Сердце Каменного принца (джен)

Подсудимой оперативно оказали медицинскую помощь, Джиневра наотрез отказалась от госпитализации, она мёртвой хваткой вцепилась в руку мужа и на все советы подумать о своём здоровье отрицательно качала головой. Гарри, посидев возле неё, согласился давать показания.

* * *

С него сняли цепи. Выйдя к трибунке в центре зала суда, он долго молчал. То разглядывал ряды зрителей, то свои ботинки. Судья не выдержал и поторопил его.

— Прошу удалить из зала суда моих сыновей, — сказал Гарри. — Буду говорить только в их отсутствие.

— Хорошо. Господа авроры, выведите из зала Джеймса и Альбуса Поттеров, но проследите, пускай подождут в коридоре.

Едва за сыновьями закрылись двери, Гарри заявил:

— Я отказываюсь давать показания. — И прошептал сам себе: — Ничего они не нароют, Хорёк блефует. Не позволю втягивать в это Джеймса.

— Что?! Вы издеваетесь?! — побагровел, наверное, впервые за всю свою судейскую карьеру, Гланвилл.

— Упрямый и тупой грифф! — Малфой закатил глаза и плюхнулся на стул. Со злостью захлопнул папку с документами и стукнул по столу кулаком.

Члены коллегии загомонили, будто школьники на перемене. Слышались разрозненные реплики: «Безобразие! Издеваются! Впервые присутствую на таком бестолковом процессе! Клоуны, паяцы! Поттер свихнулся! Куда смотрит Верховный? Призвать к ответу!»

На самой верхотуре амфитеатра Гермиона, всё это время крепко державшая мужа за руку и жадно ловившая каждое движение и слово, звучавшее на площадке судебного зала, произнесла с замиранием сердца:

— Смотри, Рон, что сейчас будет. Никто, кроме Малфоя на такое не способен. Именно для этого я и договорилась с ним.

— Что?! — Рон открыл рот. — Опупеть! Сдурела ты? Договорилась с Малфоем?! Что здесь вообще происходит?

Драко между тем взял себя в руки, снова сверился с документами дела и, когда шум на рядах судейской коллегии немного стих, сказал, что настаивает на вызове ещё одного ранее не заявленного свидетеля, а именно Шанталь Делакур.

— Кого?! — Гланвилл уже не удивлялся, его мучили смутные подозрения, а не спит ли он. — Вы пригласили на процесс вейлу (1)?! И она здесь? Согласна давать показания? О чём она может свидетельствовать?

— О том, кем на самом деле был Роберт Юрбен, почему Гарри и Джинни Поттеры усыновили его и почему вообще произошла вся эта страшная трагедия.

На этот раз для того, чтобы успокоиться, и зрителям, и судьям понадобилось больше времени. Но, следуя протоколу, Визенгамот всё же пригласил в зал мадам Шанталь, бабушку Флёр Делакур.

По ногам и разгорячённым щекам присутствующих пробежал колдовской сквозняк, вошла — нет, вплыла, словно не касаясь пола ногами, — невысокая изящная дама, полностью укутанная пепельно-розовой непроницаемой вуалью, сквозь которую волнующими и мужчин, и дам смутными очертаниями угадывалась грациозная фигура. Зрению окружающих открывались лишь носы серебристых туфелек и локоны ослепительно-белых, неестественно искрящихся волос, выглядывающих из-под вуали. А ещё по воздуху поплыл особенный аромат, смесь мускуса и запаха самых лучших цветов, характерный для чистокровных вейл. Уникальное явление — в наши дни лицом к лицу, да ещё и на заседании Визенгамота, столкнуться с настоящей гарпией. Эти твари, как повелось, не жалуют посторонних магов своим обществом. Интересно, она станет петь на языке вейл или знает английскую речь?

Гарри при виде мадам Делакур совсем сник, закрыл лицо рукой и издал гулкий болезненный стон. Потом погладил себя по груди с левой стороны. Открыл глаза и тихо сказал:

— Простите, ваша честь. Уважаемый суд. Не надо. Я сам всё расскажу. Как же я устал.

— Дайте подсудимому Поттеру сердечных капель, быстрее! — распорядился Гланвилл. — И мне чего-нибудь плесните, покрепче.

Авроры проводили Шанталь Делакур на скамью в первом ряду. За всеобщей суматохой никто не обратил внимания, как изменилось выражение лица Гарри Поттера. Он посмотрел на жену, хотел поддержать её улыбкой, но не смог: мышцы скул свело судорогой. Взглянул на Молли и Артура, на то место, где недавно сидели его дети, несколько секунд постоял, зажмурившись, чуть покачиваясь и сжав кулаки.

Когда Гарри заговорил, совсем тихо, то казалось, каждое его слово взлетает под высокий купол потолка раненой, но иступлённо желающей выжить птицей и бьётся между стен судебного зала, пытаясь найти выход наружу, на свободу, к синему небу, солнцу, свежему ветру. Туда, где можно летать и не натыкаться на прутья темницы, не бояться стрел и пуль охотников, где правда не убивает, не калечит и не унижает, а делает сильнее; туда, где, может, не простят, но поймут… попытаются понять…

Гарри Поттер давал показания Визенгамоту, несколько десятков перьев записывали за ним каждое слово.

…………………………………………………………….

(1) Авторская версия: вейлы — чрезвычайно скрытные и нелюдимые твари, к магам относятся насторожено и негативно, овеяны ореолом таинственности, их почти никто не видит, общаются исключительно с себе подобными, из людей — лишь со своими «парами» и близкими родственниками.

* * *

Те же сутки, около полуночи…

Гарри сидел с ногами на узкой жёсткой кровати, подпирая спиной холодную стену, сложенную из огромных шершавых каменных глыб, и наблюдал, как свечной огарок играет со сквозняком, рисуя тенью от своего крошечного, едва теплящегося огонька диковинные фигурки птиц, зверей и прочих тварей. Одна миниатюра сменяла другую, зайцы прыгали через куниц, жабы танцевали, голуби догоняли орлов, рогатые чудовища сворачивались в норах, драконы извивались в экстазе, ежи просто ярко светились в таинственной полутьме тюремной камеры. В Азкабане многие становятся фантазёрами — и люди, и свечи.

Сказать, что Поттер замёрз — означало безбожно соврать самому себе. Он не просто замёрз, а заледенел, даже дрожать уже перестал, собираясь заснуть особым бездвижным, близким к смерти сном, спасающим всех замерзающих от мук и страхов. Нет, его не приковали к стене жестокие надсмотрщики, не связали магией, обрекая на пытку холодом; ему сегодня «в честь» шторма, разыгравшегося за тюремными стенами (непогода в осенней Атлантике — привычное дело), даже принесли дополнительное одеяло и выдали два лишних куска сахара и пачку печенья к обжигающе-горячему чаю, что полагался на ужин. Он мог бы сейчас свернуться комочком под двойным одеялом и спокойно уснуть: относительно тепло, относительно сыто — что ещё нужно узнику? Но он сам выбрал лёд, который втягивался из стены в спину, и дальше — в сердце. Потому что искренне хотел, чтобы оно перестало биться. Замёрзло, словно кусок мяса в морозилке. Слишком трудно жить со всем, что случилось шестьдесят семь дней назад. Хочется забыть всё, что произошло шестнадцатью годами ранее и потом… Счастливая жизнь, в которую, будто в восковую куклу, злая ведьма вонзила ритуальную булавку — и благополучное существование нескольких ни в чём неповинных людей превратились в ад. Неповинных… Конечно, у всякого последствия есть причина. И если бы знать заранее, к чему приведут наши слабости, капризы, мимолётные увлечения, вроде бы пустяковые ошибки, наши слова, поцелуи, страсти, пороки, безволие, потакание душевным уродствам, наша надломленность — обратная сторона любой медали… Если бы знать, если бы…

«Как Хорёк это всё раскопал? За что зацепился? Неужели за те несостыковки со временем вызовов по каминам? Или ему Скорпи проболтался про Лили? Но адвокат Драко Малфой вряд ли раскроет свои профессиональные секреты. Надо же, столько фактов нарыл, свидетелей разыскал, да ещё и предоставил так ювелирно, почти каждое слово, сказанное мною на процессе, подтвердил: и что Роберту пересадили сердце моего Армэля, и что оно стало превращать мальчика-маггла в вейлу, и про моё расследование случаев стихийной детской магии в Европе раскопал… в семнадцатом меня как раз туда пригласили французские коллеги. Да, Хорёк — настоящий адвокат…

Знай, как оно всё сложится, заранее — не просто подстелил бы себе соломки в место предполагаемого падения, а забрался бы, зарылся в огромный стог сена, душистого такого, и не казал бы носа наружу до тех пор, пока беда не пройдёт мимо. Ну, уж с Габби точно никаких дел не имел бы! Бы-бы-бы!..

Кого винить в том, что девочка, на четверть вейла, влюбилась в меня в далёком девяносто пятом году? Волдеморта, по злой воле которого я стал чемпионом от Хогвартса на Турнире Трёх Волшебников? Его можно обвинить во всех наших неприятностях и проблемах, в экономическом кризисе и эпидемии Чёрной лихорадки, разразившейся осенью девяносто восьмого, в восстании дементоров, в бунте оборотней и в драконьем море, в погодных катаклизмах и всех малых и больших бедах, обрушившихся на берега магической Британии. Это было бы так просто — снять ответственность с себя и постановить: виноват Тёмный Лорд!..

Габриэль было всего восемь, когда я спас её от русалок на втором этапе Турнира. Славная, уже тогда очень красивая девочка. Дьявольски красивая. Смешение волшебных рас — это вам не шутки. Миниатюрная копия своей знаменитой старшей сестры Флёр, только ещё более прекрасная, светлоокая, улыбавшаяся совершенно по-колдовски малышка. Тайна, которую человечество не раскрыло за всю свою историю и не раскроет, пожалуй, никогда: зачем исчадиям ада, тёмным душам погибших от любви дев, сделавшись ужасными крылатыми монстрами, влюбляться в людей и хранить им верность всю жизнь?

Габриэль уже в те годы знала цену своей красоте, сила вейлы била в ней маленьким, но очень сильным хрустальным родничком, не знающим преград, что весной становится бурным потоком, сметающим всё на своём пути. Наша с Габби весна, тёплая, волшебная, хмельная, пришла спустя одиннадцать лет. Джинни как раз тогда носила под сердцем Альбуса, беременность протекала с осложнениями, о супружеском сексе пришлось забыть, она впала в депрессию, дома стоял запах лекарств и гнетущая атмосфера давила, как тесное боевое снаряжение; у меня на службе выдался ужасный год — в общем, всё развалилось, мой мир дал трещину, проблемы припахали нехило, заставили искать утешение в бутылке огневиски, возникли интимные неполадки — а тут Габриэль Делакур, восхитительно юная, невероятно красивая, давно влюблённая в меня, как кошка (нет, как вейла, что в тысячу раз сильнее и… страшнее…), и готовая на всё. Сразу вспомнился первый поцелуй, что она, ещё ребёнком подарила мне на берегу Чёрного озера в день «Спасения узника», моя щека вспыхнула пожаром. Другая — загорелась румянцем волнения от воспоминания о втором поцелуе, доставшемся мне от Габби на свадьбе Билла и Флёр. Ах, какие у этой бесстыжей смелой девчонки были алые губы… И сладкие, словно пьяный мёд, — их вкус я отведал тоже не по своей воле: Габриэль сама поцеловала меня первой. Но разве это что-то меняет?

Она позвала — я пошёл. Зачем, ведь любил Джинни? Чего-то не хватало. Чего-то очень важного, совершенно необходимого. Вечное смятение души и тела.

Возможно ли отказать влюблённой вейле, обрушившей на предмет своих чувств весь волшебный арсенал, данный ей природой и магией? Не знаю, мне было бы спокойнее и легче думать, что не возможно. Но я не знаю. Знаю лишь, что я не отказал Габриэль в своей любви. Не смог или не захотел — разве это что-то решает?

Я хотел эту девочку и в какой-то момент позволил себе её получить. Ночи с ней помню до сих пор. Дышу ими, горю ими, ненавижу себя за то, что в оргазменном бреду шептал слова любви и благодарил за неземную нежность. И нет мне наказания сильнее и страшнее, чем эта живая обжигающая память!.. «Габби, люблю тебя!» — «Молчи, Гарри. Зачем, ну зачем ты, счастье моё, бросаешься такими словами? Они — самое сильное колдовство. Теперь, когда ты произнёс их, мы связаны навек, прокляты любовью…»

Она была хороша, как самая заветная мечта, исполняющаяся наяву. Как сладостный дым, которым хочется дышать и никак не надышаться. Как хрупкий цветок, от аромата которого что-то зажигается в душе и в теле. Ежеминутный праздник, радость — её можно было пить с восхитительно вкусных девичьих губ; свобода, свобода и чувство полёта… Изменённое сознание, наркотический омут. Морок? Мне не было разницы, по своей воле я целую Габриэль и ложусь с ней в постель, или под чарами. Я делал это с удовольствием и сейчас не жалею… Дурак!!!

А потом она исчезла. Вчера была — а сегодня её нет.

О том, что Габби родила сына, я узнал одновременно с известием о её смерти. Её родственники всеми силами пытались скрыть скандал, и это удалось: ни слова не просочилось в прессу, ни единой сплетни не разнесли языкастые «сороки» о том, что Гарри Поттер изменил своей жене с молодой французской красавицей, сестрой невестки, Габриэль Делакур.

В ту страшную ночь, два месяца назад, когда я сделал это с Робертом, Джинни в слезах призналась мне, что это именно она шестнадцать лет назад, прознав о моей связи с Габби, уговорила брата Билла, чтобы ту увезли обманом, спрятали в поместье в Пикардии и закрыли. Я думал, что Габриэль просто забыла меня, разлюбила, встретила другого, и хотя дико злился, мучился без неё — втайне был этому даже рад, не особенно старательно искал свою возлюбленную. А Джинни, оказывается, подлила Габриэль зелье, чтобы избавиться от нагулянного ребёнка, но сделала это слишком поздно — и младенец просто родился раньше времени. А Габби не выжила… Нет, я знаю наверняка, она умерла не родами, поэтому в её смерти Джиневра не виновна напрямую. Бедная Габриэль, вейла, запертая вдалеке от меня, своего любимого, под строгим надзором родственников сходила с ума, не выдержала этой пытки разлукой и наложила на себя руки.

Новорождённого сына она успела назвать Армэль — Каменный принц. Фамилию младенец получил от дальних родичей Делакур — Грегоир. У вейл строжайший, непререкаемый закон: все мальчики (которые, надо заметить, появляются на свет гораздо реже девочек) проверяются на статус вейлы, и если выясняется, что мальчик — вейла, то его убивают. Так повелось веками. Армэль оказался вейлой, его решили принести в жертву, как того требовали обычаи. Но родная тётя Флёр пожалела племянника — тот был очень слаб, явно нежилец. А она сама в то время как раз тоже была беременна своим третьим ребёнком, Луи (который потом родился обычным волшебником, на счастье оказался без наследия вейлы), и не смогла взять грех на душу — позволить Армэлю скончаться на жертвенном камне. Но и спасти малыша, а тем более оставить его в семье, не было никакой возможности. По наущению бабки Шанталь, Флёр отнесла его к маггловской больнице, умирать спокойно. Армэль действительно умирал — медицина была бессильна — и умер, его даже похоронили — отец Флёр, Фабрис, проверил это. Но никто из Делакур не знал, что перед смертью сердце Армэля Грегоир пересадили другому ребёнку. Магглу, Роберту Юрбену. Один младенец, обречённый, подарил жизнь другому младенцу, страдавшему врождённым, несовместимым с жизнью сердечным недугом. Родные родители Бруно и Мари-Доминик от него отказались уже потом (их лишили родительских прав), и Роберт, в груди которого билось сердечко моего Армэля, в годик попал в приют «Весёлые дрозды»… Кляну себя за то, что ни разу не увидел сына! Но разве мои проклятья могут что-то изменить…

Роберта Юрбена не усыновили сперва из-за болезней, а потом из-за ужасного характера. Эта трагедия вскрылась случайно. Я даже не подозревал о том, что потерял сына и о том, что частичка его живёт в чужом ребёнке. История с Габби не забылась, но рана от неё довольно быстро зажила в моей душе, остался глубокий шрам, однако я нашёл утешение в моих сыновьях и родившейся вскоре дочурке, в любви и заботе жены, а муки совести топил в алкоголе и заглушал работой без сна и отдыха. Жизнь текла своим чередом. Это, наверное, и было счастье: любимая жена, поддерживающая тебя во всём, трое прекрасных здоровых наследников, интересная, важная для общества работа.

И вдруг — обвал, землетрясение, цунами, смерч, удар молнии в самое сердце, расколовший мою жизнь (второй раз после войны с Волдемортом) на «до» и «после».

По службе я изучал все случаи стихийной магии у детей Британии и Европы (дело было очень трудным) и совершенно случайно наткнулся на невыявленного маленького мага, живущего во французском маггловском приюте. Проверил его и — о ужас! — выяснил, что ребёнок, его магия, каким-то образом имеет ко мне отношение. Расследование заняло много времени, концы с концами связывались непросто, но в результате я понял, что в груди Бобби Юрбена бьётся сердце моего родного сына Армэля, рождённого Габриэль. К тому времени странная зловещая натура Бобби уже проявлялась в полной мере. Мальчик, и без того отягощённый гнилым наследием биологических родителей, превращался в вейлу, но никто ему не мог помочь. Дела обстояли слишком серьёзно: маленький Роберт самостоятельно научился летать, хотя и не понимал, что и как делает. Необычные способности пугали его, он чувствовал себя изгоем, замыкался, прятался от сверстников и взрослых, ни с кем по-настоящему не дружил. И при этом быстро учился врать, приспосабливаться, выживать среди людей, очаровывать их и располагать к себе. Он был чертовски красив. Сердце вейлы руководило им, делало скрытным и хитрым; он тайно ел живых животных, крыс и птиц, обладал гипнозом, скрывал свои желания, маскировался. Душу Роберта разрывали сомнения, а естество монстра брало верх. Я выяснил, что Бобби даже попробовал человечину! Эта ужасная история потрясла меня и опрокинула! Не осталось ни единого сомнения: ребёнка надо спасать!

Набравшись решимости, я всё рассказал Джинни (в одиночку не смог бы помочь Роберту, да и просто был не в состоянии держать весь этот кошмар в себе), и она меня поддержала. Мы понимали, что не можем ни бросить Бобби в приюте, ни просто сдать его Министерству магии: Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними и Комиссия по обезвреживанию опасных существ вряд ли оставили бы его в покое.

Официально усыновив ребёнка, мы изо всех сил старались сдерживать его вейловскую суть — получалось весьма неплохо. Шанталь Делакур (лишь с ней одной мы поделились тайной Роберта Юрбена) подсказала нам редчайший рецепт зелья из своей и моей крови, Джинни делала прекрасные амулеты. Всё это помогало: Бобби рос хоть и сложным подростком, но любил нас, мы это чувствовали; в Хогвартсе он был на хорошем счету, с братьями и сестрой дружил. Мы не спускали с него глаз и не замечали серьёзных проблем. Роберт стал нам сыном. Но это продолжалось только до поры до времени. За последний год Роберт так сильно и резко изменился, что мы проворонили, не справились. Он буквально слетел с катушек, я не успел остановить его, надеялся на лучшее, не решился применить экстренные меры… Одиннадцатого августа, когда мы с Джинни в её день рождения были на берегу на нашей маленькой вилле, Роберт попытался изнасиловать Лили. Не знаю, может, и правда влюбился в сестру, кто же поймёт этих вейл… И Джеймс, защищаясь, убил его. Конечно, случайно, но разве это что-то меняет? На тот момент старшему сыну уже исполнилось семнадцать, и ему грозил Азкабан. И позор — всей нашей семье, грязные разговоры о чести Лили. А виноваты в этом я и Джинни. Джинни и я… Я…

Габби, девочка моя, прости, родная. Хоть недолго, но я искренне любил тебя. Армэль, сынок, Каменный принц, я плохой отец — ни разу даже не услышал твоего голоса, не подержал на руках, не заглянул в твои ангельские глазки… Короткая жизнь, короткая любовь, вечное возмездие… Джинни, Лили, Джейми, Альбус, простите. Я не смог уберечь вас, защитить. Не справился. Никакой я не герой, обычный человек, слабый и глупый, и за мои ошибки очень дорого платят те, кого я люблю больше жизни…»

Под утро гроза ушла на восток, шторм стих, волны, бившие в неприступные стены Азкабана, успокоились, усталый ветер, всю ночь беспощадно трепавший ошмётки солёных брызг, уснул. Чёрная туча закрыла рассветный горизонт — и заря так и не взошла над тюрьмой, из промозглых сумерек сразу вынырнул серый день.

Гарри, выпадая из тягостного сна, открыл глаза и почувствовал боль в груди слева, левая рука онемела.