Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

— Нет, нет, я не слышу этого... не хочу слышать..., — Зденко изо всех сил зажал уши ладонями и опустил голову ещё ниже — на стол, за которым сидел, — Господи, почему Ты не желаешь отвести от меня это дьявольское наваждение?.. Она не могла прийти сюда... ей больше нечего делать здесь... Господь не пустил бы её...

"Всевышний..., — страх и непоколебимость ненависти этого святого существа холодом сковали существо Консуэло, — Да, он знает. Он всё знает. И как же велика его ярость ко мне... Мне остаётся лишь молиться, чтобы он не погубил меня. Мой святой долг — донести до этой несчастной души, что я жестоко раскаиваюсь, что я не смогла победить своё малодушие и не надеюсь на прощение, ибо такая надежда — есть само по себе грех, но неужели же я не заслуживаю хотя бы малую толику милосердия?.."

Наша героиня угадала движения юродивого и, набравшись смелости, повысила голос почти до крика, говоря чётко и ясно каждое слово:

— Зденко. Это не наваждение, это я, Консуэло. Я должна поговорить с тобой. Позволь мне.

— Господи, за что же Ты так наказываешь меня?!.

— Как ещё мне убедить тебя в том, что я — не плод твоего воспалённого рассудка?

— Убирайся, уходи, ты есть лишь в моём разуме, что поражён горем!

— Нет! Я буду стоять здесь до тех пор, пока ты не выйдешь ко мне! Или я войду сама!

— Уходи!..

На сей раз в тоне блаженного Консуэло прочитала пронзительное отчаяние, бессилие и какую-то детскую беспомощность, от которой юродивый заплакал ещё сильнее. Казалось, что он уже почти лишился воли сопротивляться ей и был почти готов повиноваться нашей героине.

— Зденко, прошу, выйди ко мне, — повторила Консуэло уже мягче, но по-прежнему со смесью страха и настойчивости и ещё большим состраданием.

— Нет, нет, я не хочу в это верить... Я не вынесу... Зачем...

— Мне нужно рассказать тебе...

— Рассказать?! — прокричал Зденко.

В одном этом слове юродивого было столько праведного гнева, столько чувства оскорблённости за святость своего господина и друга, что Консуэло поняла — он наконец осознал, что всё это происходит наяву.

— Зачем ты пришла?! После того, что ты сотворила собственными руками?! Что ещё тебе нужно?! Как ты смеешь обращаться ко мне?! Разве не хватило тебе...

Но она, наконец подобрав слова, чтобы ответить, перебила Зденко:

— Я пришла утешить тебя и рассказать свою историю...

— Утешить?! Своими словами ты хочешь вынуть душу и из моего тела, как своим подлым поступком — вырвала её из груди моего наперсника! Ты ещё не насытилась своей жестокостью?! Чего ты хочешь ещё?! Забрать мою жизнь?! Ну так забирай — мне она больше не нужна! Но только не словами! Убей, уничтожь меня!

— Зденко, что ты такое говоришь! Ты надрываешь моё сердце! Выйди — молю тебя...

На несколько мгновений вновь настала мёртвая тишина, а после створка двери распахнулась с такой стремительностью, что наша героиня вздрогнула от испуга, невольно отшатнулась и едва сдержалась, и не отбежать на несколько шагов или хотя бы инстинктивно на несколько мгновений не отвести глаза.

Перед Консуэло предстал бедный Зденко — в своём обычном облике — в рваных серых старых лохмотьях, с растрёпанными русыми волосами, доходившими до плеч — той же длины, что были и у Альберта. Глаза его были красны и горели от ярости, а лицо — бледно, почти бело.

— Ты — порождение преисподней! Почему высшие силы не заградили тебе путь сюда?!.

— Я пришла раскаяться перед тобой, если уже не могу сказать этих слов Альберту...

— Да, я вижу тебя, ты настоящая, ты здесь, но то, что я слышу от тебя — порождение моей затуманенной души!.. И я не понимаю, для чего ты здесь!

— Зденко, тогда, год назад, я так непростительно малодушно бежала из замка, потому что запуталась в собственных чувствах, не верила себе... меня поразила натура Альберта — коих прежде я не встречала в своей жизни — такая странная и непонятная для меня... этот мрачный и печальный взгляд, эти внезапные приступы безумия и рассказы о тёмных тайнах его прошлых жизней пугали меня... Но после той нашей встречи здесь, в этом подземелье, я непрестанно видела в его взгляде горькую тень неразделённой любви и жестоко мучилась оттого, что не могу ответить взаимностью этому загадочному человеку, и всем сердцем желала облегчить его страдания, но понимала, что не могу сделать ничего. Но даже если бы могла, то все мои попытки только причинили бы ему ещё больше боли... И, кроме всего этого — моя душа тогда ещё не оправилась от вероломства того, кого, как мне казалось, я ещё любила...

— Я не верю тебе, слышишь?! И ты не заставишь меня поверить! Ты лжёшь! Подобные преступления совершают лишь... нет, этих существ нельзя назвать людьми... у них нет сердца... Как же ловко ты притворялась такой же святой, и как же были наивны мы оба, и какое удовольствие, должно быть, доставило тебе знать о том, как мучился перед смертью бедный, несчастный, святой Альберт!..

— Зденко, как же больно ты делаешь моему сердцу... Поверь мне, прошу тебя... Моя душа разрывается так же, как и твоя... Я была с ним в последние минуты его жизни...

— Что?! Так, значит, ты смотрела на его страдания?!..

— Я проводила его в иной мир...

— О, как же ты жестока!..

— Я молила Бога, чтобы Он оставил Альберта на земле, а после... после — когда дыхание моего любимого человека остановилось, а сердце перестало биться — я сама едва не ушла вслед за ним... Я долго лежала рядом с ним на кровати, не в силах подняться...

В следующее мгновение наша героиня увидела, как дыхание Зденко стало ещё чаще и поверхностнее, всё его худое тело напряглось до предела, обе ладони сжались в кулаки, а глаза потемнели и расширились ещё больше, и блеск слёз делал эту чёрную бездну ещё страшнее.

"О, Господи... Он же сейчас набросится на меня...", — пронеслось в мыслях Консуэло, которая застыла на месте, преодолевая желание как можно скорее бежать прочь.

— Да как ты смеешь говорить о Боге?! Ты убила святого человека!

— Да, я убила его — в смерти моего избранника только моя вина... Альберт был и останется свят в моём сердце...

— Хватит издеваться надо мной! Если ты хочешь добить меня — лиши меня жизни и уходи, выполнив свой долг перед Сатаной!

Эти слова уже не ранили душу Консуэло, она лишь повторила вновь:

— Я вижу, как ты страдаешь Зденко, и я пришла, чтобы...

Голос нашей героини дрожал от тихих слёз.

— Уходи, или я не ручаюсь за себя!

В следующую секунду, в порыве мольбы, не отдавая себе отчёта, наша героиня упала перед юродивым на колени, едва не уронив фонарь и свечу и дрожащими руками поставив последнюю в опасной близости рядом с собой на голую землю, подняла голову и вновь устремила свой взгляд — глаза, из которых текли бесконечные прозрачные потоки — в полные гнева глаза блаженного и сложила руки в молитвенной позе.

— Я знаю, что мне нет прощения... И я сама никогда не прощу себя..., — говорила, почти шептала наша героиня сквозь начавшие её душить рыдания. — Но, молю тебя, милый, дорогой Зденко — подари мне хотя бы толику сочувствия... иначе и мне не жить на этом свете... Но Альберт заклинал меня, чтобы я не отправлялась вслед за ним до времени, назначенного мне Господом... а теперь я не знаю, как доживу до этого времени... Неужели же я не заслуживаю хотя бы ничтожной доли сострадания?..

— Сострадания?! Да неужели же тебе знакомо значение этого слова?! Такие как ты обречены на вечные муки в пламени преисподней, сгорать на медленном огне, в вечной агонии, не имея возможности умереть до конца! Нет такого наказания, которое хотя бы в малой степени искупило бы подобное убийство! И как же жестоко ты его совершила! Зачем ты разыгрываешь передо мной эту жалкую комедию?! Чего ты хочешь от меня?! Чего тебе надо?!

— Я омыла тело Альберта...

— Ты прикасалась к нему своими грязными руками?! Чего ты хотела добиться этим?!

— Зденко, родной мой... да, за тот, прошедший год, ты стал для меня родным, стал братом... Я облачила своего возлюбленного в последнее одеяние...

— О, конечно же, как же я раньше не догадался — всё это было обрядом чёрной магии! Что ты хотела сделать с несчастным Альбертом?!

— Я сделала всё, чтобы его последний путь не был омрачён никакими неудобствами... Родные Альберта дали мне волю выбрать для него гроб...

— О, как же мне жаль этих святых людей! Они не знают, кто ты на самом деле!.. Я должен открыть им это...

— Они слышали мою историю — ту, что я открыла тебе...

— И они поверили тебе?!. О, Господи, несчастные святые люди!..

— Для чего мне лгать тебе, Зденко?.. И что ты скажешь им?..

Бедный юродивый не знал, что ответить на этот бесспорно правдивый довод Консуэло, но ярость и горе по-прежнему застилали его взор, не давая осознать абсолютную правоту той, что пришла просить у него прощения за то, что лишила жизни человека, подобного Иисусу Христу.

— Всё! Хватит! Убирайся! А иначе я уничтожу тебя вот этими самыми руками! И ты знаешь как — я выпущу воду! И этот поток навсегда погребёт тебя в своих волнах!

— Да, — наконец, уже не в силах рыдать, но всё ещё задыхаясь, сокрушённо, в крайней душевной усталости проговорила наша героиня, пытаясь встать и не уронить фонарь и свечу, что она вновь взяла в дрожащие руки, — да. Я не знаю, зачем пришла сюда. Ты вправе гневаться на меня. Такие же чувства я испытываю и к себе самой, и это справедливо. Но как же жаль, что от отчаяния и безысходности не умирают...

Консуэло с трудом поднялась с земли. Подол её платья был испачкан землёй, что мелкими комками ссыпалась вниз, пачкая туфли — но наша героиня всего этого не замечала.

Наконец выпрямившись, Консуэло нашла в себе мужество вновь обратить свой взор в глаза Зденко, сверкавшие нисколько не потухшей яростью:

— Мой милый, родной Зденко. Я знаю, что у тебя доброе сердце, и когда-нибудь ты сможешь простить меня. Я знаю это. Однажды ты осознаешь, что я вовсе ненамеренно причинила немыслимую боль невозвратной потери тебе и всем родным Альберта — но по собственной преступной боязни, страха того нового, что могло бы ждать меня... Теперь я понимаю, что моё желание было продиктовано эгоизмом — я хотела, чтобы ты помог мне облегчить мою душу — снять хотя бы часть тяжести греха, совершённого мной. Но ты прав — подобное не прощается Богом — и, верно, не может заслуживать даже малейшей толики понимания таких людей как ты и Альберт — ближайших к Нему сердцами и душами, и потому эта кара, эта неискупимая вина — как гранитная плита, что не убрать мне со своей груди, и когда-нибудь она придавит, задушит меня... Прощай, Зденко... Верно, мы более никогда не увидимся... Пусть Господь хранит тебя...