Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Итак, Консуэло вновь встала перед большим зеркалом и вновь не удивилась тому, что увидела. Её облик почти не изменился — состояние нашей героини не давало этому случиться. (И не даст ещё долго, очень долго. И, как бы ни жаль было нашим читателям и нам самим несчастную героиню, но, признаемся же себе — коли бы Консуэло, перенеся подобный удар, страдала с меньшей силой, и коли бы слёзы её наутро стали реже или же, тем паче, высохли навсегда — то или другое, вне всяких сомнений, стало бы свидетельством того, что наша героиня ощущала что угодно, но только не любовь, путая это чувство с жалостью, свойственным представительницам прекрасного пола сильным состраданием, добротой или врождённой мягкостью сердца, смешанными с очарованием его странной, загадочной натурой и внешней ангельски-демонической красотой, или же всем вместе — к графу Альберту Рудольштадту, навсегда оставшемуся молодым в памяти всех, кто окружал его). Та же почти мертвенно бледная кожа, те же чуть опущенные и припухшие от непрестанных слёз веки, обрамлявшие красные глаза, что по-прежнему блестели болезненно, почти лихорадочно, та же прозрачная, горячая влага, теперь непрестанно стоявшая в них и больно обжигающая кожу.

Консуэло начала механически оглядывать своё платье, дабы увериться в том, что оно имеет пристойный вид. Невзирая на то, что фигура её была чуть согбенной ввиду усталости горя (за всё время, проведённое в замке, ей так и не хватило сил выпрямиться в полный рост хотя бы на несколько мгновений), траурная одежда сидела на силуэте нашей героини словно влитая.

Но только теперь к этому нездоровому, вызывающему временами — когда Консуэло вспоминала о себе — у неё самой и всех близких Альберта тревогу и периодический страх обморока, облику добавилась блестящая испарина, вызванная напряжённой дорогой в подземелье, справедливыми проклятиями и угрозами, обрушившимися на неё из праведных уст Зденко и стоившее нашей героине огромных физических и душевных усилий возвращение обратно — что вновь появилась на щеках и лбу Консуэло впервые после самого страшного мгновения в её жизни — когда сердце её любимого человека остановилось навсегда.

"Мне нужно умыться, — отметила про себя Консуэло. — Они ничего не заподозрят — ведь все из нас — и богатые и бедные, и взрослые, и дети — с малых лет приучены после сна первым делом освежать лицо прохладной водой. Но мне же слуги не поставили кувшин — всего скорее, они забыли о том, убитые скорбью по молодому господину, и потому они не зададут мне вопросов о том, почему я направилась в кухню — ведь я не из тех, кто станет звонить в колокольчик и ждать, когда мою просьбу исполнят... Но прежде я подмету здесь. Сама".

Повернувшись назад, наша героиня подошла к кровати, аккуратно, чтобы не замарать рук, поддела ладони под платье, взяла наряд и убрала в сундук, стоявший около дальней боковой стены.

"Выброшу его, унеся с собой — уходя отсюда навсегда".

Ещё раз, но уже мельком осмотрев себя, Консуэло вышла из спальни, направившись в небольшое помещение, где хранились хозяйственные принадлежности. Прожив в этом замке перед своим побегом целый год, она не раз проходила мимо той маленькой комнатки с мётлами и совками.

"Я знаю, что сказать слугам — будто бы у меня была с собой еда, и, решив не беспокоить никого, я пообедала у себя, но у меня получилось это неаккуратно — мои руки дрожали — и вот, теперь, мне требуются эти предметы. Конечно, они предложат свою помощь, но я откажусь, а зная мой характер, никто не станет настаивать".