Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Остаток пути нашей героини был свободен от любого рода препятствий — на стенах не спали летучие мыши, а тёмная земля была ровной и сухой.

Но ни одного солнечного луча не пробивалось сквозь выход, ведущий наверх, на свежий воздух, в мир — как было и тогда, когда Альберт выносил Консуэло на божий свет после всех злоключений. Но тогда причиной тому была наступающая ночь, а сейчас же — пасмурное, хмурое небо, что, казалось, не собиралось проясняться до следующего восхода солнца.

Но самое главное значение этой непогоды она поняла прежде всего остального — вот такой теперь будет её жизнь. Ни одного ясного дня. А вместо солнца радости жизни — вечная память о том, как умер её возлюбленный — о её неискупимом грехе. И она должна принять эту участь безропотно и смиренно, и нести её как крест.

Но теперь же, после того, как эти мысли пронеслись в голове нашей героини, разум Консуэло помимо её воли покинули все мысли — словно уже сейчас давая отдохнуть и набраться сил. И она была благодарна за это провидению.

"Осталось лишь подняться... Это потребует от меня больших усилий, нежели прилагала я до сих пор..., — с невольным напряжением и едва ощутимым страхом подумала наша героиня, — Только бы мне не упасть вниз с этими предметами в руках, так осложняющими моё движение в подобном состоянии..."

Мы смеем предположить, что Консуэло незаметно для самой себя почувствовала, что Зденко более не следит за ней своим гневным взглядом, готовым уничтожить, испепелить на месте — и это осознание, пусть в самой, малой, ничтожной степени, но ободрило нашу героиню.

Нужно было пройти пятьдесят шагов.

Преодолев несколько ступеней, Консуэло ощутила, что от предпринимаемых усилий голова её начала кружиться, но поняла — если остановиться — то будет только хуже, и тогда она уж точно скатится по ним и ещё в полёте встретит верную смерть.

"Хотя, быть может, я и заслужила такую кончину... но что-то удерживает меня здесь во всех смыслах... Пока удерживает... я буду идти, пока могу, пока что-то ведёт меня вперёд... Но, если Ты, Господи, решишь, что моя земная судьба должна прийти к завершению на полпути или даже на последней ступени от моего спасения — то так тому и быть..."

Время шло. Шаги давались нашей героине всё труднее.

"Ещё немного... совсем немного... ведь позади уже столько ступеней — я смогла пройти их у меня хватило сил — хотя и сама не верю в это... но... да, да, я забыла о том, что всё в твоих руках — хотя мне и так горько от этого — ведь я заслуживаю лишь страданий... но моя судьба в Твоих руках, и Ты волен выпустить меня из них, словно хрупкую фарфоровую статуэтку, и тогда я..."

На предпоследней ступени при попытке сделать шаг стопа её едва не соскользнула вниз.

"Нет... нет... я удержусь во что бы то ни стало... я должна... я чувствую, что обязана... Лестницы — в тот вечер и это утро отчего-то именно они представляют для меня самые невыносимые трудности... быть может, это какой-то знак... быть может, я должна буду совершить какое-то восхождение, очищение своего духа... Но не время сейчас думать об этом, да и у меня нет сил... и я непременно упаду вниз, если сосредоточу своё внимание на чём-то ином, кроме этого пути — ведь меня больше не поддерживает, не ведёт крепкая рука Альберта... и этому никогда уже не случиться...", — пронеслось в разуме нашей героини, объятой страхом.

И в это мгновение для Консуэло, дрожащей от напряжения и сосредоточенности, исчез весь остальной мир, всё подземелье Шрекенштейна, и были лишь те ступени, на которых она стояла, замерев на несколько мгновений.

И вот, наконец, усталая, вконец обессиленная, с лицом, блестящим от испарины, едва дыша и не понимая, как ещё может двигаться, ощущая собственное тело каким-то чужим и деревянным, наша героиня ступила обеими ногами на зелёную траву, всё ещё влажную от ночного ливня и грозы.