Чашечку кофе? (гет)

Лунный календарь на 1995 год:

13 августа (воскресенье) день обретения внутренней свободы, накопления, плодородия, радости бытия, выход на идеальную любовь. Его символ — виноградная гроздь, колокол. Этот день благоприятен для заключения браков — такой союз будет долгим, в нем никогда не угаснет любовь. Благоприятен для супружеских отношений. Рекомендуется употреблять холодное сухое вино или подогретый кагор — это символ познания вечности и экстаза, связи с движением, радостью. Но терять голову не рекомендуется: день несет много неконтролируемых энергий, они могут занести куда-нибудь не туда.

В 22.13 начинаются 18-е лунные сутки. Окружающая действительность будет, как зеркало, демонстрировать вашу внутреннюю сущность. Не поддавайтесь иллюзиям, низменным инстинктам и темным мыслям. Все, что скажут о вас в этот день — правда.

Тонкс.

По виду Кингсли не скажешь, что он уже двое суток на ногах — в начале седьмого утра подтянут и бодр, как после здорового восьмичасового сна, зарядки и освежающего душа. На самом деле он идет от Дамблдора, который появился в штабе вчера поздно вечером и заперся в кабинете с Артуром и Грозным Глазом. Кингсли подошел позже — экстренное совещание в Министерстве и последущее обсуждение в Аврорате затянулось, похоже, до глубокой ночи. Иногда мне кажется, он — железный. Прошлой ночью дрался с Пожирателями, а днем хоронил Мартина.

О ночном нападении я узнала только утром, когда пришла на дежурство, и возмутилась: «Почему не вызвали меня?!» — «Министр не приветствует участие должностных лиц в деятельности неправительственных боевых организаций», — казенным голосом ответил Кингсли, не отрывая взгляд от пергамента. Потом все же взглянул на меня и добавил мягче: «Если одни и те же авроры будут в свободное от дежурства время регулярно оказываться в гуще событий, вычислить состав Ордена Феникса не составит труда».

Ох, уж эта конспирация!

«Но Грозного Глаза ты вызвал!» — не сдавалась я. «Ветеран Моуди заметил скопление подозрительных лиц, сообщил в Аврорат и проследил их аппарацию». Это официальная версия событий?

Как выяснилось, именно она. Кингсли изложил ее Скримджеру и свои соображения, как предотвратить подобные нападения. Скримджер ухватился за идею создания отрядов самообороны, чьи действия будут координировать такие ветераны Аврората, как Моуди. К вечернему совещанию в Министерстве проект уже был готов. Жаль, я не знаю, чем дело кончилось. Надеюсь, министр внял голосу разума, и нам, наконец-то, позволят действовать!

* * *

Я следую за Кингсли, покинув свой пост у дверей кабинета. Я же не просто так болталась в коридоре с утра пораньше — я караулила Снейпа. Мне нужно перехватить его, пока Ремуса нет поблизости, а это не так легко сделать. По вечерам Ремус сам дожидается Снейпа, а тот приносит вульфсбейн, забирает пустой кубок и незамедлительно исчезает; по утрам я спешу на работу. Надеюсь, сегодня удастся его перехватить! Профессиональная интуиция аврора подсказывает, что Дамблдор, обсудив планы Министерства с Артуром, Кингсли и Грозным Глазом, непременно вызовет Снейпа.

Действовать за спиной Ремуса ужасно неловко, но я очень хочу помочь ему. Он тяжело переносит полнолуния, тает на глазах, но сам за помощью не обратится. Ремус боится быть в тягость и молчит о своих проблемах. Он не расскажет о приступах беспокойства, бессоннице, одолевающей его слабости и дурноте, будет благодарить, улыбаться, уверять, что все нормально. Я должна вмешаться и убедить Снейпа помочь ему!

Но сейчас мне нужно узнать, что решили с организацией самообороны. По лицу Кингсли ничего не понять — добродушная улыбка в тридцать два зуба, насмешливый прищур...

— Избаловал Билл свою подружку, — шутливо ворчит он, осматривая кухню. — Кофе не сварен, стол не накрыт.

— Так рано же!

— Но мы на ногах, а она бока пролеживает, принцесса!

Я хихикаю, прикрыв рот ладонью. Кингсли с комичной значительностью грозит мне указательным пальцем:

— Ничего смешного! Этот цветочек вообразил, что достаточно цвести и пахнуть, а кто оголодавших мужчин кормить будет?

Он пытается вытрясти из заварочного чайника хоть что-то, но в чашку падают две жалкие бледно-желтые капли, а третья повисает на носике.

— Можно долить кипятком, — советую.

— Похоже, не раз доливали.

Кингсли снимают крышку, внимательно рассматривает содержимое и произносит со вздохом:

— Эванеско.

Я больше не в силах терпеть неизвестность. На моем языке уже давно вертится вопрос:

— Что решили на совещание в Министерстве? Мы будем набирать добровольцев?

— Нет.

— Как же так?! — всплеснув руками от возмущения, я сбиваю чайник на пол. — Фадж совсем сдурел! Он не понимает, что происходит?

— Он понимает, что отряды добровольцев вольются в Орден Феникса, и не желает усиления Дамблдора, — отвечает Кингсли и восстанавливает отколовшийся носик чайника.

— Это глупо!

— Глупо? — он пожимает плечами и отходит к окну. — И да, и нет. Фадж понимает, что создание отрядов самообороны запустит необратимый процесс. Будет меняться вся система управления, и в этом он прав; но он ошибается, надеясь сохранить ее неизменной. Она не работает и уже давно. Если систему не реформировать, она будет разрушена до основания, и под ее обломками погибнут не только люди. Знания, традиции... привычный нам мир.

Кингсли прислоняется затылком к стене и прикрывает веки. Под его глазами явственно обозначаются набрякшие мешки, гладкая шоколадная кожа приобретает тусклый сероватый оттенок. Он все-таки не железный! Это открытие меня ошеломляет.

— Возможно, Фадж прав, и реформировать уже поздно, можно лишь попытаться удерживать настоящее положение как можно дольше, — произносит Кингсли тихо. — Вчера на совещании были приняты заведомо неосуществимые решения, — он с силой трет переносицу и открывает глаза. — Понимаешь, что это значит?

Яростный взгляд обжигает меня. Я мотаю головой.

— Если мозг не способен распознать ощущения, путает жар и холод, боль и щекотку, если он передает мышцам противоречивые команды, организм не будет функционировать. Лечить лихорадку бессмысленно — жаропонижающее вызывает судороги.

Я не понимаю. Кингсли чересчур усложняет. Первый раз, что ли, Фадж делает глупости? Он просто дурак и завидует Дамблдору! Кингсли устал, вымотался, поэтому ему и кажется все настолько мрачным.

— Вчера приняли запрет селиться в «слепых зонах» и ужесточили правила для оборотней — их обязали регистрироваться по постоянному адресу и сообщать обо всех передвижениях.

Как же так! А Ремус? У меня из головы мгновенно вылетает Фадж и кризис системы. У Ремуса нет своего жилья, нет постоянного адреса! В ненаходимом доме разыскиваемого преступника его не зарегистрируют! Я в отчаянье сжимаю руки. Что же нам делать?!

— Это невыполнимые указы, Тонкс. Даже если отправить всех авроров на розыск и зачистку «слепых зон», с этой работой не справиться и за несколько лет. Не говоря уже о том, что расселять общины некуда. А оборотни... к каждому наблюдателя не приставишь. Будут фиктивные адреса и прямые взятки чиновникам. Вот и все.

Я вздыхаю с облегчением. Ремусу ничего не грозит! Не больше, чем обычно, поправляю себя. Ему грозит луна, нетерпимость и злоба людей, собственная чувствительность. Я же могу помочь ему, осеняет меня внезапно. Он зарегистрируется по моему адресу! Родители поймут, я объясню... Только бы Ремус согласился! Как его уговорить? Он же будет стесняться, отказываться. Я мысленно подбираю слова убеждения и не замечаю исчезновения Кингсли из кухни. Вздрагиваю от хлопка входной двери — ушел.

Ой, мне же надо Снейпа караулить! Я буквально взлетаю по лестнице и едва не сталкиваюсь с ним у дверей кабинета. Так и знала, что и его сегодня вызовут! Мысленно поздравляю себя за прозорливость.

— Сэр... О, извините! — я поспешно отступаю на шаг. — Доброе утро!

— Мисс Тонкс, — единственный человек, никогда не называвший меня Дорой!

Он чуть склоняет голову к плечу, думаю, это можно считать приветствием.

— Профессор Снейп, мне нужно поговорить с вами! — решительно произношу я, но почему-то ощущаю себя рассеянной студенткой, выполнившей не свой вариант задания.

— Это очень важно! Пожалуйста... — я умоляюще сжимаю руки.

Ладони вспотели — это плохо. Непрофессионально!

— Важно? — вздернутая бровь обозначает сомнение. — Что ж, в вашем распоряжении десять минут.

Он разворачивается, и к моему удивлению мантия не очерчивает широкий полукруг, вынуждая посторониться. Я успеваю удивиться этому обстоятельству и только потом замечаю, что мантии на нем нет. Странно, все равно кажется, будто скользит на бесшумных крыльях.

Снейп открывает дверь и жестом приглашает меня в гостиную. Ее на днях очистили от наследия Блэков и еще не успели захламить, поэтому обстановка вполне располагает к деловой беседе.

— Садитесь и рассказывайте.

Я послушно присаживаюсь на указанный диван, напротив стоят два массивных кресла, но Снейп их игнорирует. Он подходит к окну и раздвигает шторы. От яркого света я зажмуриваюсь. Снейп, опираясь на подоконник, застывает в нише, превращается в негатив маггловской фотографии, и я не могу различить выражения лица. Ужасно неудобно разговаривать с человеком, не видя его реакции! Впрочем, неважно. Мне нужно сосредоточиться на своих словах.

— Мисс Тонкс, — в голосе звучит нетерпение, — я жду.

Я набираю в легкие побольше воздуха и произношу на одном дыхании:

— Сэр, я прошу вас, помогите Ремусу Люпину, ему очень плохо, но он не жалуется, потому что привык страдать в одиночестве, молча; а вы можете дать ему какое-нибудь зелье...

— Стоп! — Снейп жестом призывает замолчать. — Что с Люпином?

— Ему очень плохо! — я вскакиваю с дивана.

— А точнее?

— Он плохо спит. Несколько раз за ночь спускается на кухню. Почти не ест...

— Не ест? Во время полнолуния?

— И после полнолуния. Уже три дня! Только пьет чай... и молоко вечером.

— С печеньем?

— Ну... да. У него совсем нет сил. Он вздрагивает от резких звуков, озирается, словно ожидает нападения. И мерзнет! Кутается в плед, старается сесть поближе к камину... В августе! — почти выкрикиваю я в лицо Снейпу и замолкаю.

Оказывается, я стою прямо перед ним. Наверное, пробежала несколько кругов по комнате.

— Люпин — оборотень, мисс Тонкс. Оборотень, который не охотится в полнолуние. Его самочувствие естественно.

— Он же принимает вульфсбейн!

— И сохраняет контроль за своим поведением. Не охотится. Потребности темной твари не удовлетворены...

Я перебиваю его:

— Ремус — не темная тварь! Он болен!

— Желаете прятаться за эвфемизмами? — голос Снейпа сочится ядом. — Больному ликантропией необходимо насытиться болью и страхом, тогда он будет чувствовать себя не просто хорошо — прекрасно. У него возрастет способность к регенерации тканей, увеличится физическая сила, обострится чутье, появится сопротивляемость к магическому воздействию. Только будет это не больной человек, а здоровый оборотень. Для человека же, — он выделяет слово, будто красными чернилами подчеркивает, — состояние Люпина удовлетворительно.

— Но он страдает!

— А кто сказал, что человеком быть легко? — скрестив на груди руки, Снейп разглядывает меня, словно забавную зверушку. Рот кривится в безобразной гримасе:

— Все, что я могу посоветовать — не есть на ночь выпечку.

Я от возмущения беззвучно открываю рот, а Снейп, насмехаясь, поясняет:

— Скорее всего, бессонница Люпина вызвана изжогой, а потеря аппетита — злоупотреблением сладостями. Все, мисс Тонкс, консультация закончена.

Как можно быть таким черствым!

Моего возмущения он не замечает. Поставил точку в беседе и уделяет теперь не больше внимания, чем мебели, мимо которой идет к дверям. Ремус для него тоже... не живой страдающий человек, а объект исследований! Он не стремится помочь ему, он совершенствуется в мастерстве! Какой смысл быть гениальным зельеваром, если нет сострадания, желания спасать? Зачем тратить время и силы на сложнейшие зелья? Из тщеславия, ради самоутверждения? Снейп доказывает свое превосходство, те, кому его зелья необходимы, ему безразличны. Пусть, Ремус мучится, зельевар свое дело сделал — сварил вульфсбейн, обезопасил оборотня и больше его ничего не касается!

Я хлюпаю носом, глаза наполняются слезами. Наверняка, и нос покраснел. За дверью слышен чей-то приглушенный голос... Не хочу, чтобы меня видели заплаканной! Нужно убрать следы слез.

Огромное зеркало в причудливой раме искажает мое отражение, расплавляет, размывает черты. В испуге я отшатываюсь. Зеркала отнюдь не безопасны — эти лекции я хорошо помню — а в особняке Блэков никакая осторожность не будет лишней. Я выглядываю в коридор — никого. Высоко держу голову, чтобы не вылились слезы, бегу в ванную комнату.

Так и есть! Небольшое зеркальце, повешенное Молли над раковиной, отражает покрасневшие глаза, распухший нос, дрожащие губы. Блеклые, словно присыпанные пылью, волосы уныло свисают вдоль щек.

Я умываюсь холодной водой и принимаюсь восстанавливать свой привычный облик. Ничего не получается! Волосы не розовеют, губы остаются бледными и тонкими, глаза почти бесцветные. Это из-за Снейпа! Вот кто темная тварь, высасывающая энергию! Хуже дементора. Общение с ним убивает радость и надежду, наполняет душу отчаяньем. Мир кажется ледяной пустыней, лица дорогих людей — сонной грезой, дружба и любовь — детскими сказками.

Меня трясет от холода. Я обнимаю себя за плечи, пытаясь согреться. Слезы текут из глаз, падают на край раковины. Я чувствую себя маленькой и жалкой, крошечной песчинкой, затерянной в бесконечной тьме Космоса. Мой крик не достигнет ничьего слуха, равнодушный взгляд не задержится на моем лице, никому нет дела до меня... Ни до кого нет дела!

Это не правда! Я всхлипываю. Не правда! Мы собрались здесь, потому что не равнодушны. Орден Феникса объединяет тех, кто не теряет надежды, тех, кто готов сражаться будущее. Справедливость, дружба, любовь — для нас не пустые слова. Вместе мы преодолеем все невзгоды. И с болезнью Ремуса справимся!

Наревевшись, я успокаиваюсь. Умываюсь и, глядя на себя в зеркало, преображаюсь. Губы становятся полнее и ярче, линия скул четче, брови ложатся идеальным полукругом, длинные ресницы загибаются кверху. Я добиваюсь янтарного, почти оранжевого оттенка радужки и взлохмачиваю волосы — под моими пальцами они становятся жесткими, упругими, играют цветами от розового до пурпурного. Ну, вот можно и людям на глаза показаться.

* * *

Ремуса за завтраком не было — он покинул дом вместе с Грозным Глазом. У них важное задание, до вечера их можно не ждать. Меня охватывает тревога — Ремус еще не здоров! Я без дела слоняюсь по особняку, стараясь изгнать дурные предчувствия. А вдруг Ремуса направили к тем оборотням, на которых было совершенно нападение? Что если он останется там? Я не буду его видеть, не смогу заботиться о нем! А Ремус... он будет один среди чужих людей... лишенный дружеской поддержки, тепла... окруженный равнодушием, непониманием.

Перед обедом я спускаюсь на кухню с мыслью помочь Молли и натыкаюсь на Билла. Я его не видела после той нелепой выходки вечером. Сказать по правде, я его избегала — не знала, как себя вести. И сейчас не знаю.

— Привет! — говорит Билл, как ни в чем не бывало.

А если он ничего не помнит? Он же пьяный был. Хорошо бы!

— Привет.

— Не знаешь, как там Дэвид?

Я отрицательно качаю головой.

— Он в Мунго, — все, что мне известно. С Дэвидом я никогда вместе не работала, и особо дружны мы не были. Просто коллеги.

— Я был у него вчера, — вздыхает Билл.

Они же в Хогвартсе играли в квиддич, вспоминаю я. Дэвид был капитаном гриффиндорцев и взял Билла в команду.

— Сегодня мне к нему не попасть — посещения только после обеда, а у меня дежурство в Гринготтсе. Вчера отпросился, отрабатываю.

— Я могу сходить, передам привет от тебя, — предлагаю.

Моя обида улетучивается бесследно. Как можно дуться друг на друга, когда на нас ополчился безжалостный враг?

— Дэвид сильно пострадал?

— Без пальцев остался, — мрачно отвечает Билл. — На правой руке. Не аврор уже.

— Без пальцев? — я удивлена. Пальцы прирастить не проблема. Почему этого не сделали? В крайнем случае, можно и вырастить...

— Целители сказали, ничего сделать нельзя, — опережает мой вопрос Билл. — Они чудом кровотечение смогли остановить — Сектумсемпра.

— Ох! И Мартина тоже... Сектумсемпрой, — шепчу я. — А на Робина наложили Круциатус, он тоже в Мунго.

— Почему Кингсли не вызвал нас? — восклицает Билл. — Мы вступили в Орден Феникса не для того чтобы на кухне отсиживаться. Мы должны были сражаться!

— Кингсли не мог рисковать разоблачением Ордена, — пытаюсь остудить его. — Это же не последнее сражение, Билл. Война только начинается.

Я кладу ладонь на его руку, Билл накрывает мои пальцы, сжимает крепким товарищеским рукопожатием. Его лицо становится суровым, как у каменной статуи воина.

— Да, война началась. Нас ждут сражения, потери...

Внезапно он притягивает меня к себе, сжимает в объятиях и целует. От неожиданности я даже не пытаюсь вырываться, только плотно сжимаю губы. Раньше, чем я успеваю что-то сделать, Билл отпускает меня. Раздается чей-то короткий смешок, я оборачиваюсь -Сириус облокотился о дверной косяк, в его глазах пляшут озорные бесенята; а в глубине коридора я вижу Флер. Выражение легкого недоумения на ее лице кажется хорошо отрепетированным. Она небрежно кивает и начинает подниматься по лестнице.

— Не буду мешать, молодежь! — усмехается Сириус. — Развлекайтесь, — он исчезает в глубине коридора.

— Ты чего творишь?! — наконец-то очнувшись, я обрушиваюсь на Билла, но он не реагирует.

Он смотрит на лестницу, и в его глазах застыла звериная тоска. Я могу кричать, топать ногами — он не услышит, не поймет. Я отступаю к двери, крадучись, миную коридор и выбегаю на улицу.

Флер

Мое заявление об увольнении в Гринготтсе принимают так, словно давно его ждали. Документы готовы за считанные минуты, выдана заработная плата за неполный месяц и рекомендательное письмо в роскошном футляре. Такая оперативность наводит на определенные подозрения. Похоже, от моей работы с Раулем здесь не в восторге, и рады избавиться от нелояльного сотрудника по его инициативе. Я подтверждаю клятву о неразглашении, расписываюсь в приказе и покидаю Гринготтс безработной, но с мешочком злотых монет. Самое время осчастливить потенциального работодателя.

На крыльце ненаходимого дома сидит огромный лохматый пес. Я никогда не видела Сириуса Блэка в его анимагической форме, но вряд ли эта собака просто приблудилась. На всякий случай киваю и придерживаю открытую дверь. Пес неторопливо встает, отряхивается, обдавая меня грязью, переступает порог. Я стараюсь посторониться, но, хотя места достаточно, он вытирает бок о мою мантию. Пройдя пару шагов, пес замирает — воздух вокруг него колеблется, как раскаленный — и вот уже передо мной встает человек. Он очень быстр, но я успеваю уловить мгновение, когда его ладони только отрываются от пола, и зад на удлинившихся ногах располагается выше головы. Я вынимаю палочку и очищаю мантию от шерсти. Сириус Блэк скалит зубы в усмешке. Ничего смешного не вижу, но его самоуверенность меня обескураживает. Есть люди, которым невозможно объяснить, что вам на самом деле неприятно есть из одной миски с их домашним любимцем. И я имею в виду не шерсть на мантии и даже не присутствие гиппогрифа в спальне покойной хозяйки. Впрочем, теперь полноправный хозяин дома Сириус Блэк, поэтому я натягиваю любезную улыбку, здороваюсь и спрашиваю, встречу ли я здесь господина директора Дамблдора. Светлые глаза вспыхивают весельем, а усмешка становится ехидной. Я как-то неправильно выразилась? Выбрала не те слова, прорвался акцент?

— Господина директора? С утра был здесь.

Ах, вот в чем дело! Обычно к директору обращаются по имени, молодежь за глаза называет его Дамблдором, но я не настолько близко знакома с ним, чтобы позволить себе фамильярность. Наверное, «господин директор, профессор Дамблдор» звучит для них непривычно и даже нарочито.

Я благодарю и направляюсь к лестнице. Проходя мимо открытой двери в кухню, замечаю пламенеющую шевелюру Тонкс. Билл что-то говорит ей, встречается со мной взглядом и вдруг хватает ее в охапку. У моего плеча раздается смешок. Билл отпускает Тонкс, она едва не отпрыгивает от него. Я киваю вместо приветствия и, не дожидаясь выяснения отношений между ними, поднимаюсь наверх.

Разочарование — все же я не ожидала от Билла такой нелепой демонстрации — мешается с облегчением. Я ничего ему не обещала, и о верности мы никогда не говорили, но в глубине души я понимала, что для Билла она подразумевается по умолчанию, и мои встречи с... Северусом он сочтет изменой. Свое негативное отношение к смене места работы он уже выразил. И недвусмысленно. Вряд ли ему понравится, что я не прислушалась к его доводам и согласилась преподавать в Хогвартсе. Наверное, нам стоило бы сделать паузу в отношениях, чтобы спокойно освоиться с моей новой ролью. Это я и собиралась ему предложить, настраивала себя на долгий и трудный разговор. Выходка Билла сделала его ненужным — перерыв установлен... по факту.

Наверху профессора Дамблдора не оказалось — он покинул штаб Ордена еще рано утром. Хм... интересно, владелец родового дома, правда, не знал, кто находится в его владениях? Или он так пошутил?

Камин в кабинете директора Хогвартса заблокирован — значит, профессора Дамблдора нет и в школе... зато открыт камин заместителя директора! Если я правильно все поняла, пока госпожа Макгонагалл в отпуске ее обязанности выполняет профессор Снейп... а в число этих обязанностей входят кадровые вопросы... И если у меня освободилось время, на которое был запланирован нудный разговор с Биллом, не потратить ли его на визит в Хогвартс? Тем более, я до сих пор не вернула профессору... Северусу — мы же коллеги! — его мантию.

Я кидаю летучий порох в огонь, произношу:

— Хогвартс, кабинет заместителя директора.

Передо мной на мгновение появляется красно-золотой интерьер, и тут же исчезает в зеленых языках пламени. Я вижу знакомое подземелье и выхожу из огромного очага, даже не наклонив голову, словно через парадные двери зала. Здорово! Пламя за моей спиной гаснет, тени окружают меня. Глазницы черепа едва горят тусклым желтоватым светом, который не может разогнать наползающий мрак. Я подхожу к столу, прищурившись, разглядываю стену. И понимаю, что проход мне не открыть — кубки поменялись местами. Остается ждать хозяина.

Я раздумываю, не зажечь ли Люмос и не обследовать ли столь романтически жуткое помещение, но не успеваю привести план в действие. Моих волос касается легчайшее дуновение, серебристое облако окутывает меня благоуханием созревших яблок и ночной прохлады. В тихом плеске волн я различаю знакомый низкий голос:

— Если вам не трудно, мадемуазель, подождите меня в гостиной...

Как же я в нее попаду?!

— Следуйте за мной.

Я иду за серебристым облаком в шестиугольную гостиную, размышляя над его загадкой. Обратная ситуация не редкость — многие маги, освоившие заклинание Экспекто Патронус, не могут контролировать созданного защитника и передавать через него послания. Зачем же усложнять задачу, лишая Патронуса материального воплощения? Для того чтобы скрыть его форму... но от кого — от других или от себя? Интересно.

Серебристое облако тает, оставляя горьковатое чувство потери. В камине уютно потрескивает огонь, свет, проникающий сквозь цветные стекла витражей, рисует на ковре причудливые узоры, бронзовое зеркало показывает коридор перед дверью в подземелья. Я собираю рассыпанные карты — мне и в прошлый раз хотелось выяснить настоящие ли они. Колода оказалась целой, самой обычной. Даже странно...

Я бездумно раскладываю простенький пасьянс, разглядываю корешки книг. Должна же быть какая-то закономерность в их расстановке! Обнаружить ее мне не удается. Названия латинские, греческие, арамейские... алхимический шифр и руническое письмо. Толстенные фолианты в тисненных золотом переплетах и тоненькие рукописные тетради...

А пасьянс у меня не сходится. И на второй раз, и на третий, и на пятый! Я принимаюсь за дело всерьез — результат такой же. Тогда я раскладываю всю колоду по мастям и старшинству, отвожу взгляд на мгновение, и, снова взглянув на карту, вижу — они поменялись местами. Смешались, перепутались! Но под моим взглядом прикидываются раскрашенными кусочками картона. Ах, так! Увлекшись борьбой с картами, я совершенно забываю о времени.

— Мадемуазель...

Северус Снейп стоит по другую сторону стола. Очень непривычно видеть его в темно-серой рубашке и с забранными в хвост волосами — варил зелье? Точно, Люпин принимает вульфсбэйн неделю после полнолуния. Я ощущаю легкий укол совести — оторвала занятого человека от работы.

— Сожалею, что вам пришлось подождать.

— О-о... ничего страшного. Я не скучала, — смешиваю карты и спешно собираю их в колоду. — Я решила принять предложение профессора Дамблдора и попробовать свои силы в преподавании.

— В таком случае напишите заявление и заполните анкету.

Передо мной ложится чистый лист пергамента, перо, появляется чернильница и еще один пергамент — образец заявления.

Северус бесшумно удаляется. Когда я дописываю последние пункты анкеты, он появляется снова, но уже в привычном образе, настраивающем меня на байронический лад. Сорочка белее снега, мантия черней свежей могилы... жизненно необходим ворон, хрипло каркающий: «Nevermore!» в самый патетический момент. А вот хвост распускать ему не стоило — линию скул, очертание лба прячет неопрятная завеса влажных прядей, а нос выступает хищным клювом. Северус быстро просматривает заявление, чуть нахмурившись, потирает пальцами висок — на Гриммаульд-плейс он таких жестов себе не позволяет — и забирает у меня анкету.

— Я могу праздновать вступление в должность?

— Для вступления в должность необходимо получить одобрение министра, — небрежно коснувшись палочкой, он отправляет пергаменты прочь.

— А причем здесь министр? — я бы еще поняла Совета Попечителей.

— В отличие от Шамбатона, Хогвартс единственная школа Магической Британии и зависит от Министерства. Формально министр может отвергнуть кандидатуру преподавателя, хотя на практике такого ни разу не случалось.

— Пока не случалось... — вздыхаю. — Все когда-то бывает впервые , а я уже уволилась с прежнего места работы.

— Вы можете отпраздновать и это событие, — Северус улыбается одними уголками губ. — Эльфийское вино?

Я киваю.

В простой бокал льется бледно-золотая, словно пронизанная солнечным светом струя, и стекло искрится, как драгоценный хрусталь. Я вдыхаю нежный цветочный аромат с ноткой миндальной горечи и светлой печали.

— Слезы...

— Слезы отшельницы.

Эльфийское вино пьется легко, как Умиротворяющий бальзам, обволакивает меня безмятежным покоем. Я откидываюсь на спинку кресла и, не стесняясь, разглядываю моего визави. Глаза все также окружены глубокими тенями, и цвет лица болезненно бледный, но его черты сейчас не скованы напряжением, они мягче, спокойнее. Губы не сжаты в линию, и можно залюбоваться их прихотливым изгибом, угольно-черные брови, как будто выписаны китайской тушью, веки полуопущены, и длинные ресницы затеняют взгляд. Тонкие пальцы сжимают ножку бокала, манжеты сахарной белизны, хрустящие на вид, скрывают ладонь до самых костяшек, черный овальный камень на запонках матово блестит — агат? — черная ткань широких рукавов ложится мягкими складками...

Мой бокал опустел, Северус наполняет его.

— Вы покидаете Гринготтс, — голос ласкает, как бархат, — вы можете узнать, не открыл ли некий маг новый счет, тайно от своего управляющего финансами?

— Нет, — я качаю головой с сожалением. — Гринготтс сразу расстается с пожелавшими уволиться сотрудниками. Но даже если бы, как и везде, нужно было отработать определенный срок, — я ставлю бокал на стол и развожу руками, — увы! Гоблины берут клятву о неразглашении при приеме на работу и подтверждение ее при увольнении.

— Жаль, — разочарованно отзывается Северус.

Мне очень хочется избавить его от огорчения. Я пытаюсь сосредоточиться:

— Можно поискать поставщиков. В смысле... — я кручу кистью, подбирая правильные слова, — если кто-то ведет бизнес тайно от партнеров, должны быть альтернативные источники. И уже через них реально выйти на новый банковский вклад.

— В самом деле... — рука Северуса застывает над бокалом. — В Британии скрыть такие закупки проблематично, напрямую работать с поставщиками хлопотно — у него должно быть представительство на континенте. Вы можете поискать во Франции, Флер?

Я киваю:

— Я собиралась навестить родных в ближайшее время. Вряд ли у меня будет такая возможность, после начала учебного года.

— Я напишу список, — Северус доливает вино в мой бокал и отставляет опустевшую бутылку. — Буду обязан вам.

Его бокал пуст уже давно, понимаю я. Не пытается же он меня напоить?

— Вы не нальете себе?

Он качает головой:

— Мне еще доваривать вульфсбейн и поить Люпина.

— О-о! Я думала, вы варили зелье для него, когда я пришла.

— Для него. Мисс Тонкс находит, что Люпин тяжело переносит полнолуния.

— Он же оборотень, — удивляюсь я. — Ему плохо, потому что темная тварь ослаблена, — это же элементарно! — Если ее насытить, Люпин не сможет сопротивляться инстинктам.

— Будет чудесно, если вы сумеете объяснить это ученикам. Особенно пятому курсу Гриффиндора. А Люпину придется обходиться индивидуальным вариантом Успокоительного. Еще вина?

— Нет, спасибо. Не буду вас дразнить, — я улыбаюсь. — Неужели с преподаванием Защиты все обстоит так плохо?

— Даже хуже. Мы переняли ханжескую мораль у магглов и во всем ищем либо греховность, либо добродетель.

— Я заметила. Вы, англичане, пытаетесь натянуть на свободные отношения нормы брачного союза.

— Я подразумевал не это, — короткий смешок, словно бархатное прикосновение. — Но вы верно подметили.

От прищуренных глаз разбегаются лучики морщинок, и Северус кажется... моложе? Реальней... Мужчина чуть за тридцать из плоти и крови, а не вестник Госпожи Ворон.

— У тебя еще есть время, Северус? — я протягиваю руку и касаюсь его ладони.

Первый раз назвала его по имени вслух. Мы же теперь коллеги.

Северус переворачивает ладонь и сплетает наши пальцы.

— До десяти я свободен.

Он поднимается и плавным гибким движением оказывается рядом со мной. Легко касается шеи, обводит кончиком пальцев контур лица.

— И я совершенно... свободна...

Я поднимаюсь, мои руки уже привычно ложатся ему на плечи. Запрокидываю голову, вижу свое отражение в черных омутах глаз, тянусь к губам. Горячие ладони обхватывают мою талию, через шелк мантии, через кожу жар проникает в кровь, растекается золотой рекой эльфийского вина...

— Пойдем, — он увлекает меня через проход между стеллажами, я следую, не запоминая дороги.

Северус открывает дверь, поворачивается и притягивает меня к себе. Медленно, очень медленно расстегивает крючки, обнажает одно плечо, целует, спускает бретельку... А у меня так дрожат пальцы, что я не могу расстегнуть пуговицы на его мантии, все еще вожусь с ними, когда моя собственная уже упала на пол... и легкое летнее платье... Наконец они поддаются, я вздыхаю и прижимаюсь лбом к белоснежной тонкой сорочке. Его сердце оглушительно бухает в груди. Я обвиваю Северуса руками, чувствую под своей ладонью твердые мышцы спины, пробегаю пальцами по выступающим позвонкам. Он подхватывает меня на руки, я лечу, кружусь в вихре золотистых бабочек...

* * *

— Спи. Я сейчас, — слышу сквозь дрему.

Мои веки тяжелы, неподъемны, тело не слушается, словно истомленное полуденным зноем. Я силюсь что-то сказать, но мысли затуманены сонным дурманом. Мне удается приоткрыть глаза, и я вижу прямо перед собой Белого Кролика в широкополой сиреневой шляпе и очках. Он держит в лапке круглые золотые часы, украшенные рубинами, и озабоченно восклицает:

— Время пить чай! — с этими словами устремляется по лугу.

Ленивая дрема тут же слетает с меня, я вскакиваю и бегу за ним. Внезапно Кролик оборачивается, я встречаю взгляд голубых, как небесная лазурь глаз, и замираю потрясенная. Он юркает в терновый куст, и я остаюсь одна. Оглядевшись вокруг, замечаю у своих ног маленький хрустальный флакон с надписью: «Выпей меня!», я открываю его, нюхаю — запах очень приятный, как варенье из розовых лепестков. Я уже почти готова выпить, но на всякий случай выливаю на куст пару капель — терновник тут же обугливается, съеживается и рассыпается пеплом. Снова смотрю на флакон. Где череп с костями и надпись «Яд»?!

Перешагнув через останки кустика, я отправляюсь на поиски Белого Кролика. Бесчисленные тропинки переплетаются, кружат и запутывают. Рядом с одной из них я вижу сломанную табличку: «Осторожно, Бармаглот». Бармаглот! Кто такой Бармаглот?! Не могу вспомнить. Как же так, я же должна преподавать Защиту от темных сил! Бармаглот, Бармаглот... Баньши, боггарт, бугги...

Понимаю, что не могу вспомнить никакого Бармаглота! В отчаянии озираюсь вокруг, готовясь встретиться с неведомым чудовищем, и замечаю на дереве огромного кота. Он возлежит на толстой ветке и смотрит на меня с неприкрытой насмешкой. Я машинально приседаю в реверансе:

— Здравствуйте, сэр! Вы не подскажите мне, Бармаглот опасен?

— Для кого? — осведомляется Кот, демонстрируя полную пасть острейших белых зубов.

— Как это для кого? Для всех! Для меня!

— Для кого-то опасен, — мурлычет Кот. — Для тебя... зависит от того, кто ты есть.

Глухой шум за спиной заставляет меня отпрыгнуть, взвизгнув:

— Это он?!!

Я никого не вижу, сколько ни вглядываюсь в заросли кустарника. Оборачиваюсь к Коту — он тает, растворяясь в воздухе.

— Подождите! — кричу, умоляюще. — Мне бояться Бармаглота?

В воздухе висит лишь зубастая улыбка, но вскоре исчезает и она. Снова раздается шум, я отчаянно желаю схватить свою волшебную палочку, тянусь за ней и... и открываю глаза.

Рывком сажусь на кровати. В самом деле, слышен какой-то глухой шум. Я нахожу палочку, накидываю мантию и осторожно иду на звук. Из-за прикрытой двери в коридор падает полоска света. Заглядываю в щель и вижу огромное лохматое чудовище — Бармаглот!

Чудовище поворачивается, и я узнаю Рубеуса Хагрида. Он ставит на место опрокинутое кресло и выходит из поля моего зрения. Я чуть-чуть приоткрываю дверь. Хагрид неловко топчется, пытаясь заглянуть через плечо Северуса, склонившегося над столом. Палочка в его левой руке мерцает тревожным серебристым светом, а с пальцев правой стекают искры.

Северус.

Светлые локоны рассыпались по моей подушке. Мягкие, пушистые... в ночной темноте они таинственно мерцают, как золотое руно в пещере дракона...

Я не знаю, почему она здесь. Не хочу знать. Забавляется ли рискованной игрой, любопытствует, воспитывает Уизли... не все ли равно? Я ничего не жду от нее. Мне нечего предложить.

Флер... цветочная поляна в дремучем лесу, прозрачный ключ среди мхов, камней и гнилых болот, короткий привал на долгом пути. Я только закрою глаза, позволю себе забыться...

Тихий звон заставляет меня вздрогнуть. Бронзовое зеркало вспыхивает зеленью, я спешно переворачиваю его, чтобы не разбудить Флер, и спешу в гостиную. В огне камина голова Хагрида:

— Профессор, беда! Нужна ваша помощь... срочно!

— Что стряслось?

— Скорее!

Пламя гаснет. Я подхватываю сброшенную мантию и спешу к очагу. В Хогвартсе на каникулах учеников нет, но недалеко Хогсмид, а там малолетние оболтусы и великовозрастные дурни!

Я выбираюсь из очага, весь перепачканный золой. Хагрид топчется на пороге, машет мне руками:

— Скорее, скорее! Бедняжка так плачет... Я не решился тронуть...

Я почти бегу, не успевая за широкими шагами полувеликана.

— Бедняжка! — приговаривает он. — И как угораздило? Мне с таким не справиться... Хорошо, что вы в школе... Негоже, живое существо без помощи оставить.

Живое... существо?! Я резко останавливаюсь. Так! Зная Хагрида, мог бы предположить раньше... Я собираюсь заявить, что никуда не пойду, но мы, оказывается, уже пришли.

— Вот профессор! — Хагрид встает на колени.

Я бы не удивился, увидев дракона, беременную мантикору или акромантула с переломанными ногами, но...

— Это... ворона?!

Обычная серая ворона. Неворон. Corvuscornix. HoodedCrow. Я направляю на нее палочку — нет, не анимаг. Накладываю диагностические чары.

— Вишь, маленькая-то какая, я и взять боюсь, — бормочет Хагрид. — Переломаю еще...

— Здесь уже все переломано, — птицу окутывает красноватое свечение, более темные участки, отмечающие жизненно важные органы, тревожно пульсируют. — Ей не помочь.

— Профессор, вы ее подлечите, — умоляюще произносит Хагрид, словно не слышит меня, не видит, как багровые сгустки наливаются смертной чернотой. — А я выхожу.

— Умирает она, — я пытаюсь его отрезвить. — Могу усыпить, чтобы не страдала.

— Да, как же так! Живую-то тварь!

— Пока живую. Ее никто уже не спасет.

— А вы попробуйте. Сами знаете, что про вас говорят.

Что?! Мысленно я взвиваюсь разъяренный.

— Гений, мол, не другим чета. Смерть закупорить может.

Я не знаю смеяться мне или плакать.

— Сдохнет твоя ворона, — произношу устало и накладываю на птицу Стазис.

Потом левитирую ее в Хогвартс. Хагрид идет рядом, трогательно стараясь не перегонять.

Я осторожно опускаю ворону на стол в гостиной. За моей спиной с грохотом падает снесенное кресло. Дребезжит зеркало — это Хагрид камин плечом задел. Отшатнувшись, он переворачивает треножник.

— Люмос.

Комнату заливает чистый свет раннего утра, что не мешает Хагриду запнуться о лежащее на полу кресло. Я бросаю на него самый грозный свой взгляд и прикладываю палец к губам, призывая к тишине. Он замирает, держа руки перед собой почти молитвенным жестом, и вытягивает шею, силясь разглядеть птицу.

Я очищаю стол, создаю под вороной воздушную подушку и перекладываю палочку в левую руку. Касаюсь пальцами ее головы, изломанных крыльев, разбитой грудной клетки, связываю с собой, отвожу руку вверх и в сторону. В моей ладони пульсирует птичья жизнь. Палочкой в левой руке я снимаю Стазис, плету целительные чары, соединяю сосуды, сращиваю кости, восстанавливаю плоть...

Когда все закончено, я прикасаюсь правой рукой к голове вороны и погружаю ее в сон.

— Она останется у меня на пару дней. Я понаблюдаю. Потом заберешь, — я поворачиваюсь к Хагриду. — Имей в виду, летать она не сможет.

Он сжимает огромными ладонями спинку кресла — я отмечаю, что не слышал, как Хагрид его поднял и поставил. А дверь приоткрыта! Похоже, мадемуазель Делакур не спится.

— Спасибо, профессор! Век вашей доброты не забуду!

— Доброты? По-хорошему, птицу нужно было усыпить. Она летать не будет никогда, на волю ее не выпустить. Несчастное создание обречено на жизнь калеки в заключении.

— Вы спасли воронушку, — произносит Хагрид умиленно. — Вы хороший человек, профессор.

Я собираюсь сказать, что он ошибается, но решаю не тратить сил на бесплодные споры. У Хагрида и драконы милые, и акромантулы, и адский песик — безобидный Пушок...

Желая мне спокойной ночи и всяческих благ, Хагрид уходит. Я падаю на диван и закрываю лицо руками. Ничего не хочу! Не быть, не чувствовать...

Тихие шаги Флер заставляют меня отнять ладони и открыть глаза. Она наколдовывает вокруг вороны клетку, накрывает клетчатым платком и отправляет в дальний угол.

Вот и прекрасно, не буду видеть эту тварь!

Флер устраивается на диване с ногами. Она обнимает свои колени и рассеянно рассматривает корешки книг. Незаметно придвигается ближе. Кладет голову мне на плечо. И я сам удивляюсь, когда понимаю, что уже держу ее на коленях и целую обнаженную грудь.