Грехи Альбуса Дамблдора (гет)

Гермиона никогда не подозревала Альбуса Дамблдора в излишней сентиментальности. Напротив, в ее жизни было немало моментов, когда она подозревала его в полной бессердечности, и извиняла его только тем, что профессия и жизнь у директора Хогвартса были тяжелыми: то Вольдеморт после уроков нашалит, то Мародеры на тропу войны выйдут. Первое письмо Альбуса, которое появилось в ее номере в день приезда, Гермиона отложила в сторону с чистым сердцем. Второе письмо постигла та же участь, потому что Гермиона, по старой привычке, решала задачи до тех пор, пока не отключалась голова, а в безголовом состоянии если до дома и дойдешь, то письма читать точно не сможешь. На третий день воссоздание из обрывков воспоминаний общей теории перемещений во времени пошло так хорошо, что третьего письма Альбуса Гермиона даже не заметила. На четвертый день вместо совы с письмом прилетел Фоукс и напел что-то похожее на «Ты жива ль еще, моя старушка?» Решив не испытывать остроумие Фоукса, Гермиона тут же вскрыла все четыре письма и начала читать. Феникс покружился по комнате, стащил у Гермионы половину ужина и удалился в форточку.

В первом письме Альбус сообщал, что уже скучает, но читает сейчас интересную книгу. В середине Альбус добавил трогательный абзац про Ариану, а закончил несколькими строками из Рильке. Гермиона подумала про себя, что Альбус очень мил.

Во втором письме Альбус скучал еще больше и немного дулся на отсутствие ответа. В третьем письме Альбус скучать перестал, потому что к нему зашел в гости друг Геллерт. «Наша воля к власти и знание пути к общему благу дает нам право на господство, — писал Альбус. — Но в этом же и наша великая ответственность, которую мы все трое должны гордо нести...»

Хотя Гермиона всегда соглашалась быть третьей на спасение мира, а в свободное время восстанавливала справедливость в более мелких вопросах, мировое господство на троих ей еще никто не предлагал. «Геллерт со всем этим согласен, — добавлял Дамблдор в постскриптуме. — Он еще хромает после вашей совместной битвы и с каждым днем уважает тебя все больше».

От возмущения идеями Дамблдора Гермиона даже забыла о последнем его письме и раздраженно развернула чистый свиток пергамента. Она уже обмакнула перо в чернильницу и была готова исчеркать весь пергамент благородными диатрибами и душеспасительными увещеваниями, когда ей представилось, как двуличный хитрец Дамблдор и его дружок лорд Гриндельвальд пьют чай с черствыми плюшками на застиранной скатерти и рассуждают о власти над всем миром. Картина была настолько реальной и достоверной, что Гермиона оставила возвышенный и благонамеренный стиль и написала нормальное письмо.

«Мальчики! — писала Гермиона с озорной улыбкой, подавляя желание поставить смайлик. — Вы и правда самые умные? Это вам кто-то сказал, или вы сами догадались? Никакого общего блага и общей выгоды не существует, потому что каждый понимает благо и выгоду по-своему. И вряд ли многие согласятся на благо, как его понимаете вы...»

Дописав письмо, Гермиона перечитала его, и сама удивилась, когда она успела стать такой законченной релятивисткой. Похуже директора Хогвартса Альбуса Дамблдора.

Гермиона уже собиралась задуть свечу, когда ее взгляд упал на последнее письмо Альбуса. К этому моменту она уже успела отсмеяться, представив себе лица Альбуса и Геллерта, читающих ее насмешливый ответ, и поужинала чем Бог послал, а Фоукс оставил. Гермиона поджала пальцы ног, быстро ступая по холодному полу, и схватила пергамент со стола, чтобы прыгнуть с ним обратно в кровать.

В последнем своем письме Альбус принял молчание Гермионы за знак согласия и развивал идеи о том, что сущеглупые магглы блага своего не разумеют, а потому не ходят строем. Альбус выражал большую надежду на то, что Гермиона, как знающая магглов не понаслышке, окажет будущему триумвирату мировых диктаторов большую помощь по построению магглов строем и отправлению их колоннами в светлое будущее. «К тому же, — писал Альбус, — я заметил у тебя большие способности к этому». Гермиона повспоминала свое прошлое в будущем и серьезно задумалась.

В этот момент в форточку протиснулся недовольный и заспанный Фоукс и бросил Гермионе на колени свежее письмо. С первых же строк Гермиона поняла, что Альбус фактически пропустил мимо ушей ее подколки и намеки на субъективность общего блага. Все аргументы пресветлый Дамблдор отметал с порога, кроя их волей к власти и правом сильного и сам того не замечая.

У Гермионы Грейнджер было трудное детство, а потому ей были присущи некоторые заморочки. Например, при прямом столкновении с диктатурой, темной магией и расизмом Грейнджер зарубало так серьезно, что всем было понятно: добро в ее лице непременно победит зло и прикончит его контрольным в голову. Самой дружелюбной фразой в ожесточенно нацарапанном ответном письме было замечание о том, что Wille zur Macht на латынь переводится как Imperio. «Сделал гадость — сердцу радость, — подумала Гермиона, отправив ответ и закутавшись в одеяло. — Дать бы им обоим Заратустрой по голове!»

На следующее утро Гермиона проснулась от настойчивого стука в дверь. На пороге стоял Альбус, по лицу которого было видно, что этой ночью он не спал.

— Доброе утро! — весело сказал Дамблдор.

— Привет, — хрипло сказала Грейнджер, захватывая левой рукой на груди одеяло и осматривая комнату в поисках тапочек, которые она всегда бросала где попало, а по утрам от этого страдала. — Завари чай. Спички на камине.

— Я не умею, — тут же отозвался Альбус.

Гермиона против обыкновения не обиделась на это стандартное мужское вранье, тем более что Альбус в искупление трансфигурировал коврик у кровати в пару белых и пушистых тапочек с заячьими ушками. Гермиона с удовольствием засунула ноги в тапочки-зайчики и незаметно превратила сапоги Альбуса в розовые тапочки со свиными пятачками.

— Лицом к окну, — скомандовала Грейнджер. — И не оборачивайся. Я переоденусь.

— Не искушай меня, Гермиона, — хитро сказал Альбус, послушно отворачиваясь к окну, — ибо необуздан я в желаниях своих.

— Знаю-знаю, — откликнулась Гермиона, быстро перелезая из ночнушки в мантию. — Как начнешь творить добро направо-налево, пользу наносить да заботе подвергать.

— Я по тебе соскучился, — сказал Альбус, когда Гермиона наклонилась к очагу, чтобы развести огонь. — И вдобавок похудел. Слушай, прости меня за всю ерунду, которую я написал в последних письмах.

Про себя Альбус подумал, что, хотя в брючках Гермиона смотрится лучше, в узкой и довольно короткой мантии она тоже очень ничего.

Спустя двадцать минут Гермиона и Альбус сидели за гостиничным табльдотом, и Альбус невозбранно болтал перед завтраком, который Гермионе на этот раз готовить не пришлось.

— Слушай, — излагал Альбус, размешивая со звоном сахар в кофе и показывая язык в ответ на недовольную гримасу Гермионы, — меня вот в твоем присутствии почему-то постоянно тянет на мысли о путешествиях во времени.

«Вот уж с чего бы это», — с улыбкой подумала Гермиона, и ей даже захотелось признаться Альбусу в том, как она оказалась в 1899ом году.

— И я вот чего подумал: а что, если времен много? — Альбус сотворил себе чернильницу и перо и начал черкать прямо на скатерти. — Что если путешествие во времени — это не по одной прямой, а с прямой на прямую? Ты говоришь, если я захочу изменить прошлое и для этого в него попаду, то в будущем у меня не возникнет желание изменять прошлое и совершать такое путешествие, и мы придем к противоречию. А если я, путешествуя во времени, перепрыгну на другую прямую и изменю прошлое в другом мире? В этом мире у будущего меня не будет желания путешествовать в прошлое, но не будет и нужды, потому что путешествовать в прошлое буду я из другого мира.

Молодой Дамблдор несомненно умел убедительно говорить, потому что под звуки его голоса Гермиону захватила радость от мысли о том, что она находится в новом мире, в котором нет судьбы, а есть возможность создать такое будущее, которое нужно ей: без Вольдеморта, со счастливой семьей Поттеров, к которой будущая Гермиона будет ездить в каникулы, и даже без гибели Арианы и мрачной судьбы Гриндельвальда — в своей способности вовремя намылить Геллерту шею и удержать его от роковых ошибок Гермиона почти не сомневалась.

Но, как только Альбус умолк, занявшись только что прибывшим омлетом и беконом, Гермионе представился ее покинутый мир на параллельной стреле времени, в котором не только ничего не изменится в прошлом, но и в будущем, спустя три дня после ее исчезновения, Гарри не получит письмо на пожелтевшей бумаге, которое Гермиона уже отнесла в Гринготтс с инструкцией передать Гарри сто два года спустя — чтобы даже в случае, если она не вернется, он знал, что она жива и даже счастлива. И Гермиона всем своим существом почувствовала, что никакое прекрасное будущее в параллельном мире не сможет искупить не то что все неизменное прошлое ее мира, но даже ту неотвратимую из параллельного мира боль, которую причинит ее друзьям ее неожиданное и окончательное исчезновение. И вместе с этим она поняла, что изменить ей хочется именно прошлое своего родного мира, и неосуществимое желание подарить счастливое детство своему рано повзрослевшему другу ей дороже осуществления любых мечтаний его копии из параллельного мира, которая никогда не станет им, а останется просто похожим на него незнакомцем.

— Что-то не так? — вкрадчиво спросил Альбус, тронув Гермиону за руку.

— Зачем тогда все? — срывающимся голосом спросила Гермиона, ощущая, как к ее горлу от сочувственного голоса Дамблдора подкатывают слезы. — Зачем вообще путешествовать на твою параллельную стрелу, зачем спасать двойников из чужого мира, если те, с кем ты прожил всю жизнь в своем мире, так и останутся со своей старой судьбой, но теперь еще и без тебя? Прими Зелье Блаженных Сновидений и смотри лучше сны.

— Ну погоди, — ошарашенно ответил Альбус, враз помрачнев, за что Гермиона была ему очень благодарна. — Во-первых, если тебе не нравится моя гипотеза, это не значит, что она неверна…

— Значит, — убежденно сказала Гермиона, чувствуя, как в ее памяти под напором эмоций словно открываются шлюзы, и недостающие куски существующей в ее времени теории путешествий во времени восстанавливаются в ее сознании словно сами собой, вместе с доказательством теоремы о единственности стрелы времени и всеми ее следствиями, на основе которых были построены хроновороты. — Я тебе даже докажу. Но сейчас прости меня, пожалуйста.

Только подлетая к Хогвартсу, Гермиона подумала о том, что бросать Альбуса за завтраком было довольно невежливо, — два последних раза, когда она так бросала Рона, охваченная новой идеей, которую срочно нужно было проверить и довести до ума, кончались многодневной ссорой, а в третий раз Рон вообще съехал к Джорджу и так до сих пор и не вернулся. К счастью, Альбус был намного самоувереннее и независимее: он пожал плечами, доел омлет и поднялся в комнату Гермионы, взяв со стола забытый ею ключ. К тому же Альбус Дамблдор никогда не позволял эмоциям отвлекать его от главной цели — в данном случае, остаться ночевать в номере у Гермионы Грейнджер.