Flying over Precipice-Castle (гет)

На обед подали острый рыбный суп, представленный как "Морской" (вроде уха, а вроде и нет, в чём же дело? возможно, в странном синеватом цвете... однако это более, чем просто съедобно!), салат из морепродуктов, бутерброды с икрой (однако язык не поворачивается назвать это произведение кулинарного искусства так прозаично: конструкция настолько витиевата и содержит так много разных элементов, от оливок до морской капусты, что даже не знаешь, с какой стороны подступиться к этому чуду) и вкуснейший ягодный морс.

Застолье протекало в привычном русле: Реджина крысилась на всех и каждого, Джонс беспрестанно шутил обо всём, о чём можно шутить, и незаметно подливал себе в морс что-то инородное (происхождение, наверняка, тоже было плодово-ягодным); мистер Голд, Франкенштейн и мисс Свон приятно обсуждали разные аспекты жизни Замка. Так, например, Эмма узнала, что мужчины являются большими любителями охоты, что рыбалка в определённое время года здесь тоже процветает, а также — что хозяин увлекается фехтованием.

— Мисс Свон, чуть не забыл, мистер Рихтер просил известить Вас, что будет ждать после обеда в Северной башне, — сказал вдруг камердинер, подливая себе в бокал рубиновую жидкость.

— Правда ли, что вы приехали сюда, чтобы брать у него уроки? — неожиданно вступила в беседу Реджина. Да, обстоятельство весьма необычное и неожиданное.

— Да, мисс Миллс, правда: я поступаю в Академию Художеств в столице этим летом, сейчас стараюсь как можно больше практиковаться. К примеру, я весьма успешно участвовала в последних пяти "Деревенских выставках"... — распространилась девушка (вряд ли от желания похвастаться, просто по разом стихшим за столом разговорам на иные темы можно было догадаться, что все четверо очень внимательно слушают и желают знать подробности).

— А откуда Вы узнали о мистере Рихтере? — странно, что же это обычно столь неразговорчивая и отстранённая от презренных людишек Реджина вдруг пристаёт к девушке с подобными расспросами? — Он далеко не известный человек. И, я бы сказала, предпочитает избегать света, — добавила она с абсолютно непонятной Эмме иронией. Мисс Миллс откинулась на спинку стула, внимательно наблюдая за собеседницей и всем своим видом показывая, что перебивать её больше не собирается.

Мистер Франкенштейн также не сводил с девушки глаз, чего уж говорить о Джонсе, за которым Эмма недавно заметила привычку навострять уши даже на лакейскую болтовню. Мистер Голд задумчиво склонил голову набок; девушке даже показалось, что он смотрит вовсе не на Эмму, а куда-то сквозь неё.

— Ну, достаточно давно я видела одну его работу в большом городском музее...

Неожиданно её перебили. Нет, это была не экономка и даже не дворецкий.

— Что же то была за работа? — поинтересовался вдруг мистер Голд. На секунду девушке, прерванной на полуслове, показалось, будто в карих с золотым проблеском глазах хозяина промелькнул очень дурной огонёк: то ли свет так упал, то ли мисс Свон (кто ж любит, когда его перебивают?) просто стало досадно.

— Эта картина произвела на меня крайне сильное впечатление, особенно если учитывать, что я тогда была совсем ребёнком: признаться, именно после неё я и начала рисовать. Она называлась "Кораблекрушение".

Голд задумчиво кивнул и погрузился в свои мысли. Казалось, он и вовсе перестал слышать, что происходит за столом: больше в разговоре он участия не принимал. Эмма продолжила свой рассказ:

— На картине стояли лишь инициалы "А.Р." Что смотритель, что экскурсовод не смогли назвать мне ни имени художника, ни года, когда была написана картина, сказали лишь, что висит она на этом месте в галерее уже очень давно. Через пять лет, когда я снова побывала в столице вместе с отцом, я вернулась в музей: "Кораблекрушение" было на месте, такое, каким я его запомнила. На этот раз мне повезло больше: один старый посетитель музея назвал мне фамилию художника, однако это было всё, что он смог мне поведать.

— И не странно, — заметил мистер Франкенштейн. — Удивительно, что нашёлся человек, который смог рассказать это Вам, — лицо камердинера имело сейчас какое-то смутнённое выражение: крайнее удивление мешалось на нём с необычной мрачностью (при Эмме он хмурился вообще впервые).

— Поэтому, когда в конце октября... кажется, это было тридцатого, я получила письмо от мистера Голда с предложением провести три недели в Замке-на-Обрыве и познакомиться с мистером Рихтером, я просто не могла отказаться.

* * *

За нескончаемой вереницей ступеней и муторным подъёмом внутри башни мистера Голда, Южной, нашлась дверь, ведущая к ветродуйному коридору, который соединял её с Северной. Должно быть, такова задумка архитектора: попасть туда можно было только так, и никак иначе.

Как сам мост, так и крыша над ним были сложены из крупных каменных глыб. Ветродуйным коридор назван был явно неспроста: меж опорных колон метался просто обезумевший зимний ветер, меча в глаза снопы снежных игл; под скромное коричневое платье (для работы в мастерской) то и дело запускал коготки морозец. Мисс Свон не покидало ощущение, будто она — блуза, которую вручную стирают в корыте, то и дело меняя пенную воду, и что вот-вот её закончат выжимать и выплеснут из лохани вместе с водой. Да, того и гляди унесёт...

Шёл снег. В течение двух последних суток это происходило постоянно. Всё вокруг было... нет, не белым, абсолютно не белым. Мир внизу, под мостом, занялся блёклым серым цветом, который невозможно описать словами. Однажды один очень близкий Эмме человек подметил, что серый — самый "всеобъемлющий" цвет: им может стать что угодно. Серый же — ничем.

Всё было серым: и небо, и море, и стены замка... Не за что было зацепиться взглядом. Пейзаж вокруг стал оглушающе пустынным, неживым. При взгляде на одинокое голодное море делалось как-то зябко и неприютно.

Эмма словила себя на том, что она до невозможного взволнована. Отчего-то её охватило такое ощущение, будто сейчас решается её дальнейшая судьба: с этим человеком она мечтала встретиться одиннадцать лет! И вот, шанс выпал.

Перед деревянной дверцей (дверь в Северную башню была куда менее замысловатой, громоздкой и вызывающей, нежели соседская) мисс в нерешительности остановилась. Глубоко вдохнула. Усмехнулась своим глупым мыслям, похожим на бросающихся при виде хозяйского кота врассыпную амбарных мышей... "Господи, зачем я медлю, опоздаю ведь!" — одёрнула она себя и решительно выставила руку вперёд.

* * *

Внутри было темно, тихо и пыльно, как в деревне на чердаке. Это забавное сходство неожиданно усилилось, когда мимо Эммы прошмыгнуло что-то большое и пушистое. Девушка громко вскрикнула, как только смекнула, что это отнюдь не собрат её знакомого Мурзика, а большой мохнатый серый пасюк.

Усатой крысиной морде не оказалось до неё никакого дела. К счастью.

С потолка свисали ажурные клочья паутины и цепи со свечными канделябрами. Над лестницей не горело ни единого огня. В щекочущем нервы полумраке подпотолочные конструкции разного характера происхождения задумчиво покачивались, радуясь тому, что здесь тепло и уютно, не то что снаружи! И Эмма бы с удовольствием разделила эту радость, если бы помещение оказалось хоть чуточку поприветливее.

Оно совсем не выглядело обжитым.

Подозрительно знакомая спиральная лестница уходила вверх и вниз.

Единственным источником света на этом пролёте было маленькое зарешеченное окошко под самым потолком, больше смахивающее на тюремное, нежели на декоративное. "Ну и странный же вкус... Наверно, все творческие личности такие..." Идти вниз совсем не хотелось: там было ещё мрачнее; к тому же, это направление избрал давешний пасюк. К новой встрече с миловидным жителем башни девушка была не готова. Поэтому она решила, что разумнее будет попытать удачи наверху.

И снова лестница. Местами становилось темнее, местами — светлее: всё зависело от прихоти дыр в стенах, взявшихся претендовать на роль окон. Кое-где в этих самых стенах причудливым образом возникали ниши или кривые ржавые гвозди, на которых болтались то букетики полевых цветов, то еловые, лавровые или одуванчиковые венки, то... крысиное чучело?! Иногда эти же харизматичные гвозди (какие чудные изгибы и повороты только не находило железо!) облюбовывали затянутые пылью картины. Они не имели рамок, чаще всего это были просто пожелтевшие листы бумаги с бледными карандашными набросками, которые без света и не разобрать. Когда на очередном витке лестницы гостье встретился "Маскарад", она не удивилась. Совсем.

Пролётов через пятнадцать (а по ощущениям — так через все сто) каменная лестница кончилась. Лестница — приключения на этом не кончались: гостью поджидала приставленная к стене деревянная стремянка. Подойдя к ней с крайне скептичной улыбкой, Эмма слегка её покачала. Лестница ответила приветливым скрипом.

"Какое же извращённое у жильца башни представление о гостеприимности, надо заметить..." Сверху до неё доносился чей-то подхриповатый голос: с направлением движения мисс Свон всё-таки не прогадала, осталось только преодолеть эти вот шаткие перекладинки. "Ну что ж, с богом..."

Она зажмурила глаза и, крепко ухватившись за шершавое дерево, стала взбираться вверх. Как и все лестницы в замке, эта оказалась длиннее (то есть ещё и выше, чёрт побери!), чем выглядела на первый взгляд. Однако боги сжалились, и восхождение (восползание, как вам будет угодно) прошло спокойно.

И вот, преодолев последнюю ступеньку, Эмма оказалась на чердаке. Потолок был сводчатый и очень низкий ближе к несущим стенам (видимо, она забралась под самый шпиль Северной башни). Макушка гостьи чуть-чуть не доставала до потолочных балок. Под крышей, завернувшись в кожистые крылья, в немалом количестве спали летучие мыши...

...и не только мыши. Повиснув на балке вниз головой и держась за неё, почитай, одними только ногами, худощавый мужчина с длинными, волочащимися по пыльному, грязному полу тёмными волосами, зажав в зубах одну тонкую кисть, другой, побольше, рисовал что-то на большом мольберте чёрной краской. При этом он слегка покачивался, то и дело поглядывая на висящих рядом с ним мышей, и бубнил себе под нос.

Эмма открыла рот. Закрыла. Навязчивым жестом заправила за ухо прядь волос. Переступила с ноги на ногу. Она во все глаза глядела на человека в весьма потрёпанном сюртуке, запятнанном грязью, чёрными кляксами, ржавчиной, краской, помётом, то ли мышиным, то ли птичьим, перьями, пухом... Его одежда была бесформенной, определить её возраст просто не представлялось возможным. Продолговатые посеревшие ступни, верно, никогда не знали сапог, а исцарапанные руки с длинными цепкими узловатыми пальцами — перчаток. Мистер Рихтер определённо заметил её ещё "с порога", но был слишком увлечён своей работой.

Странное дело, мужчина совсем не вызывал отвращения: напротив, Эмма сама чувствовала себя как будто голой в излишне чистом и опрятном платье. Она прямо-таки не знала, куда себя деть! Девушка покраснела, поняв, что уже несколько минут через чур внимательно разглядывает его. Откровенно говоря, пялится...

Она уже была готова просто выскочить из комнаты (право же, это было бы забавно, с учётом того, что выход один — вниз), как вдруг, ни с того ни с сего, художник порывистым движением ухватился худыми жилистыми руками за балку и спрыгнул вниз. С полминуты он простоял перед картиной (мисс Свон затаила дыхание), потом что-то на ней исправил и повернулся к гостье.

Лицо его в обрамлении чёрно-серых (то ли проседь, то ли пыль) растрёпанных волос было начисто лишено какой бы то ни было красоты или привлекательности: впалые щёки, отнюдь не живописный изгиб рта, нос с горбинкой, на подбородке уродливый шрам, лоб "украшает" впадина (форма черепа, видно, такая), глазницы посажены глубоко... Однако было в нём что-то такое, что не могло не врезаться в память. Взгляд — всепроникающий, цепкий; когда он смотрел на кого-то, в подкорку закрадывалось странное ощущение, будто мысленно художник уже построил портретный набросок и выверил все пропорции. Глаза — не то прозрачные, как дождевая вода, не то мутные, как зимнее небо, не то тёмные, как кусок антрацита. Чёрт его разберёт, но эпитеты так и сыплются.

— День добрый, Эмма, — поприветствовал он и протянул девушке узкую ладонь. Рукопожатие у него было сильное, внимательные глаза, наверно, могли просверлить дыру в лице мисс Свон.

— Здравствуйте, мистер Рих... — кое-как выдавила она, чувствуя себя абсолютной блондинкой.

— Альвинхен, — оборвал он и отступил назад, двигаясь плавно и порывисто, как поток воды.

Осмелев, мисс Свон сделала пару шагов вперёд и встала перед полотном.

— Позвольте спросить, а... что это здесь?

— "Пещерная тропа глазами ночного летуна", — ответил Альвинхен, слегка склонив лохматую голову на бок. Это прозвучало смешно, однако он и не думал менять выражение лица, так что Эмма тоже не стала делать глупостей.

— Потому вы и висели вниз головой? — осторожно спросила она, разглядывая полотно, задумка которого была очень хорошо ясна: полость горы, вид "сверху" (да, несколько неординарный ракурс...).

— Именно так. Хочешь нарисовать картину — почувствуй картину. Понимаешь?

Эмма кивнула. Альвинхен сделал несколько резких шагов назад. Высокий, сухощавый, весь состоящий из острых углов, порывистый и непредсказуемый в своих резких движениях, художник являл собой какую-то безумную стихию, — не успеешь увернуться.

— И кто же надоумил Вас приехать сюда, мисс Свон? — в весьма прямолинейной и резкой манере поинтересовался Альвинхен. Ей потребовалась целая минута, чтобы справиться с неожиданностью.

— Мистер Голд — мой дальний родственник.

Художник неделикатно приподнял правую бровь, но никак не прокомментировал это высказывание; девушке стало немного даже обидно на такую странную и совсем необоснованную реакцию, но она продолжала:

— Он написал отцу, что может предложить мне...

— ...несколько уроков от его доброго, старинного друга? — со скучающей иронией подсказал художник, закатив глаза к потолку и облокотившись на стеллаж, заваленный всякой разной всячиной: от тюбиков с красками до чашек с перьями. Эмма решительно ничего не понимала.

— Д-да. И вот, мы всё... обсудили, — не самое правдивое слово, но первым пришло на ум именно оно, — и мистер Голд прислал за мной экипаж и кучера. Я приехала сюда, — закончила Эмма. Она чувствовала себя оправдывающейся.

— Как интересно... — забавясь, Рихтер подкинул в воздух полупустую баночку с зелёной краской, чтобы тут же не глядя поймать её и сжать в кулаке. — А у тебя большая семья, Эмма? Или вы с отцом живёте одни?

Да, к такому повороту разговора она абсолютно не готовилась. В большой сумке, перекинутой через плечо, лежало несколько её самых презентабельных работ, карандаши и кисти — Эмма была готова сесть за работу и показать, на что она способна, прямо сейчас. Но её новый учитель со странной улыбкой, жутковато походящей на трещину на бледном худом лице, задавал никоим боком к делу не относящиеся вопросы. Абсурд!

— Семья у нас... достаточно большая, — осторожно ответила мисс Свон, — у меня две младшие сестры и брат.

— И, разумеется, любящая мать дополняет эту прекрасную композицию?

— У меня нет матери, — резковато ответила Эмма, вздёрнув подбородок и нехорошо блеснув глазами. — Вот уже десять лет, как нет.

— Да, это было бы слишком утопически, — кивнул Рихтер. Ни тени сочувствия или стыда за то, что он секунду назад сильно задел свою будущую ученицу за живую струнку, — но к её отсутствию наверняка прилагается мачеха, которую ты полагаешь той ещё стервой и наверняка правильно полагаешь? Сколько из сестричек сводные?

— Обе сводные. И да, брат — тоже, — предварила она вопрос, наверняка обещавший последовать далее. — К чему этот разговор, мистер Рихтер? Я приехала к Вам рисовать, а не...

— ...обсуждать проблемы, отчасти послужившие причиной твоего приезда? — подсказал художник. Он наблюдал за её сдерживаемым, но всё-таки заметным гневом с восхищением истинного живописца: кажется, вот-вот попросит замереть и вооружится красками.

— Прекратите.

Мистер Рихтер выдержал на себе её гневный, пронзающий, испепеляющий и сметающий на своём пути города и сёла взгляд и решил, что, пожалуй, хватит.

— Я принесла с собой несколько работ, — перевела тему Эмма, потянувшись к сумке.

Но абсурд продолжал прогрессировать. Вместо того чтобы чинно принять и рассмотреть "портфолио", Альвинхен Рихтер засмеялся каркающим, шершавым смехом. И смеялся так минуты две, откинув лицо и, похоже, упиваясь самим процессом. Потом, к счастью, всё-таки вспомнил, что девушка всё ещё стоит перед ним и как бы ожидает какой-то более вменяемой реакции на своё весьма логичное предложение версии дальнейшего развития событий.

— Все Ваши работы я уже видел, мисс Свон.

"Что?! Как?! Где?! Когда, чёрт побери?!" — она решительно ничего не могла понять. Да она, если на то пошло, не могла точно определить даже возраст стоящего перед ней человека: выглядел мистер Рихтер на тридцать, но в волосах уже проглядывала седина. И на полного сил и молодости мужчину он ничуть не тянул. Альвинхен выглядел сухим чучелом и был больше похож на большую чёрную птицу, еле дотянувшую до спасительного южного берега, нежели на обычного здорового человека.

— Скажу, Вы бы определённо имели успех в деле картографа. Или чертёжника. Или, скажем, архитектора... Смотрю я на Ваши работы — и прямо-таки вижу, как Вы часами выверяли пропорции, пересечения линий, анатомию... Похвально, конечно, мисс Свон, но не находите ли Вы себя тем ещё мазохистом? — поинтересовался Рихтер.

— Боюсь, что нет, — не без язвительности в голосе ответила она. Тоже мне, нашёл, к чему прикопаться! И что, "интересно было бы знать", плохого находит уважаемый Альвинхен в том, чтобы делать работу качественно?

— Что же касается сюжетов, тут всё отнюдь не так однозначно.

"Интересно, почему же?"

— Сказать, что Вы наглядное пособие по тому, какие сюжеты не надо выбирать для своих работ, — равно что промолчать, мисс Свон. Такого количества клише я не видел ещё нигде, — девушка вспыхнула, но никак не прокомментировала. Рихтер же с готовностью продолжил разбор полётов: — Ваша "Дама с собачкой" привела меня в особый восторг. Подобные картины рисовали десять, пятьдесят, сто лет назад, при чём всегда этот извечный чепчик, исключительно прозаичный парковый фон и какая-то больная пародия на нормального пса, вьющаяся у Её Ног. А Ваш "Вид на дворец на речке-Быстрице"? Что-то подсказывает мне, что с этого ракурса наше народное достояние изображали ещё основатели королевства, причём все поголовно... Вы не находите это удивительно скучным и недостойным себя — перерисовывать старые, как мир, истории?

— Я... — Эмма, признаться, даже не знала, что ей на это сказать.

— Можете не отвечать. Правда, под огромным количеством бумаги, на которой вы просто зря разводили краску, я нашёл кое-что, что очень заинтересовало меня. Ваша работа "Вид на дом напротив".

— Я рисовала её ночью и, по правде говоря, очень сомневалась, стоило ли брать: сюжет какой-то странный, непонятный... Я написала её, почитай, всего за несколько часов... Там не всё в порядке с перспективой, мне кажется, — смущённо добавила мисс Свон.

— Чёрт бы Вас побрал! То есть Вы хотите сказать, что одна из немногих замысловатых работ, которые я отрыл в Вашем портфолио, чуть ли не была забракована ввиду того, что она, видите ли, недостаточно банальна?

Эмма молчала, всё больше заливаясь краской. Ситуация абсурда невзначай переросла в ситуацию позора.

— Не позволите ли Вы повыведывать мне ещё немного увлекательнейших подробностей? У Вас были учителя?

— Да, двое.

— Попробуйте мне сказать первое, что придёт на ум при воспоминании о каждом из них. Только не задумывайтесь, мисс.

— Занудная старая шваб... — как-то совершенно случайно вылетело у Эммы при воспоминании о чопорной старушенции с визгливым голоском, извечной линейкой в руках и привычкой орать на любого, кто посмеет подать голос в её святилище искусства.

— Отлично, продолжайте!

— И прямо-таки помешанный на своём опрятном внешнем виде...

— Прекрасно, мисс Свон. Этого достаточно. Хотите ли Вы сказать мне, что всё это время Вас обучали люди, которые были Вам искренне противны? Находили ли Вы в них хороших художников? Я боюсь, что нет.

— Нет, мистер Рихтер, — послушно признала она. Противоречить Альвинхену становилось всё сложнее и сложнее. Наверно, это происходило хотя бы потому, что каждое слово этого человека было пропитано такой уверенностью (и самоуверенностью тоже), что это невольно передавалось слушателю. Каждая его реплика вызывала в голове рой вопросов к себе самой. Вопросов и самокритики, что для Эммы было убийственной смесью.

— Домашнее образование — гроза нашего века. Неужели Вашему отцу было жалко денег на то, чтобы найти Вам действительно хороших преподавателей? Ах, простите, я опять сую свой нос не туда, куда надо... Полагаю, Вы частенько сдавали идиотские экзамены, писали натюрморты и, краснея до корней волос, натурщиц; Вас заставляли по сто раз перерисовывать одни и те же работы просто потому, что что-то не нравится унылой классной даме в блике вот на этой виноградинке... Вы, разумеется, настолько не уверены в своих силах, что каждый раз, садясь за мольберт, чувствуете страх перед панически огромным белым листом, который надо каким-то образом заполнить правильными линиями...

Эмма просто кивнула. Потому что именно так всё и было.

— Хорошо, мисс Свон... приступим?

Эмма немного оживилась. Этот разговор, слишком откровенный и прямой по сути своей для первой встречи, заставил её выпасть в осадок. В человеке, стоящем перед ней, чувствовалась сила и умение убеждать. Произвести впечатление у него получилось отлично. Даже страшно подумать, что дальше ждёт её в Северной башне. Надежд на то, что Альвинхен попросит нарисовать кошку или вазу при стандартном освещении лелеять не приходилось, — это было бы слишком просто.

Художник, как будто ища вдохновения, осмотрелся вокруг. Эмма наблюдала за ним с затаённым дыханием и эдаким очень гадким предчувствием...

...и не прогадала.

— Мисс Свон, — Альвинхен расплылся в широчайшей улыбке, — я нашёл для Вас прекрасную композицию. Как Вам? — кивнул он вверх, глядя на потолок.

Эмма посмотрела туда же. На ржавой цепи покачивался старый закопчённый свечной канделябр, грозясь вот-вот рухнуть кому-нибудь на голову. Выглядел данный предмет интерьера исключительно ветхо — как больной зверь, застрелить которого хочется уже просто из жалости.

— Присаживайтесь... — указал мистер Рихтер на низкий расшатанный стул, стоящий перед неумелой импровизацией на тему холста. Данная конструкция глядела калекой, над которым природа поиздевалась особенно жестоко, и представляла из себя табурет о трёх ножках (одна кривая), пожелтевший лист и в том же духе мольберт, выглядевший шатко и неопрятно до крайности. В таких отвратительных условиях мисс Свон ещё работать не приходилось. Она быстро села и бросила взгляд на злосчастный канделябр: из-за окна и то ракурс был бы лучше. Но Альвинхен Рихтер — исключительно талантливый человек!

— Рисовать вы будете углём, я полагаю... — задумчиво изрёк мужчина, почёсывая подбородок. Ещё одна примечательная вещь в его внешности: несмотря на общую запущенность, лицо у художника было гладко выбритым и чистым. Удивительный контраст.

Вздохнув, Эмма принялась за работу.

* * *

...она трудилась над чёртовым построением этого чёртова рисунка битых полтора часа. Полтора часа! Рисовать его пришлось, глядя на конструкцию не просто снизу вверх а ещё и слегка сбоку. Даже описать выбранный художником безумный ракурс простыми словами было невозможно. "Какая изобретательность, подумать только!"

Сам же Альвинхен Рихтер снова на манер летучей мыши повис на потолочной балке и взялся за краски. Он абсолютно не мешал своей подопытной. И, более того, делал вид, что вообще не замечает её.

Временами, разумеется, ему приходилось спрыгивать, потому что кровь в висячем положении сильно приливала в мозг. Элементарная техника безопасности. Несколько минут поглядев на картину и поисправя на ней кое-какие тени-блики, Рихтер возвращался в прежнее положение. При этом он всё время тихо напевал. Его бормотание отнюдь не мешало работать, напротив, создавало ни с чем не сравнимую атмосферу, сливаясь с воем ветра и копошением летучих мышей на балках.

"The wind is a'whipping through the open doors,

Or struggling on the surface with a cry for help..." [1]

Работа не ладилась, и Эмма это понимала. Чёрно-серыми пальцами она покручивала уголёк, понимая, что с построением злосчастного подсвечника опять что-то не так. Снова перерисовывала. Снова, закусывая губу, смотрела на дело своих рук и впадала в отчаянье. Перерисовывала. Таким образом круг замыкался.

В конце концов мисс Свон, признав и смирившись с тем, что ничего лучше у неё всё равно не выйдет, обратилась к учителю:

— Мистер Рихтер, я закончила.

Художник сию минуту спрыгнул с балки, положил кисть, отряхнулся и быстро подошёл к Эмме. "Я всё не перестаю удивляться: как можно двигаться так быстро?" Он застыл за плечом девушки, как каменное изваяние. Она развернулась к нему. Мистер Рихтер стоял, поднеся к губам сжатую в кулак левую руку и нахмурив чёрные брови. Он был недоволен, чего и следовало ожидать.

— Мисс Свон, я вижу здесь не более чем чертёж... сухой и безжизненный, как то свойственно чертежам. Понимаете?

Она понурено молчала. А что было говорить?

— Вставайте, Эмма.

Художник быстро направился к люку и полез по лестнице вниз. Понимая, что мешкать нельзя ни секунды (иначе она просто рискует не догнать Альвинхена!), Эмма поспешила за ним. Они быстро преодолели стремянку (пару раз у мисс Свон было такое чувство, что сейчас она определённо свалится своему учителю на голову и на этом их плодотворное сотрудничество подойдёт к концу), потом начали довольно быстрый спуск по каменной лестнице.

— Куда мы идём, мистер Рихтер?! — крикнула Эмма ему в спину. Бесполезно.

Они продолжали спускаться всё ниже и ниже к основанию башни. Рихтер не останавливался и ничего не объяснял, — стоит начать привыкать...

И вот, двое спустились в просторное пыльное помещение с очень высоким потолком, напоминающее обилием сваленного у стен барахла (и в шкафах, и в сундуках, и на полках...) огромный склад. Оставив Эмму у подножья лестницы, мистер Рихтер направился к противоположной стене, где были закреплены на блоке толстые тяжёлые цепи (на них держалась гигантская люстра).

"И что мы собираемся здесь рисовать?.. Тут вообще нет ничего, чем можно было бы рисовать! Или... рисовать мелом на стене? рисовать углём по полу?" — мысли в голове Эммы вились беспорядочным роем, но ни одна из них не походила на правдоподобную: предугадать действия её нового учителя представлялось решительно невозможным.

— Что ж, мисс Свон, слушайте меня внимательно, — начал художник, берясь за рычаг, — сейчас я спущу к полу вон ту дуру, — показал он длинным пальцем на люстру и начал со скрипом и скрежетом металла вращать колесо. — Она в замке давно уже не используется: как вы видите, на ней нет ни свечей, ни хрусталя, ни золота, ни прочей муры; когда-то висела в главном зале и, поверьте, была одной из главных достопримечательностей дома, но времена меняются, вкусы тоже... Сейчас она являет собой что-то вроде канделябра, который Вы так старательно малевали наверху, — огромный железный "скелет" медленно приближался к полу. Эмма смотрела на происходящее с полнейшим недоумением. В Северной башне недоумение сделалось её постоянным спутником.

— Но эта старушка до сих пор весьма прочна и может выдержать три, а то и четыре человеческих веса, что, согласитесь, делает ей честь.

Мисс Свон, как завороженная, не сводила удивлённых глаз с внушительной конструкции, остановившейся у неё перед носом. Не на уровне носа, правда, а на уровне пояса, но давайте не будем придираться к словам. Она (люстра) слегка покачивалась и выглядела взаправдашним ветераном труда. Пятна ржавчины изрядно подпортили железные прутья (как и всё в этой башне), на них лежал толстый слой пыли. Похоже, никому уже много лет не было никакого дела до судьбы этой вещи.

— Залезайте, мисс, — скомандовал художник.

— Что? — уставилась на него Эмма.

— Мисс Свон, я бы не советовал Вам портить впечатление о себе настолько быстро.

— Но...

— Полезайте же!

Больше не переча, Эмма несколько неуклюже вцепилась в люстру. Происходило что-то абсолютно сумасбродное...

— Я бы посоветовал Вам на неё встать, — назидательно сказал Альвинхен.

Она ещё толком не успела взлезть на эту своеобразную платформу, как Рихтер резким движением поменял положение рычага. Блоки стремительно пришли в движение. Конструкция с неожиданной скоростью устремилась вверх. Художник бросился к ней и, оттолкнувшись от земли, запрыгнул к своей подопечной. В тот момент его необъяснимое сходство с большой чернокрылой птицей особенно усилилось.

— Мистер Рихтер, что Вы делаете?! — завопила Эмма. — Как мы теперь отсюда спустимся?!

— Заткнитесь и держитесь крепче, мисс.

Альвинхен Рихтер был поразительно спокоен. Он улыбался и явно наслаждался происходящим, крепко держась за цепи и глядя только вверх. Эмме дважды повторять не пришлось: она намертво вцепилась в железный стержень и закрыла глаза, красочно представляя, как они сейчас размажутся по потолку (стенам, полу). Бросив на неё короткий взгляд, Альвинхен засмеялся.

— Открой глаза и наслаждайся, дурочка!

— Я не дурочка! — обиженно ответила она и тут же подняла веки, чтобы метнуть на этого сумасшедшего гневный взгляд. — Что мы, чёрт побери, делаем, мистер?!

— Пишем картины, мисс, — невозмутимо ответил художник. Подъём прекратился так же резко, как и начался (видимо, у сероглазого всё было рассчитано до миллиметра, ибо они зависли одинаково далеко и от потолка, и от пола). Твёрдо встав на ноги, мужчина начал раскачивать саму по себе небезопасную конструкцию, как будто это были качели.

Нет, кричать на него Эмма больше не могла. Она вообще кричать больше не могла! Они раскачивались из стороны в сторону, рассекая спёртый воздух, пролетая под косыми тусклыми лучами белого света. Вокруг кружилась пыль. В центр комнаты выбежала из тёмного угла крупная серая крыса и, пощёлкивая зубами, удивлённо уставилась на чудаковатых людей, выбравших такой странный способ развлечения.

Люстра раскачивалась всё сильнее, цепи, казалось, готовы были вот-вот лопнуть, каркас — развалиться. Эмма — умереть от ужаса. Всё вокруг кружилось. Они носились от стены к стене. Одно из окон распахнулось, и в помещении сделалось ещё холоднее.

— Мистер Рихтер, хватит!!! — в конце концов не выдержала девушка и крепко зажмурилась. Как они слезут отсюда? Как, как, как?! Рычаг внизу, а этот самый низ — десятью, а то и боле, метрами ниже! Нет, Рихтер определённо безумец!

Он смеялся. "Ну что с этим человеком не так, скажите мне?!"

— Ну хорошо, мисс Свон! — ответил он и полез по толстой цепи вверх. "Боже, упадёт!.." — с ужасом подумала девушка. Но мужчина оказался поразительно ловок для того доходяги, которым выглядел. Он карабкался вверх как ящерка.

— Осторожнее, Альвинхен! — крикнула Эмма вслед. Люстра стала медленно спускаться вниз.

— Крикните мне, когда будете у пола!!! — донёсся до девушки голос художника. "Так, хорошо, Эмма, держи себя в руках..." Всё ниже и ниже сквозь пыль и мрак.

— Стойте!!! — что есть мочи закричала она и спрыгнула с люстры.

* * *

Подвал вокруг медленно возвращал себе привычные очертания. Медленно и мучительно: голова Эммы шла кругом, а ноги подкашивались. Ей казалось, что она всё ещё там, под потолком — болтается на железной цепи, которая неизвестно в какой момент может просто порваться (слова о четырёх человеческих габаритах вовсе не успокаивали), и носится с пугающей скоростью над полом. Мир мисс Свон в те минуты перевернулся с ног на голову.

Рихтер с самым невозмутимым видом, обмотав руки тканью (свою одежду он рвал не задумываясь), съехал вниз по цепи, вернул люстру в изначальное положение и задумчиво эдак поглядел на перекошенное лицо своей подопечной. Спрашивать, понравилось ли ей, явно не стоило.

С заваленной мешками с мукой полки на Эмму глубокомысленно поглядывали чёрные крысиные глазки.

— Давайте уйдём отсюда...

* * *

И вот, снова чердак, снова мольберт, снова карандаш, снова канделябр. Глядя на него, Эмма невольно содрогалась — очень уж яркую ассоциацию с только что опробованным "аттракционом" он теперь вызывал. При взгляде на него голова снова шла кругом, а перед глазами всё плыло — вспоминались все до единого "яркие и красочные впечатления", которыми мисс Свон обзавелась за последний час.

Из-под её руки теперь выходил совершенно иной рисунок: канделябр заметно покачивался, его окружал гнетущий, тревожный мрак. Пламя свечи трепетало на ветру. Странно, ведь её "позёр" ничуть не изменился — просто теперь Эмма смотрела на него совсем другими глазами. Смотрела с нездоровым сочувствием, представляя, как ему, бедному, должно быть, страшно качаться там... под потолком. Так высоко. Должно быть, для маленького, беспомощного, насквозь проржавевшего свечного канделябра это безумно большое расстояние!

— Великолепно, мисс Свон. Вот теперь мне нравится ваша работа. Без зазрения совести скажу: она написана так проникновенно, что у меня по спине пробежал холодок, — серьёзно добавил художник.

"А когда мы болтались на чёртовой люстре, холодок у Вас по спине не пробегал?!" — она определённо кое-что начинала понимать в стиле работы Альвинхена Рихтера. Он висел на балке вниз головой, аки летучая мышь; он качался на старой люстре, чтобы ощутить на себе все злосчастья какого-то подсвечника. "Хочешь нарисовать картину — почувствуй картину", да?

— Что ж, до свиданья, мисс Свон. О времени нашей следующей встречи Вас известят.

— Спасибо, мистер Рихтер... это было...

— Будоражаще? — предположил художник.

— Я хотела Вас убить.

— Отлично свели знакомство, не правда ли?

— Именно так...

* * *

Стоя возле маленького окошка, худощавый мужчина с растрёпанными чёрными волосами смотрел на удаляющийся по ветродуйному коридору силуэт девушки, спешащей на ужин. Он был мрачен. Пожалуй, здесь не стоит искать сравнений.

— Бесплатный сыр, увы, только в мышеловке, мисс...

___________________________________________________________

[1] Текст песни Katzenjammer — To the sea. Перевод:

Ветер врывается в открытые двери,

Или всё ещё борется с ветром, зовя на помощь.