглощающая тяжесть, которая, казалось, давила на каждую клеточку его тела, стремясь расплющить, вдавить в саму структуру бытия.

Он попытался пошевелиться, но не смог. Что-то твёрдое и неподъёмное прижимало его к земле. Паника, холодная и липкая, начала подступать к горлу. Он был погребён заживо.

— Гермиона… — прохрипел он, и его собственный голос прозвучал глухо и чуждо в давящей тишине. Пыль, забившаяся в лёгкие, вызвала приступ мучительного кашля.

— Я здесь, — раздался тихий, сдавленный стон совсем рядом. — Гарри, ты жив?

Её голос. Он был слабым, полным боли, но это был её голос. Облегчение было настолько сильным, что на мгновение затмило и боль, и страх. Она была жива. Они были вместе.

— Жив… кажется, — ответил он. — Рука… кажется, сломана. А ты?

— Ногу придавило, — в её голосе слышались слёзы. — Не могу пошевелить. Гарри, где мы?

— Под завалом, — он попытался осмотреться, но в кромешной тьме это было бесполезно. Он чувствовал запах сырой земли, камня и пыли. Воздух был спёртым, тяжёлым. Его было мало. Очень мало.

Они лежали в небольшой пустоте, образовавшейся под огромной каменной плитой, которая, по счастливой случайности, не раздавила их, а создала подобие крошечной пещеры. Но со всех сторон их окружали тонны камней и земли. Они были в ловушке.

— Люмос, — прошептала Гермиона.

На кончике её пальцев, которые она с трудом смогла высвободить, загорелся тусклый, дрожащий огонёк. Он был слабым, почти призрачным, но его света хватило, чтобы разогнать абсолютную тьму. Они увидели друг друга. Её лицо было бледным, покрытым грязью, на щеке виднелась длинная кровоточащая царапина. Его собственная мантия была разорвана, а левая рука неестественно выгнута. Но самым страшным было выражение их глаз — в них отражался весь ужас их положения.

Они были заперты в могиле, которую сами себе вырыли.

— Мы должны выбраться, — сказал Гарри, пытаясь отодвинуть камень, прижимавший его. Тщетно. Камень был неподъёмен. Каждое движение отзывалось вспышкой боли в сломанной руке.

Гермиона тоже пыталась высвободить зажатую ногу, но её попытки были такими же бесплодными. Она закусила губу, чтобы не закричать от боли.

Паника, которую они до этого сдерживали силой воли, начала брать своё. Дышать становилось всё труднее. Мысль о медленной, мучительной смерти от удушья была страшнее любого монстра.

— Гарри, мне страшно, — прошептала она, и в её голосе, голосе бесстрашной Валькирии, прозвучали детские, беззащитные нотки.

Он подполз к ней так близко, как мог, превозмогая боль. Гарри взял её свободную руку в свою, здоровую. Её пальцы были ледяными.

— Я знаю. Мне тоже. Но мы выберемся. Слышишь? Мы выберемся.

Они пытались. Гарри пробовал использовать магию Огня, чтобы расплавить камни, но его ослабленное тело и боль мешали сосредоточиться. Из его руки вырывались лишь слабые, жалкие искры. Гермиона пыталась заморозить и расколоть породу, но магия Воды в замкнутом, сухом пространстве была почти бессильна. Их силы таяли вместе с запасами воздуха.

Часы слились в одну бесконечную, удушливую агонию. Они перестали пытаться выбраться. Теперь они просто лежали рядом, держась за руки, и слушали, как тяжело бьются их сердца в унисон с тиканьем утекающего времени.

— Гарри… — тихо позвала Гермиона, когда её дыхание стало совсем прерывистым.

— Да? — отозвался он.

— Если мы… если мы не выберемся… я хочу, чтобы ты знал… — она запнулась. — Я ни о чём не жалею. Что пошла за тобой. Что нашла тебя. Эти несколько дней, что мы были вместе… они были самыми счастливыми в моей жизни.

Слёзы покатились по его щекам, смешиваясь с грязью.

— Не говори так, — прошептал он. — Мы не умрём здесь.

— А если умрём? — её голос был тихим, но настойчивым. — Мы так много не успели. Мы ни разу не видели рассвет вместе. Не гуляли под дождём, не спорили о книгах… Мы даже не…

Гермиона замолчала, но он понял, что она хотела сказать. Они не успели по-настоящему пожить. Не успели полюбить. Их история, едва начавшись, грозила оборваться в этой тёмной, душной дыре.

И в этот момент, на грани жизни и смерти, когда страх перед концом стал почти осязаемым, в них проснулось нечто иное. Не отчаяние. А отчаянное, первобытное желание жить. Желание чувствовать. Желание доказать смерти, судьбе, этому жестокому миру, что они всё ещё здесь, что они живые.

— Я люблю тебя, Гермиона, — сказал Гарри, и эти слова прозвучали в могильной тишине как клятва. Он повернулся к ней, игнорируя протестующую боль в руке, и нашёл её губы в темноте.

Это не был тот яростный, отчаянный поцелуй, что был на ледяной поляне. Этот был другим. Медленным, нежным, полным горькой нежности и безнадёжности. Он был прощанием и одновременно обещанием. Поцелуй двух душ, стоящих на краю бездны.

Её губы ответили ему. Она прижалась к нему так близко, как позволяло их тесное узилище. Их тела соприкоснулись, и сквозь боль и страх они почувствовали живое тепло друг друга. Это тепло было единственным, что имело значение в этом умирающем мирке.

— Я не хочу умирать, не узнав… каково это, — прошептала она ему в губы, и в её словах не было ни стыда, ни кокетства. Лишь сокрушительная, последняя честность. — Быть с тобой. По-настоящему.

Гарри смотрел в её глаза, которые в слабом свете её магического огонька казались бездонными озёрами, полными слёз и любви. И он понял, что хочет того же. Если им суждено умереть, то они умрут не как испуганные дети, а как мужчина и женщина, познавшие друг друга. Это был их последний акт неповиновения. Их гимн жизни перед лицом неминуемой смерти.

Его рука, здоровая, правая, скользнула по её щеке, убирая прядь волос, а затем опустилась ниже, на её шею, плечо, на застёжки её синей мантии. Его движения были неуверенными, почти робкими, но она помогла ему, её дрожащие пальцы легли поверх его.

Одежда, ставшая их бронёй в этом мире, казалась теперь ненужной, лишней преградой. Они медленно, неловко, помогая друг другу, освобождались от неё. Каждое движение причиняло боль — его сломанная рука, её зажатая нога, — но эта боль была фоном. Главным было нарастающее предвкушение, страх и нежность, смешанные в один пьянящий коктейль.

Когда их обнажённые тела соприкоснулись, по тесной пещерке пронёсся тихий вздох. Её кожа была прохладной, гладкой, как шёлк. Его — горячей, покрытой шрамами и сажей. Огонь и Лёд. Они прижимались друг к другу, ища тепла и утешения в этом последнем объятии.

— Я боюсь, — прошептала она, её лоб прижался к его груди.

— Я тоже, — ответил он, целуя её в макушку. — Но я с тобой.

Он целовал её — лицо, шею, плечи. Его поцелуи были не требовательными, а исследующими, запоминающими. Он пытался запечатлеть в своей памяти каждую родинку, каждый изгиб её тела. Она отвечала ему тем же, её руки гладили его спину, его плечи, ощущая под кожей напряжённые мышцы воина.

В этой душной темноте, под давлением тонн земли, они открывали друг друга. Их дыхание смешивалось. Их стоны были тихими, почти беззвучными. Это была не буря страсти. Это была тихая, отчаянная месса во славу жизни.

Когда он вошёл в неё, она тихо вскрикнула — от боли и от ошеломляющего чувства полноты. Они замерли, глядя друг другу в глаза. В этот момент они были одним целым. Не было больше Гарри и Гермионы. Было лишь «мы». Две души, слившиеся воедино перед лицом вечности.

Их движения были медленными, осторожными, продиктованными болью от ран и теснотой их убежища. Но в этой медлительности была своя красота. Они не торопились. Они смаковали каждое мгновение, каждое прикосновение, каждый вздох. Они любили друг друга — неистово, нежно, отчаянно. Они дарили друг другу последнее и самое главное, что у них было — самих себя.

Это был их первый и, как они думали, последний раз. Акт любви, ставший одновременно и вершиной их жизни, и её финальным аккордом. В этой душной могиле, где они должны были умереть, они по-настояшему родились.

Когда всё закончилось, они лежали, обнявшись, совершенно обессиленные, но странно умиротворённые. Страх смерти отступил. Они были вместе, и это было самое главное. Они сделали свой выбор.

— Гарри, — прошептала Гермиона, её голос был сонным. Воздуха почти не осталось. — Что бы ни случилось… спасибо.

Гарри не ответил. Он лишь крепче прижал её к себе, вдыхая запах её волос. Он закрыл глаза, готовый встретить конец.

Но конец не наступал.

Вместо этого он почувствовал странную вибрацию. Она исходила не от земли. Она исходила от них самих. От точки, где их тела соприкасались.

Гарри открыл глаза. И увидел это.

Слабое, едва заметное свечение. Оно пульсировало между ними. Золотистое, как его магия Огня, и серебристо-голубое, как её магия Льда. Два света переплетались, сливались, образуя новый, жемчужно-белый цвет.

— Гермиона, смотри… — прошептал Гарри.

Гермиона тоже увидела это. Магический огонёк на её пальцах давно погас, но в их убежище становилось всё светлее. Свечение, исходящее от их тел, становилось всё ярче, всё интенсивнее. Оно было тёплым и живым.

— Что это? — спросила она с изумлением.

И тут Гарри понял. Их магия. Их чужеродная, адаптированная магия. В момент их полного единения — физического, эмоционального, духовного — она срезонировала. Огонь и Лёд, Вера и Знание, Мужское и Женское начало — две противоположности, слившиеся в идеальном равновесии. Они невольно создали нечто новое. Третью силу.

Эта сила, рождённая их любовью на грани смерти, пульсировала, набирая мощь. Она проникала в окружающие их камни. Гарри почувствовал, как камень, прижимавший его руку, стал тёплым, а затем податливым, как глина. Гермиона вскрикнула, когда плита, державшая её ногу, просто рассыпалась в мелкую пыль.

Новая энергия не разрушала. Она изменяла саму структуру материи.

— Гарри! — её голос был полон надежды. — Мы можем это использовать!

Они не сговариваясь направили этот поток объединённой энергии вверх, на каменную плиту над ними. Плита не взорвалась. Она начала медленно, плавно растворяться, превращаясь в поток светящегося песка, который осыпался по краям их убежища, не причиняя им вреда.

Они увидели свет. Не яркий, дневной, а тусклый, звёздный. Над ними было ночное небо. Обвал не был таким уж глубоким.

Собрав последние силы, они выбрались из своей несостоявшейся могилы. Голые, израненные, покрытые пылью и грязью, они стояли на краю завала под холодным светом чужих звёзд. Они дрожали — от холода, от пережитого ужаса, от шока осознания.

Они выжили. Их любовь, их отчаянный акт неповиновения, буквально спас им жизнь. Они посмотрели друг на друга, и в их взгляде было нечто большее, чем любовь. В нём было благоговение. Они только что прикоснулись к тайне, к силе, о которой не писал ни один гримуар ни в одном из миров.

Они были не просто Огнём и Льдом. Вместе они были чем-то иным. Чем-то непредсказуемым. И эта новая сила, рождённая в темноте подземелья, могла стать ключом не только к их выживанию, но и к возвращению домой.