Небо и земля (гет)

Как ко мне посватался ветер,

Бился в окна, в резные ставни…

Поднималась я на рассвете, мама,

Наречённою ветру стала.

Ну, а с ветром кто будет спорить,

Решится ветру перечить?

Вышивай жасмин и левкои,

С женихом ожидая встречи.

Мельница, «Ветер»

Недели полторы Крум не встречался с Гермионой, как и прежде наблюдая за ней только во время столований. Второе состязание не прошло даром ни для него, ни для неё: никто явно не ожидал, что знаменитому Виктору Круму больше всего «хватать не будет на земле» какой-то маглорождённой заучки из «Гриффиндора». Всюду, где бы они ни появлялись, вокруг них витали пересуды, злорадные и завистливые шепотки. Крум давным-давно привык к этому, равно как и к угодничеству, поэтому ему было всё равно. Но Гермиону не упускали случая подразнить, и она — как подмечал Виктор — постоянно пребывала во взвинченном состоянии. Поддерживал её главным образом Гарри, которому из-за пасквилей Риты Скитер доставалось ничуть не меньше. Именно это и выбивало Крума из колеи, лишая его привычного самообладания.

Ночами он теперь почти всегда выходил из своей каюты и садился на корабельную палубу, привалившись спиной к борту. Взгляд его скользил по мачтам и сложенным парусам, но мысли пребывали далеко — в Хогвартсе. Он постоянно думал о Гермионе. Её мимолётного взгляда, ласкового слова, прикосновения её руки искал он повсюду и не находил. И часто он в урочные часы, отвязавшись от фанаток, расхаживал коршуном по школьному двору, чтобы хоть издали, незаметно, увидеть среди гурьбы хогвартцев гордое, незабвенно прекрасное лицо Гермионы. И постепенно его пламенная любовь к ней так тесно срослась со жгучей ревностью к Гарри, что сам Виктор почти не умел отличить их.

* * *

В марте начались походы в Хогсмид — колдовскую деревушку поблизости от Хогвартса. Дурмстранговцы, прознав об этом, сами стали наведываться туда время от времени. Крум тоже полюбил ходить в Хогсмид. Сладостей он обычно не покупал, зато нередко пропадал в пабе «Три метлы», где мадам Росмерта отпускала ему самую лучшую медовуху из своих погребов. В отличие от хогвартцев, которые имели право посещать Хогсмид всего несколько раз в год, Виктор пользовался этим правом неограниченно. И однажды это принесло свои плоды.

Выйдя из «Трёх мётел», Крум только-только глянул по сторонам, прикидывая, куда бы ещё зайти, как вдруг увидел Гермиону, Гарри и Рона, которые зачем-то направлялись к одной из гор, окружавших деревню. Заметив Крума, Гермиона машинально окликнула:

— Виктор!

Крум отделился от двери паба и скрылся в ближайшем проулке. Гарри проследил за ним, после чего заметил с удивлением:

— Я что-то не припомню его таким. Он выглядит даже мрачнее, чем обычно.

— Может, с ним просто нужно поговорить? — Гермиона умоляюще посмотрела на друзей. — А вы пока идите к Сириусу без меня. Я вас позже нагоню.

— Ну, иди поговори… — хмыкнул Рон и потянул Гарри за собой. А Гермиона поторопилась нагнать Виктора. Душой тот возликовал, но лицо его сохраняло бесстрастное выражение.

Некоторое время они молча шли рядом по Верхней улице; их молчание нарушалось только разговорами и смехом посторонних школьников. Наконец девушка заговорила:

— Гарри говорит, что ты изменился. По-моему, он тревожится за тебя… Я тоже.

— Это заметно, — отозвался Крум скептически. — Смеёшься при беседах с ним, часто держишь его за руку. Ведёшь себя как хорошая подруга…

— А что в этом плохого? Он мой друг и один из чемпионов Хогвартса. Я должна помогать ему, — ничтоже сумняшеся пояснила Гермиона.

— Да?.. Я думал, тебе теперь будет не так легко исполнять свои товарищеские обязанности…

Слова обуреваемого ревностью Крума задели Гермиону за живое. Она мгновенно посерьёзнела и вдруг резко увлекла болгарина к магазину Дервиша и Бэнгза. Тот посмотрел на гриффиндорку с недоумением, а она, вспомнив мерзкую статью «Тайная сердечная рана Гарри Поттера», выпалила:

— Мне что, ни минуты нельзя провести без подколов и унижений?.. Я уже научилась смиряться, Виктор, как ты мне и говорил.

И тут Крум разглядел в ней прежнюю Гермиону, понял, что она тоже всё это время тосковала по нему, но не смела выразить это вслух. Любовь к ней захлестнула его с новой силой. Однако его эмоции также требовали выхода, и он с трудом признался:

— Я терплю муку всякий раз, когда вспоминаю второе состязание. С каждым взглядом Поттера на тебя мне становится хуже. В груди горит… меня сжигает чувство ревности… я не могу избавиться!.. — В его глазах стояли слёзы. — Неужели тебя это радует?

Во взоре Гермионы мелькнуло некое неуловимое выражение: она словно хотела обнять Виктора, попросить у него прощения — и не могла осмелиться. Вместо этого она совершенно неожиданно произнесла:

— Западный берег озера. Я могу приходить туда незаметно. Я смогу приходить туда к тебе.

И, погладив его по руке, поспешила уйти: догонять Рона и Гарри, которые должны были уже встретиться с Сириусом. Крум не посмел одёрнуть Гермиону, но, сжав кулаки сильных рук, проводил её до конца улицы тоскливым взглядом.

* * *

Прошло три дня, но Гермиона так ничего больше и не сказала Виктору. Теперь при встрече она уже не улыбалась ему, а наоборот, стала строже и задумчивее. Крум старался не попадаться ей на глаза, однако сердце его горело огнём, а мысль по-прежнему летела к ней и не давала ни сна, ни покоя. На четвёртый день во время ужина он несколько раз украдкой ловил её робкий взгляд и краснел чаще, чем от некогда беспечно звенящего смеха и разговоров по душам.

После трапезы дурмстранговцы ушли к себе. Последним из Большого зала вышел Добривой.

— Пойду погуляю немного, — сказал он уже возле корабля, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Что-то сон нейдёт.

— Иди, — откликнулся мрачный Крум, всходивший по трапу.

У себя в каюте Виктор, подавленный тяжкими мыслями и томлением по Гермионе, лежал в темноте с открытыми глазами, а сон его витал где-то за тридевять земель.

Войко вернулся неожиданно скоро, тихо скрипнул дверью в каюту товарища. Крум чертыхнулся про себя, но промолчал: говорить ни с кем не хотелось. Асень подошёл к его кровати вплотную и, понизив голос, сказал весело, со смешком:

— Иди на западный берег. Она скоро будет.

— Кто? — встрепенулся Виктор.

— Тише ты! Кто, кто? Она. Хер-ми-во-на твоя, то есть.

Влюблённый болгарин стрелой вылетел в звёздную ночь. Западный берег Чёрного озера находился метрах в трёхстах от дурмстранговского корабля и не пользовался особой популярностью в качестве места для отдыха. Однако Крум, основательно изучивший окрестности Хогвартса, очутился там уже через десять минут. В потёмках было трудно что-то хорошо разглядеть, и стало уж немного страшновато, когда неподалёку вдруг раздались чьи-то шаги и к Виктору, застывшему как статуя, приблизилась Гермиона. Он шагнул к ней и опять встал, не в силах вымолвить хоть одно слово.

— Это ты, Виктор? Что же ты молчишь? — тихо спросила гриффиндорка.

— Я всё сказал тебе в прошлый раз. — Голос Крума пресекался от волнения.

— Ты сказал, что тебя мучает ревность? Значит, ты… любишь меня?..

— О-о, Хермивона!.. — Крум страшно распалился этими словами и вдруг яростно забормотал с чудовищным болгарским акцентом: — Как я могу говорить об этом, если мои горячие слова не доходят до твоего северного сердца? Я ли не люблю тебя!.. Да я готов все любовные записки, которые мне когда-либо присылали, сложить к твоим ногам! Прикажи, и я выиграю этот Тремудрый Турнир и отдам тебе тысячу галлеонов! — Он на миг захлебнулся кипящим чувством, потом продолжил с безнадёжной грустью: — Но что ты можешь ответить мне? Наверное, пожелаешь в угоду холодному сердцу своему, чтоб я уплыл домой в Болгарию и тем только избавил себя от страданий!

— Нет! ты не сделаешь этого! — испуганно вскрикнула девушка. — Не только твоё сердце, Виктор, пылает любовью…

— Что-о?! — изумился тот. — Ты хочешь сказать… Нет, это снится мне!..

— Я люблю тебя, Виктор Крум! — Она скользнула к нему, прижалась всем телом. В ночи он увидел её загадочно мерцающие карие глаза и ощутил жар её близких уст.

Голова закружилась. Крум пошатнулся, и пламя внезапно ставших доступными губ опалило его. И первый поцелуй был подобен открытой, бурлящей живой кровью, жгучей и изнуряющей ране. Этот поцелуй разбежался тысячекратно по всему телу Гермионы; она вся — пылающий поцелуй. Ей стало жарко, душно на ночном холоде… Чтобы не задохнуться, она отшатнулась и в следующее мгновение сама слила губы в бесконечном познании неслыханного блаженства. И… о чудо! Гермиона бессознательно ощутила, что этот болгарин дорог ей и она любит его на самом деле!

Они долго стояли, спаянные поцелуем. Наконец Виктор откинул голову и, не выпуская гриффиндорку из объятий, севшим голосом спросил:

— Что ты чувствуешь?..

— Я не знаю… — выдохнула Гермиона, но Крум ощутил, что она крепко, нежно прижала его руку к своей мантии, что под этой мантией сердце то шибко билось, то замирало.

Они забыли время, Хогвартс, Дурмстранг, целый мир… Кто знает, долго ли они стояли бы возле озера, когда бы их не отрезвил оклик Добривоя, остававшегося на палубе. Встревоженные, они как бы пробудились от сладкого сна, будто упали с неба.

— Что скажут, если нас застанут здесь? Мы, наверно, так долго!.. — прошептала девушка.

— Да, да, надо идти… Мы будем ещё приходить сюда? — неожиданно серьёзно спросил Крум.

— Конечно, будем. Я буду присылать тебе сову с записками, и ты сразу поймёшь, что они от меня.

— Хорошо, — согласился Виктор. — Пойдём, Хермивона, я тебя провожу.

Он взял её за руку, и они впотьмах двинулись к замку. Успокоило их несколько, что они находятся совсем недалеко, несмотря на ночную темень. Найти дорогу ко входу в Хогвартс было делом нескольких минут. Распрощавшись с Гермионой, Крум отправился к себе. Он со всей осторожностью взошёл на палубу, прокрадывался, как преступник; на лице его, как ему казалось, можно было прочитать повесть его нынешнего свидания. К счастью, никто не встретился ему: все прочие дурмстранговцы, в том числе и Каркаров, давным-давно спали.

Однако в самой его каюте сидел Войко, который, очевидно, решил дождаться друга. Завидя его силуэт, он поспешно встал с постели и вопросительно уставился на Виктора: мол, всё в порядке? Смущённая благодарность в глазах Крума была ему молчаливым ответом. Обычно замкнутый и неласковый, тот приблизился к Асеню и без слов обнял его. Добривой лишь дружески похлопывал Виктора по спине. Он был добрым и честным товарищем, и Крум знал это и очень ценил.

* * *

С той ночи Виктор каждую неделю виделся с Гермионой на западном берегу озера. Он не имел средства, чтобы связываться с нею без посторонних глаз и ушей, поэтому время встреч, как правило, назначала она. Раз в два или три дня Гермиона тайком от друзей шла в школьную совяльню и, взяв оттуда сову (бурого цвета, но с чёрными полосками на перьях), посылала Круму записку. На ней была начертана всего одна фраза: «Гермиона; твоя Гермиона — скучно Гермионе!» Слова эти, стоило ему их прочесть, горели в глазах болгарина. Чего не изъяснил он, не перевёл, не дополнил в этих словах!..

Не спрашиваясь у Каркарова, он тайно ускользал с корабля и уже знакомым путём шёл на западный берег. Там его почти всегда ждала Гермиона, часто приходившая чуть раньше. Завидев Крума, она радостно подбегала к нему и, обвив руки вокруг его груди, целовала в щёку. И Виктор улыбался ей такой искренней улыбкой, какую — как подмечала девушка — ни одна из фанаток не видела на его лице.

Крум стремился выплеснуть на Гермиону весь запас любви, что хранился в его суровом, закалённом сердце. На заброшенном озёрном берегу они могли свободно наслаждаться друг другом вдали от предосудительных глаз, и никто не мог им помешать. Никто не мог запретить гриффиндорке и дурмстранговцу жить в собственном маленьком мире, откуда открывался чудесный вид на Хогвартс и его окрестности. Здесь, на узкой береговой полосе, всецело царила их любовь — запретная, упрямая, но дорогая им обоим и сокровенная.

* * *

В мае ощутимо потеплело. Теперь большинство учащихся Хогвартса после уроков приходили отдыхать на озеро. Развлечения они находили самые разные: от простого сидения на берегу до купания в воде. Осмеливались искупаться даже некоторые шармбатонцы — правда, старались, чтобы их видело поменьше народу. Дурмстранговцам же, которые спокойно могли плавать и в зимней воде, было не привыкать. Купались они от души и иногда даже устраивали соревнования по прыжкам в воду с того борта корабля, что не был виден со стороны Хогвартса.

Только Крум не участвовал в этих забавах одноклассников. Его встречи с Гермионой, прежде нерегулярные и довольно редкие, стали более частыми. С каждым разом Виктор чувствовал себя всё свободнее и раскрепощённее. Ему ещё ни с кем не было так хорошо, как с этой гриффиндоркой.

Однажды они пришли на своё любимое место в особенно погожий день. На небе разошлись облака, оголив холодеющую лазурь, и солнце одиноко царило, освещая на западном берегу озера двух человек. Виктор стоял, прикрыв глаза ладонью, и любовался окружающими пейзажами — едва не впервые они показались ему столь же красивыми, сколь и дурмстранговские.

— Может, искупаемся? — Гермиона подошла к кромке воды и коснулась её ладонью. — Вода чудесная, тёплая.

— Я н-не слишком хочу плавать, — нервно передёрнул плечами Крум.

— А если я попрошу? — гриффиндорка вопросительно вскинула брови. Не прошло и минуты, как Виктор снял свою форменную серую рубашку, оставшись в одних штанах. Несмотря на худобу, он действительно был хорошо сложен.

— Знаешь, а я передумала купаться, — Гермиона прищурилась, будто пытаясь что-то сообразить, а потом воскликнула: — Лови меня!

Несколько секунд она стояла на месте. Глаза её озорно сверкали; расправленные полы мантии хлестали её по бокам. Затем она подскочила и побежала по берегу, оглядываясь и маня за собой Виктора. С совершенно счастливой улыбкой Крум бросился за ней — Гермиона прибавила скорости. Началась погоня. Девушка мчалась и то оставляла юношу далеко позади, то чуть не давалась ему в руки, то пыталась на бегу бросить в него горстью прибрежного песка, в котором утопала по щиколотку. Виктор бежал следом, разбросав руки в стороны и хохоча во всё горло, не замечая, что его шаги тоже глубоко отпечатываются в песке. Такого веселья он не испытывал уже очень давно. И что самое забавное: когда, запыхавшись, они свалились наконец в траву, то не чувствовали жажды — только усталость.

Какое-то время они просто отдыхали, слушали ленивый плеск воды и дуновения ветра. Радужное настроение постепенно сменялось спокойствием. Крум сидел, вытянув одну ногу, а другую согнув в колене, и хмуро наблюдал за веселящимися хогвартцами. Лежавшая рядом Гермиона водила рукой по его обнажённой мускулистой спине, будто изучая. Её взгляд перебегал с неба на окрестные горы и обратно. Вдруг она задала вопрос:

— Виктор, а ты хотел участвовать в Тремудром Турнире?

— Я исполнял свой долг, — просто ответил болгарин.

— А мне здесь порой что-то мерещится… — Голос девушки приобрёл мечтательные нотки. — Куча народу… торжествующие крики… Тремудрый Кубок.

— Его или мой? — голос Крума прозвучал словно из чужих уст. Он намекал на Гарри. И Гермиона прекрасно поняла этот намёк. Она приподнялась и села возле Виктора, касаясь его плеча своим.

— Я не знаю, что сказать, — вымолвила она. — Гарри — мой друг, и я не могу желать ему проигрыша.

Крум промолчал. Гриффиндорка же заговорила вновь, необычно серьёзным и тихим тоном:

— Вчера я видела, как Седрик и Чжоу идут в коридоре под руку. Они весело болтали, улыбались, смеялись… И никто не злорадствовал вокруг. Я смотрела на них… и понимала, что мы никогда так не сможем. Никогда, понимаешь?.. Ни прилюдных прогулок, ни улыбок, ни объятий… Только украденные часы, которые пролетают так быстро…

Виктор печально кивнул: он прекрасно понимал чувства Гермионы. Однако ему захотелось её утешить. Быстрее, чем успел сообразить, что делает, он повернулся к девушке лицом и, обняв её поперёк туловища, рухнул вместе с ней на траву. Гермиона же тесно прижалась к нему всем телом, спрятав лицо в шее Крума.

Был ли это просто жест поддержки или нечто иное, она не знала, но ей было всё равно. Она почувствовала себя защищённой, нужной, любимой.

Крум ощутил то же самое. В этот момент он вопреки всем раздумьям был счастлив, сжимая в объятиях своё бесценное сокровище.