Больше такого друга не встречу (джен)

В неведомые края,

К невидимым берегам,

Позволь мне, любовь моя,

Прибиться к твоим губам,

Уткнуться в твое крыло,

Не плакать и не спешить,

Чтоб солнце мое взошло

В просторах твоей души.

Елена Фролова — "Когда я устану жить"

В этом месте не существовало звуков и света, запахов и текстур.

В нем не было ни материи и антиматерии, ни размеров и сил природы.

Не имея не то что протонов и нейтронов, кварков и нейтрино, волн и скоростей, но даже фундаментальных пространства и времени, оно происходило одновременно везде и нигде, всегда и никогда.

В нем нельзя было существовать, в нем нельзя было отсутствовать. Но можно было стать его частью.

Он был его частью. Он не мог мыслить, ведь не имел нейронов, по которым, словно ток по высоковольтным проводам, могли бы бежать мысли. Он не был человеком. Он не был магом.

Хотя, почему «он»? Возможно, это были «они». Возможно, «он», ну, или «они» — как тут понять, где конец одного, а где начало другого? — были этим самым местом... Ведь в месте не могло существовать что-либо, способное оценить «его» (или «их») на предмет таких абстрактных понятий, как эти самые «конец» и «начало». Не было даже кого-то, кто мог бы сообщить, что «конец» и «начало» вообще могут где-то присутствовать. Да и сообщать это тоже было некому.

Однако, допустим, «он» все же был. Хотя не имел ни тела, ни сознания, ни вообще чего-либо, кроме одного-единственного ощущения. Может быть, и не ощущение то было. Это могло быть знанием. Или чем-то иным, не поддающимся человеческому познанию. Но, если предположить, что «он», все же, был, то это «что-то» у него тоже было.

И, если бы «он» мог описать это «что-то» — а «он», разумеется, не может — с помощью максимально приближенных человеческому пониманию понятий, вышло бы все равно довольно неясно. Ведь в своей эволюции люди просто не сталкивались с подобным, а значит, никак не могли получить способность это нечто воспринять.

Впрочем, вполне возможно, в общих чертах, объяснить истоки данного ноумена*, «им» испытываемого.

Представьте океан. Бескрайний, бесформенный, не имеющий глубины и поверхности. И Вы находитесь в нем. Вы — его часть. Вы — одна из бесчисленных капель воды. Вы там, где вам самое место. Ведь нет более подходящего места для капли, чем океан.

Вокруг Вас — множество подобных вам капель. Вы растворены друг в друге, слиты воедино, не имеете начала и границ. Неугасимое движение и бесконечное спокойствие. Вы вне порядка или хаоса, не испытываете ни желаний, ни потребностей, ни страстей, но и не застыли незыблемым, безжизненным изваянием в безликом безпространственном ничто. В Вас есть жизнь. Вы сами — жизнь, ее суть, ее начало и конец.

Вечное — в текущем.

А Вы — душа.

Каждый июльский день воздух с полудня и до самого вечера становился удушливым и сухим, а солнце пекло макушку так, что не помогала даже любимая голубая панамка. Поэтому Джинни выходила на улицу только ближе к закату, все время до этого проводя с Роном, которому тоже приходилось сидеть дома. Джинни была еще очень маленькая — ручки дверей в доме находились как раз напротив ее глаз — и это было первым лето в ее жизни, которое она запомнила надолго. Больше всего она ждала, когда пройдет «три недели», ведь тогда, по словам мамы, наконец случится ее долгожданный День рождения. Джинни очень хотелось подарков, ведь она знала, что их семья не очень богатая, и поэтому новые вещи покупать получается очень редко, обычно к праздникам. Она пока не понимала, почему нельзя просто наколдовать монетки и расплатиться ими в магазине, хотя папа пытался ей объяснить много раз.

У Джинни было много старших братьев, и они все очень любили ее, хотя Чарли, Билл и Перси с ней почти никогда не играли. Больше всего Джинни любила играть с Фредом-Джорджем, которые всегда выдумывали что-то новое, а меньше всего с Роном, потому что Рон был глупый и игры у него тоже были глупые — то выдрать из хвоста курицы перо, то раскидать по комнате собранные сестрою волшебные пазлы.

Фреда-Джорджа Джинни любила больше всего, хотя никогда не говорила об этом вслух, чтобы никого не обидеть. Фред-Джордж были совсем одинаковыми, они были выше Джинни на целую голову и их короткие волосы цветом походили на густой мед. Они были близнецами, и Джинни еще не догадывалась, что неправильно понимает значение этого слова. Она думала, что Фред-Джордж — один и тот же человек, которого стало два из-за магии, ведь они всегда вели себя одинаково и всегда все делали вместе. Когда родители говорили, что она не права, Джинни не верила им, ведь сами Фред-Джордж на ее расспросы только хитро улыбались — точно также, как когда затевали что-то интересное. Поэтому, когда ее спрашивали, сколько у нее братьев, она упорно отвечала, что их пять, хотя одного из братьев две штуки.

Собственное предположение не казалось Джинни странным, ведь она с рождения видела, как магией можно творить разные чудеса. Не так давно Джинни и сама умудрилась вырастить целое поле желтых ромашек в своей комнате — когда спала и видела сны про то, как купается на речке с братьями, пока папа разводит костер, а мама загорает на солнце и даже не требует выходить из воды. Сон был замечательный, вот только почему выросли именно ромашки она тогда так и не поняла — ромашки ведь ей не снились!

Увидев в окно, что мама возвращается из курятника, Джинни соскочила с кухонного стола, на котором до этого сидела, и прицельным броском отправила огрызок яблока в урну. Вытерев мокрые от сока губы краем розовой майки, она поправила шортики и подскочила ко входной двери ровно в тот момент, как мама ее открыла.

— Мама, ты кормила кур?

— Да, милая, — устало ответила Молли, одним движением палочки отправляя пустую миску из-под зерна в мойку.

— Мама, а на улице жарко?

— Да, — снова ответила Молли, уже догадавшись, к чему ведет дочь.

— А можно мне...

— Нет! — не дожидаясь конца предложения, рявкнула Молли, раздраженно проходя на кухню. Джинни следовала за ней по пятам, почти наступая на юбку.

За две недели аномальной для Англии жары Молли Уизли успела запомнить эту каждодневную песенку Джинни наизусть: сначала шли простые вопросы, наподобие «А можно мне погулять?», «А если я буду в тенечке сидеть?» и «А почему Чарли, Биллу, Перси и Фреду-Джорджу можно, а мне нельзя?». За ними следовали уговоры: «Мама, ну пожа-а-алуйста, ну мамочка, мне так ску-у-учно, ну хоть немножко!». Пару раз в конце доходило до слез, но Молли все равно не отпускала дочку из дома, пока столбик колдотермометра не опускался до 80°F, ведь охлаждающие чары без постоянного обновления в такой жаре долго продержаться не могли, а самостоятельно обновить их младшие дети еще не умели. Однако, поскольку во всем надо искать что-то хорошее, Молли старалась радоваться, что Рон еще на прошлой неделе понял — упрашивать бесполезно, и отстал, каждый раз спокойно дожидаясь, когда на улице станет прохладнее.

— Ну мамо...

— НЕТ! — выдохнув и вдохнув приятный, в сравнении с уличным, воздух, Молли вытерла фартуком пот со лба и продолжила уже спокойнее, хотя все равно строго: — Или ты сейчас же поднимаешься в свою комнату, или будешь помогать мне с готовкой ужина, Джинни. Выбирай.

Состроив мордочку нашкодившего котенка, Джинни исчезла из кухни так быстро, будто в нее залетела целая стая кусачих докси, но отправилась не в свою комнату, а в гостиную. Сегодня мама была особенно уставшей и злой, поэтому даже пытаться продолжать спор не стоило. Взяв со стола какую-то бумажку, оставленную взрослыми, Джинни залезла на подоконник и, печально глядя в пустой двор, принялась обмахиваться ею словно веером. Можно было бы подняться к Рону, но с ним было совсем не интересно, поэтому она осталась здесь. Долго никто не появлялся. Мама на кухне гремела посудой, а голые коленки, на которые через стекло попадали лучи солнца, быстро стали очень горячими, поэтому вскоре пришлось слезть с подоконника. Джинни понимала, что на самом деле мама немножко права — даже дома было достаточно жарко, несмотря на то, что папа все утро «обновлял температурные чары». Но менее скучно от этого не становилось. Джинни еще не очень хорошо читала, а все игрушки давно надоели — именно поэтому она с таким нетерпением ждала свой День рождения, практически каждое утро переспрашивая, сколько до него осталось.

Джинни лениво изучала бумажку, попавшуюся ей в руки, когда что-то во дворе привлекло ее внимание и она подняла взгляд. Это были Фред-Джордж. Они шли в сарай, переплетя пальцы ближайших рук, а в двух других несли старенькие метлы, на которых недавно научились летать. Джинни никогда не видела, чтобы другие братья так ходили, хотя ее могли держать за руку, когда они были где-то не дома, чтобы она не потерялась. Джинни смутно помнила, что раньше Фред-Джордж держались за руки почти постоянно, но потом перестали. А теперь вот — опять. Неужели снова боялись потеряться? Но как можно потеряться в собственном дворе?

Заинтригованная необычным поведением, Джинни еще много недель продолжала следить за близнецами, пока не поняла две вещи: теперь Фред-Джордж держались за руки только если думали, что их никто не видит; и страх потеряться был тут совершенно не при чем.

За эти три месяца Джинни успела выучить вид палаты, в которой лежал Джордж, до самой последней мелочи. Каждый звук и запах в больнице Святого Мунго стал ей уже знаком, большинство колдоврачей и медиведьм она знала по именам, хотя здоровалась только с единицами. Джинни приходила к Джорджу каждый день, хотя бы на пять минут, если было много дел. Джордж редко оставался один, чаще всего с ним находились Джинни, отец, Перси или Рон с Гермионой (за последнее время эти двое перестали расставаться совсем, везде были и все делали вместе). Чарли уехал в Румынию в первые же дни лета, объяснив свой поступок только отцу и наедине, а мама просто не могла смотреть на Джорджа без слез, так что она его только навещала. Поначалу часто появляющийся Билл постепенно вернулся к работе и семейной жизни с Флер. У него, видимо, были дела поважнее, нежели дежурить у постели находящегося при смерти брата. Джинни старалась не винить ни его, ни сбежавшего от проблем семьи Чарли. Старалась, однако получалось плохо.

Из окон пятого этажа больницы был хорошо виден центр ночной столицы — яркие огни, красивые освещенные здания и непрекращающийся поток туристов со всего мира. Маглам будто бы было все равно, что наступила ночь, улицы не пустели никогда. Для Джинни это было непонятным, диким. В темное время суток нормальные маги предпочитали спать. И Джинни тоже, однако сегодня она хотела остаться с Джорджем. Она очень скучала и по нему, и по Фреду — так сильно, что щемило в груди. А находясь рядом с одним из близнецов, было проще не так скучать по ним обоим.

Чего Джинни не делала, так это не винила Джорджа за такой поступок. В отличие от матери и Рона. Насчет остальных она не знала, но эти двое высказались ясно — по их мнению, Джордж не имел права так поступать с родными. Но ведь никто не был способен понять, что чувствует Джордж, оставшись без Фреда! Время от времени в голову Джинни закрадывалась крамольная мысль, что, возможно, ему действительно было бы лучше там, с Фредом, где бы тот сейчас ни был. Уже сидя здесь, в одну из длинных ночей в больнице, она осознала — Джордж не будет благодарен им за то, что они не дали ему последовать за Фредом. За то, что она не дала ему это сделать. Но как она могла бездействовать, увидев, как стрелка Джорджа на волшебных часах указывает на пугающее «Смертельная опасность»? Как она могла знать в тот момент, что это его личное решение?

Несмотря на все убеждения самой себя, что в тот момент она поступила единственно правильно, ощутить уверенность в своем поступке Джинни так и не смогла. А посоветоваться было не с кем…

Гарри появился в палате Джорджа всего два раза. Первый раз Джинни была здесь, это произошло на следующий день после поступления, а про второй как-то упомянул Рон. В Норе Гарри тоже появлялся не слишком часто. Гораздо реже той же Гермионы, сейчас практически переехавшей в комнату Рона. Нет, Джинни совсем не была против того, чтобы Рон и Гермиона были вместе, но каждый раз, как она видела их, то вспоминала Гарри. Гарри, который никак не показывал, что хотя бы помнит о том, как поцеловал ее во время битвы. Между ними, будто бы, совсем ничего не изменилось. И вел себя он тоже странно, словно ему все время было не по себе. Сейчас Гарри зачем-то «стажировался», как он выразился, в Аврорате. Только для чего? Его туда и так сразу после школы без проблем бы взяли на нормальную должность... Джинни не знала, чем он там занимался, Гарри ничего не рассказывал. Пропадал, иногда, на несколько дней, и появлялся лишь после того, как ему посылали патронуса, чтобы узнать, все ли с ним в порядке. Джинни, наверное, попыталась бы что-то выяснить, не отнимай столько душевных сил то, что произошло с Джорджем и Фредом.

Одним из странных событий лета стал суд над четой Малфоев. К удивлению абсолютно всех членов семьи (даже Рон и Гермиона были шокированы заголовками утренних газет), на суде выступил Гарри, заступившись за каждого (!) из Малфоев. В результате, с Драко Малфоя были сняты все обвинения, Нарцисса и Люциус Малфои были приговорены к домашнему заключению, запрет на магию был только у Люциуса. Конечно, Министерство не преминуло арестовать часть их имущества, просто в качестве профилактики, однако, все равно, наказание было возмутительно легким! Все, что потом сказал Гарри в оправдание своим действиям, это что Нарцисса и Драко каким-то образом спасли его. И больше ничего. В газетах ничего не было — процесс над Малфоями, в отличие от остальных, был закрытым. Хотя Рон и Гермиона явно знали побольше остальных, судя их переглядкам. Но рассказывать оказались, сославшись, что если Гарри захочет, то поделится сам.

Всех остальных Пожирателей Смерти Визенгамот отправлял либо на пожизненно в Азкабан, либо приговаривал к Поцелую. Пощажены были только их дети, опять же, в результате действий Гарри. Тот заступился и за них, заявив, что дети не в ответе за действия родителей. То, что эти «дети» тоже не молчали и активно выступали на стороне Волдеморта, а также пытали Круциатусом в Хогвартсе младшекурсников, почему-то было замолчено. Им даже позволили продолжить обучение в Хогвартсе, вместе со всеми остальными. Все это только выстраивало стену между Джинни и Гарри, ведь она не понимала и не одобряла его действий, а он не пытался ничего нормально объяснить. Он не видел, что творили слизеринцы во время учебного года, а она — она видела! Тот же Малфой без сомнений и жалости «тренировал» свой Круцио на первокурсниках, а теперь ему ничего за это не будет? Джинни была бы в ярости, будь у нее на это силы. Но сил не было.

Обстановка дома была тяжелая. Всю жизнь Молли Уизли тянула на себе все хозяйство, но теперь это свалилось на плечи Джинни. Нет, Молли не сидела без дела, наоборот, пыталась отвлекать себя работой, но то, что раньше ей удавалось сделать за пару часов, теперь могло занять целый день. Часто Молли просто замирала с палочкой в руках, смотря на что-то, что напомнило ей о Фреде или Джордже, и стояла так, пока ее кто-нибудь не окликал.

Перси, теперь будто каждую минуту пытающийся искупить вину за выбор не той стороны, постоянно крутился в Норе, отец уже предложил ему переехать обратно. Кажется, Перси был рад. Хотя улыбки теперь среди Уизли стали почти редкостью.

Перси помогал больше всех, на самом деле. Если Джинни была у Джорджа, он мог прийти и предложить ее сменить. Если она отказывалась, мог отправиться в Нору и приготовить всем ужин. Он и впрямь очень сильно изменился. И дело было не только в том, что он понял, что был не прав. На самом деле больше всего Перси страдал оттого, что потерял столько времени, не проведя его с семьей. Особенно с той ее частью, которой теперь не стало...

Кто-то прошел по коридору мимо палаты, споткнулся и скинул нечто металлическое с тележки, прислоненной к стене сразу за дверью. Последовало копошение и негромкий звон — человек поднимал с пола то, что уронил. Джинни лишь вздрогнула от первого резкого звука, но не отвела взгляд. В воздухе, прямо над грудью Джорджа, висел маленький золотистый светящийся шар. Джинни часто подолгу смотрела на него, ведь его пульсация означала, что сердце брата еще бьется. Хоть и редко, слишком редко для волшебника, но бьется. И не собирается останавливать свой ход. Для врачей это было средством, чтобы знать о состоянии больного, а для всех Уизли — надеждой.

Когда перед уставшими глазами все стало расплываться, Джинни потерла закрытые веки тыльными сторонами ладоней и перевела взгляд на лицо брата. Кожу Джорджа больше не покрывала та жуткая черная паутина — за эти три месяца яд крильмара успел выйти из организма. Но Джордж все равно никак не выходил из состояния «мертвого сна». Лечащий его колдомедик сказал, что остались последствия отравления, которые прошли бы быстрее, действуй бы на Джорджа зелья. Мозговой деятельности тоже не наблюдалось, и это было самым страшным, ведь Джинни понимала — возможно, живо только тело, а самого Джорджа в нем уже нет. Она слышала о таком. Когда люди умирали разумом, но тело оставалось жить, совсем как после Поцелуя дементора.

С каждым мгновением Джинни все сильнее хотелось спать. Между висками скопилось неприятное напряжение. Откинувшись на спинку кресла, она прикрыла глаза. Пальцами нашарив ладонь Джорджа, Джинни постаралась устроить руку так, что за ночь та не сползла с постели, а затем позволила себе расслабиться. Сон пришел быстро.

Джинни проспала всего пару часов. Она не знала, что ее разбудило, просто вдруг открыла глаза — как будто до нее кто-то дотронулся или что-то сказал. Но в палате никого, кроме Джорджа, не оказалось. Джинни присмотрелась к брату внимательнее. Ничего необычного она не замечала. Потом перевела взгляд на светящийся шар — тот пульсировал, а значит, все было в норме. И лишь через пару секунд сонного разглядывания она наконец поняла, что изменилось.