Сны Элиона (джен)

Невыносимо болела голова и мучил жар, в груди было тяжело, словно что-то давило. Но он снова ехал по этой дороге, его раскачивало из стороны в сторону, и шум города вокруг казался ритмичным гудением, зависящим от стука его сердца или от пульса крови в тяжелой голове. Заборы, люди, крыши домов, все качалось и мерцало, словно кто-то приближал и отдалял от него светильник, то освещая тьму, то подпуская ее ближе, к самому лицу. Около каких-то ворот его сняли с верблюда, он взялся за кожаный ремень упряжи, с усилием протолкнув под него ладонь, чтобы не упасть, удержаться на ногах, и медленно выговорил слова вышедшему навстречу человеку, он даже не понял мужчине или женщине:

— Я болен, помоги мне.

Он бежал по коридору, потому что луна напугала его, там, за дверью, комната его сестры, все спят, а она никогда не спит ночью, всегда, если он приходит к ней, она поднимает голову с подушки и откидывает одеяло, у нее очень тепло и мягко и она знает эту сказку. Только рассказывать об этом никому нельзя.

— Зачем ты его впустила? — неприятный мужской голос. Отец? Он узнал? Элион открыл глаза — над головой навес из сухих листьев, полумрак, ему холодно и рубашка мокрая. Женщина в синем платье стоит к нему спиной у края навеса, во дворе.

— Зачем ты его впустила? — еще громче, — Он умрет, а обвинят тебя!

— Он болен, ему надо помочь, — она выговаривает слова негромко и уверенно.

— Мы выполнили обязательства. Его и положить-то негде, в доме больше нет места.

— Сейчас тепло, он тут останется, — она упирает руки в бока и произносит очень тихо и жестко, — Иди, это женские дела. Зачем тебе женские дела?

Там, перед ней, теперь Элион видит это — невысокий и плотный мужчина, у него кудрявые черные волосы с проседью и злое лицо. Он уходит и женщина поворачивается к Элиону. Она поит его чем-то горячим и горьким из глиняной пиалы, её край неровный и толстый.

Сестра протягивала ему серебряный кубок. Он подбегал к ней, сидящей в тени деревьев, и она наливала воду из кувшина, вода была холодной и край кубка гладким. Он подбегал попить и она наклоняла кубок, пока он пил, нарочно заведя руки за спину, ему нравилось, как она держит кубок обеими руками, большие пальцы ее рук соприкасаются, она держала его, как держат голубей, прежде чем отпустить в небо. И он пил, а потом подбирал брошеный лук и бежал опять стрелять, а его друг стоял на солнце и ждал, глядя исподлобья, нахмурившись.

Очень хотелось пить, он хотел позвать кого-нибудь, но услышал голоса, мужской говорил устало:

— Ты даже не знаешь его имени, и два его слуги, и эти верблюды.

Женщина перебила его:

— Ты снова о деньгах!

— При чем тут их деньги! Ты не знаешь, как его зовут, он не сказал, и его слуги не говорят на нашем языке, как ты похоронишь его, когда он умрет?

— Он не умрет.

— Этот странный человек ходит по городу и говорит ерунду, и за ним толпа. И этот твой больной. Откуда ты знаешь, может и он опасный человек?

— Он не умрет, — снова повторила женщина, уже очень близко от Элиона и он услышал, как она наклонилась к нему, Элион открыл глаза, видел в темноте освещенное ее лицо, она поставила рядом с ним светильник, приподняла голову и поднесла к губам пиалу с горьким настоем.

Когда Элион открыл глаза, был день, у края навеса сидела на корточках девочка с черными кудрями, держала на руках белого зайца и смотрела на него. Он только удивился — откуда тут зайцы? А потом понял, что это кошка. Он привстал, девочка поднялась на ноги, а кошка вырвалась и ускакала по двору. А белый заяц не убежал, потому что он был уже мертв, когда они принесли его сестре. Они прибежали смеясь, и держали его за лапы, и его голова болталась, а сестра закрыла лицо руками и зарыдала. Он кинулся утешать ее, она обняла и отшатнулась, закричала — на его руках была кровь. Ободрать с зайца шкурку и отдать на кухню.

Она сдирала с него липнущую рубашку, мокрую от пота, сосредоточенное лицо, голова повязана синим платком. И снова поила горьким из глиняной пиалы, мир сначала гас, потухал, исчезал, а потом приходил другой мир. Там смеялся красивый мужчина, его отец, Элион точно знал — его отец, там молодая женщина, его мать, улыбалась, глядя на них, и некрасивая девочка стояла, прислонившись плечом к стене и молча смотрела, как они бьются на мечах. Он выплывал и снова тонул в бреду, как в реке, приходил в себя и пытался вспомнить, раз он все равно лежит здесь, вспомнить жизнь до того сна, когда Истар напоил его этим ядом. Теперь эта женщина в синем поила его ядом и он умирал. Может быть он уже тогда умер? Значит, он не может умереть еще раз.

Он лежал на боку и смотрел на освещенный солнцем двор, по нему проходили, спеша, слуги, хозяин ругался на них, иногда сердито поглядывая в сторону навеса, где лежал Элион, бегала кудрявая девочка за белой кошкой, и тащила ее обратно, перехватив поперек живота, эта женщина, чьего имени он не спросил, приходила к нему, прислоняла тыльную сторону ладони ко лбу, поила, то водой, то этим горьким питьем, пыталась кормить чем-то, он даже не чувствовал вкуса. Он смотрел на людей, на тени, тянущиеся по двору, и вспоминал эти странные сны, и череду чужих жизней, как части разъятого рисунка, разбитого витража, сложить в правильном порядке и он все поймет, почему Истар сказал — \"он сам согласился\", на что согласился, за что он никак не может вернуться к себе, и почему его каждый раз принимают за убийцу, или у него не остается никакого другого выхода, кроме как стать им. Словно в его душе не осталось места для любви, а только для смерти. И вот эта череда жизней тянется, как ежедневно тянутся тени через двор, и он всегда разный человек, с одинаковым именем, но он всегда один и всегда рядом с ним — смерть. Но почему же он никак не может заснуть и увернуться на этот раз? Эта девушка кинулась к задыхающемуся старику — чужому! И даже эта безымянная женщина, что поит его горьким, его, чужого человека. Сестра закрыла дверь перед его лицом, его крылатая сестра, его крылатая сестра...

Она присела перед ним на колени и в который уже раз поднесла к его рту питье. Элион попытался отвернуться, и сильная ладонь легла на его затылок и пригнула голову вперед, он стукнулся зубами о край. На внутренней стороне глиняной пиалы были нарисованы синие цветы, просто несколько мазков краски, синие цветы. И он сделал усилие и все же выпил, на этот раз до дна.

Высокие двери тяжело распахнулись и из алтаря на ступени вышла женщина в черном шелковом платье. Там, в глубине алтаря, мужчина в священнической алой сутане звякал чем-то железным, повернувшись спиной. Она шла по проходу между скамей храма прямо к Элиону, и он видел, как на платье проступают белые мокрые пятна, словно кто-то выливал на него молоко. И он почувствовал, как тяжелые горячие капли падают на его лицо и одежду, поднял руку — кровь на ладонях. Женщина встала напротив и Элион понял — на ней тоже кровь, просто эта женщина уже мертвая, потому и кровь белая, как молоко, а он еще живой, хотел шагнуть к ней, но что-то попало под ноги, опустил голову — стилет с голубым камнем на вершине резной рукояти, на стилете — белая мертвая кровь, а у ног женщины — странный нож с широким лезвием и круглой гардой и на нем — его, Элиона, алая кровь. \"Зачем — меня?\" \"Ты тоже\" — ответила она, покачнулась и, схватив его за плечи, ткнулась лицом в грудь. Поверх ее головы он видел как медленно разворачивается человек в алтаре — это отец, почему-то в алой сутане, выливает бесконечную струю из черного флакона в серебряную чашу, она все льется и не кончается, а он все смотрит на Элиона, не отводя глаз, а женщина больно уткнулась лбом в ключицу и бормочет угасающим голосом — \"Не в этот раз, хватит, не надо больше\". И он понял, что тоже умирает, его силы уходят, и скоро все кончится, как только отец отведет взгляд, как только голос сестры иссякнет и прекратится.

И тогда он сжал кулаки так, чтобы ногти впились в ладони и рванулся прочь, выгнулся спиной, уперся затылком и раскинутыми руками и открыл глаза. Было очень светло, за окном висели облитые льдом ветки дерева, ветер колыхал их, и было слышно, как они тонко звенят, ярко светясь от солнца. Он перевалился через край кровати, на полу валялся лук и рассыпанные стрелы, снова откинулся на спину, смотрел на темные потолочные балки. Эти трещины в старом дереве казались ему родными, след от меча на спинке кровати, когда Толон однажды рассердился на него и рубанул в ярости, теперь это казалось смешным. Элион провел рукой по стеганному одеялу, вот там, у края, есть кусочек парчовой ткани, он колючий, повернул голову налево… В глубине комнаты на столе под солнечным лучом прозрачно светилась тонкая фарфоровая чашка с нарисованными внутри синими цветами. Он снова зажмурил глаза. Сильно забилось сердце.

И услышал сердитый детский голос, свой голос: «Мне не нравится эта сказка!». И теплый родной голос ответил ему: «Хорошо, Эль, когда я буду рассказывать в следующий раз, может быть, грифон успеет остановиться».