Сказки Гретель (джен)

— Что ты возомнила о себе, раз пошла на этот произвол? — из-за усталости и ночи под дождем голос отца казался ниже обычного; никакой мягкости в нем не осталось. Он оперся руками о спинку стула, на котором теперь сидела Гретель, и глядел сверху вниз ей в спину. Отец хотел напугать, она понимала это и все равно не могла побороть напряжение. Он позаботился о том, чтобы дочь чувствовала себя неуютно. Но при этом высушила одежду и отогрелась. — Посмотри, чем все обернулось. Ты заставила мать переживать, в ее состоянии, думаешь, это не будет для нее губительно? Хензель решил, что с вами что-то произошло. Он искал вас. Я был уже готов поднять на уши всю деревню, искать виновных в вашем исчезновении. Несказанно повезло найти вас прежде. На ваше счастье я явился вовремя, а что произошло бы, если бы я задержался еще на несколько дней? Если бы вы ушли дальше наших владений? Ты хоть немного думала об этом?

— Как минимум ни один человек не погиб бы, — с горечью воскликнула Гретель, пряча ладони в кулаки и сутулясь, словно взгляд отца действительно имел вес.

Она поверить не могла, что он позволил себе подобную жестокость. Когда Хензель выводил ее из хлева, она увидела селянина, его мертвое тело, застывшую гримасу ужаса на лице. Гретель знала, паренек был не самым храбрым, скорее находчивым, нежели умным, и в какой-то степени робким, но он искренне хотел помочь или, если точнее, быть использованным. Он наверняка не сомневался в том, что не симпатичен Гретель, во всяком случае, она убеждала себя именно в этом. Хоть ей говорили, что люди в своей голове порой превращают обычные доверительные отношения в неизвестно что. Гретель вздохнула. Никто не должен был умереть. Ни в эту ночь, ни в другие грядущие. Как рассказать о случившемся семье паренька? Ей не искупить вины перед ними.

— Ты знаешь, что я не мог поступить иначе, — Гретель знала, что мог. И от этого только больнее сжалось сердце. — Когда я увидел, что он выходит из хлева, решил, что он похитил вас. Он говорил так неубедительно, требовал, чтобы мы ушли. Только когда стало слишком поздно, я понял, что ты попросту решила пойти против моего решения.

Гретель не ожидала подобных слов. Не оттого, что беспокойство отца стало сюрпризом. Скорее оттого, что не думала, что случившееся может выглядеть так. Но говорил ли он правду? В самом деле понял, когда стало слишком поздно? Когда не увидел в хлеве мертвых дочь и сына? Гретель сглотнула слюну. Она поспешила, заранее окрестила отца безжалостным убийцей. Ей стоило извиниться, сейчас же, попросить прощение и объясниться. Вся вина была на ней, только на ней. Гретель поднялась со стула в надежде утаить от отца охватившую ее дрожь. Но, повернувшись к нему, не смогла сдержать слез. У него получилось надавить, куда нужно. Осознание этого не помогало сопротивляться.

— Я не хотела, чтобы кто-либо умер, — с сожалением произнесла Гретель, закрывая краснеющее лицо руками.

Дверь в кабинет вдруг тихо отворилась, и она увидела маму. Свечой она освещала себе путь из покоев, а тело покрывало будничное платье. Она тоже даже не думала о том, чтобы лечь спать, догадалась Гретель. Стерла рукой слезы, чтобы не взволновать еще сильнее и без того напуганную мать, но выдавить улыбку совсем не получилось. Посмотреть ей в глаза не стоило и пытаться. Гретель знала, она не станет отчитывать. Мама никогда не была строгой к своим детям, а сыновей порой слишком баловала, пусть об этом вслух говорил только отец. Но Генри это не касалось. Для него у мамы уже не осталось никаких сил. Она медленно прошла вглубь комнаты, поставила свечу на стол, будто не замечая ничьего присутствия. И какое-то время глядела в черноту за окном, словно в ней действительно было хоть что-то, заслуживающее внимания.

Отец не стал бы отчитывать Гретель в присутствии матери. Не теперь, когда один ее вид вызывал в нем тоску. Все они понимали, что в ней постепенно угасает жизнь, но никто до сих пор не заговорил об этом, будто это лишь испортило бы и без того скверную ситуацию. Время как будто остановилось, пока мама смотрела в окно. Ни отец, ни Гретель не рискнули бы приблизиться к ней, словно так они бы только вспугнули ее, отвлекли от важных мыслей, которые навсегда останутся при ней. Гретель не знала, злится ли на нее мать, хочет ли она сказать ей что-то, что заденет ее. Но перед ней было больше всего стыдно и без всяких слов.

— Мальчик вернулся домой? — вдруг глухо спросила мать, поворачиваясь к отцу и протягивая ему руки. Он будто наконец понял, что все это ему не снится. Подошел и осторожно приобнял ее, одаривая костлявые пальцы поцелуями холодными, как и его губы.

— Его зовут Генри, мама, — Гретель старалась говорить как можно мягче, но ей едва ли удавалось скрыть нарастающее волнение. И все же она понимала, что ее слова вряд ли донесутся до матери. Помолчав, она тихо добавила. — Я зову его так.

— Вернулся. Я ведь сказал, что обязательно верну его, — гораздо более уверенно и громко произнес отец. И его слова мать непременно услышала. Гретель беззвучно вздохнула. Она чувствовала, как ее щеки безнадежно краснеют.

— Ты всегда держишь свое слово, — мать искренне улыбнулась, и от этого стало еще тяжелее. Улыбка выдавала ее болезненный вид даже сильнее, чем походка, чуть согнутое тело и затуманенный взгляд. — Ты не встречал Олларда?..

Олларда забили камнями задолго до рождения Генри, но теперь мама думала, что ее первый сын живет в городе и несказанно счастлив. Ее память последние несколько лет играла против нее самой. В крипте Олларду уделили особое место, но мать была уже слишком слаба, чтобы спускаться туда и освежать память. Гретель встревоженно посмотрела на отца, на то, как его глаза отражают, с какой скоростью проносятся его воспоминания и как метко они попадают в цель. Возможно, боль немного смягчила его гнев. Но Гретель не хотела, чтобы он подобрел только из-за этого.

— Иди отдыхать, дорогая. Утром я тебе все расскажу, — мрачно сказал отец, отпуская жену из объятий в свои покои.

Проходя к двери, мама обратила внимание на Гретель, будто до сих пор она не замечала ее присутствия. Она посмотрела на дочь с жалостью, отчего внутри все только сильнее сжалось. И без того терзаемая чувством вины Гретель была готова расплакаться. Давление оказалось слишком сильным. Но мать ничего не сказала, лишь беззвучно, подобно тени, скользнула за дверь. И даже свечу с собой не забрала.

Когда отец решился и вновь посмотрел на Гретель, стало ясно, что никакие воспоминания, никакая любовь не убили бы в нем тот гнев, с которой он появился в хлеве в поздний час. Она ловила на себе его тяжелый взгляд и боялась лишний раз пошевелиться, чтобы только не разозлить его еще сильнее. Успокаивало лишь то, что Генри ничего не услышит и не увидит. Хензель не навредит, во всяком случае она грела себя надеждой, что хотя бы малыш не пострадает.

— Плевать на человека. Это, — отец указал на дверь или, может, на скрывшуюся за ней мать, — гораздо важнее. Что сделано, то сделано. Ты скажешь его семье, что он похитил тебя. Ты объяснишь им, что я убил его справедливо.

— Его похоронят как преступника, — мрак, с которым отец посмотрел на нее, пронзил Гретель насквозь.

О мертвых тоже необходимо заботиться, когда-то давно говорила мама. Когда в голове еще не померкло ощущение реальности, когда она еще осознавала, что ее дети умирают прежде, чем она сама, присоединяются к далекому таинственному Вечному. Отец тогда стоял рядом. Когда Олларда привезли из города, Гретель была немного старше, чем Генри сейчас, тогда она уже знала, что все это значит. Оттого горе на лицах обоих родителей не казалось чем-то шокирующим и непонятным, хоть она ощущала себя будто среди чужих, стоя рядом с ними в крипте. И самого брата она не узнала. Смерть делает людей не похожих на самих себя, решила для себя Гретель тогда. Теперь она убеждалась в том, что это касается не только мертвых.

— Это уже не имеет значения. Я буду рядом и разделю это бремя с тобой.

Или же просто проследит, чтобы все прошло, как велено, подумала Гретель, но оставила мысль при себе. Все только начиналось, она понимала. Не стоило только усиливать его гнев. Гретель стерла с лица навернувшиеся слезы, но ожидала вновь пролить их. Этот разговор не был окончен, он лишь затаился в их мыслях. Отец глядел на огонь, массировал шею и, видимо, боролся с желанием сесть или даже лечь. Но в один момент он вновь повернулся к дочери и заговорил серьезно и несколько сухо.

 — Но я не могу понять. Ты правда не осознаешь, чем твоя шалость грозила вам обоим? Ты умалишенная, Маргарет? Или попросту решила взбунтоваться?

Отец не в первый раз отчитывал Гретель, и оттого она старалась больше не пререкаться. Пусть она переносила с трудом его выговоры, ведь его тон всегда был одинаково грозным и укоризненным, он то повышал голос чуть ли не до крика, то понижал до шепота, и этим заставлял обращать на себя внимание. Невозможно было уйти в свои мысли, когда сперва кричали, что из-за нее все беды, а затем шептали, что она идиотка, не заслуживающая доверия и, видимо, снисхождения. Но Гретель сдерживалась, чтобы не заговорить вновь. Иначе гнев подпитался бы ее уязвленной гордостью.

— Это ради мальчика, — отец немного промолчал, прежде чем заговорить вновь немного более спокойно. Он постарался удержать злость внутри. Но вышло неважно. — Ты решила, что так ему будет лучше. Я надеялся, ты достаточно смышленая, чтобы доверять тебе. И, признаться, я не ждал от тебя подобного шага. Это было по меньшей мере глупо, по большей — безрассудно. Ему не станет от твоей выходки легче, скорее даже наоборот. Это ты способна понять, я надеюсь?

— Ты понимаешь, почему я пошла на это, — когда она убедилась, что отец закончил, заговорила тихо и как можно более сдержанно. Он не должен был узнать, что слова еще сильнее ранили ее чувства. Продырявленное обидой и виной сердце жаждало утешения или хотя бы прекращения истязаний, но она не могла себе этого позволить. — Я люблю Генри. И хочу видеть, как он растет и взрослеет. Мне противно от того, что вы все делаете вид, что его попросту не существует. Я много раз просила тебя быть к нему добрее, вас всех просила. Но вы будто не слышите меня.

— Мы это уже обсуждали, — устало произнес отец, приближаясь к Гретель. — Он еще мал. Его заберут, и он забудет нас. Меня, мать. И тебя — тоже. У него будет другая жизнь. Ни о какой привязанности и тем более любви и речи быть не может. Я говорил тебе, о нем позаботятся. Разве я бы говорил так, не будучи уверенным в своих словах?

— Ему будет больно расставаться. Ему так больно от вашего равнодушия, папа… Генри не сможет забыть всего того кошмара, которому ты его подверг.

Отец осторожно коснулся ладонью шеи Гретель, провел пальцем по гладкой коже. Он собирался с мыслями, поняла по его задумчивому взгляду. Ее слова, казалось, всерьез задели его. В тянувшееся так долго мгновение Гретель боялась лишний раз вдохнуть. Но отец остался непоколебим. Решение принято, говорил он много раз, и теперь ничего не изменилось. Было даже глупо надеяться, что получится вразумить его. Показать чувствующего боль малыша, страдающего от отстраненности родителей. Все было попросту бессмысленно. Отец сам все понимал.

— Гретель… Ему будет больно только от того, что ты сделала сегодня. Ты внушила ему, что нужно убегать, не подчиняться моей воле. Если он выкинет нечто подобное там, только представь, что будут думать о нем. Какое будет отношение к взбалмошному, непослушному ребенку, вампиру! Он хороший мальчик, крепкий и здоровый, разве что чувствительный. Но это поправимо. Хензель говорил, что он капризничает из-за тебя. Однако я не думаю, что ты разбаловала его. Меня он слушал беспрекословно, так что, может, все обойдется.

Он устало вздохнул, опустил веки, не закрывающиеся ради отдыха уже предостаточное количество времени. Гретель из последних сил старалась сопротивляться его словам, но ее неуверенность в своем решении выбивала почву из-под ног. И она чувствовала, как падает, все ниже и ниже, не только в глазах отца, но и собственных. И только протянутая рука помощи могла спасти ее. Однако родитель продолжал стоять там, на краю обрыва, и глядел отстраненно вниз, в эту черную пустоту. У матери она хотя бы вызывала интерес, эта пустота.

— Я думал о том, стоит ли мне ограничить ваше общение, — от этих слов у Гретель перехватило дыхание. Отец чуть отдалился, но продолжал наблюдать за реакцией дочери. — Но понял, что в этом нет смысла. Ты права. Мальчик настрадался за эту ночь, и, если я оставлю его в одиночестве, к людям он попадет совершенно разбитым. Но ты убедишь его в том, что там ему будет лучше. Эта правда должна успокаивать его.

— Позволь мне уйти вместе с ним, если я не могу убедить тебя отказаться от своего решения. Я буду заботиться о нем, я сделаю это лучше людей. И он будет спокойным и послушным, как ты и хочешь, — Гретель не осознавала, что произнесла своими обветренными губами. Это сорвалось само собой, по наитию, будто собственные мысли оказались сильнее и вылетели наружу при первой же возможности. Она была готова повторить это еще сотни раз, если бы ее не слушали. Но отец все понял с первого раза.

— Ты никуда не отправишься. И даже не пререкайся, не позволю. Возможно, ты позабыла, но одним маленьким вампиром твоя жизнь — и семья — не ограничивается.

— Ты позволишь мне вернуться в академию?

Гретель оставила учебу еще до рождения Генри. Она знала, что должна помочь слабеющей матери. Все боялись, что эти роды могут убить ее, но все прошло гораздо более удачно. Но Гретель была нужна дому, нужна маленькому брату. И теперь уже ее собственная жизнь стала второстепенной. Она думала, что после случившегося ночью отец лишит ее всего, не только самого важного. Такого наказания вполне стоило ожидать.

— Как бы мне не хотелось наказать тебя за непокорность и просто вопиющую наглость, вас обоих будет терзать разлука. Я не хочу, чтобы ты страдала. Когда все закончится, ты сможешь вернуться к прежней жизни. Во всяком случае это то, на что я надеюсь. Ты уже взрослая и не забудешь Генри, как бы сильно я не хотел, чтобы забыла. Но бояться нечего, — отец молчал некоторое время, собираясь с мыслями. Гретель с трудом верила в то, что случившееся не изменит его отношение к ней. Но открытой неприязни не было, гнев, казалось, отпускал его. — Саткиил говорил мне о человеке, который решил, что Генри нужно забрать как можно раньше. Это надежный человек, что бы ты о нем не подумала. В его руках моему сыну будет лучше всего. Расскажи ему об этом, развей страхи.

— Ты веришь тому… Красноволосому? — по правде говоря Гретель почти ничего не знала об этом существе. Но один только вид пробуждал в ней не самые приятные чувства. Подумать было страшно, что будет с Генри, если за ним придет он. Лучше бы отец ничего не говорил об этом. Его слова нисколько не успокоили.

— Верю. Поэтому успокой мальчика, пока не стало совсем поздно. Уже скоро, — отец потер лоб, вздыхая. Этот разговор его окончательно утомил.

Гретель заметила, как за окном первые лучи солнца пробиваются сквозь тьму. Дождь закончился, и теперь им нечего было бояться. Никакие тучи не скрыли бы их от земли. Начинался новый день, чистый, светлый. Во всяком случае, так казалось сейчас. Что за прекрасное время, сулящее надежду и спокойствие, думала Гретель. Как в такой момент может быть настолько больно и стыдно. Она не спасла своего малыша Генри, погубила человеческую жизнь, причинила вред матери. Пала в глазах отца. Хензель не отрекся от нее, но она понимала, что между ними теперь будет еще больше напряжения. Вместе с этим рассветом к ней пришло опустошение.

— Я могу идти? — сказала Гретель вяло. Хотелось закрыться в собственной комнате и не выходить из нее до тех пор, пока не вылезет наружу вся та гниль, что скопилась в душе за эту сырую и грязную ночь. Но для нее и Генри все только начиналось.

— Пока все не кончится, я запрещаю вам покидать поместье. У меня нет никакого желания следить за тобой, но, видимо, придется. Сделай так, как я прошу, Маргарет, — отец напоследок смерил ее взглядом. Задул свечу, принесенную матерью, и направился к двери. — Идем.

Прежде чем уйти к себе, Гретель заглянула к Генри. Ей хотелось убедиться в том, что он в порядке, насколько только может быть в сложившейся ситуации. К своему спокойствию она обнаружила малыша спящим. Но несколько завитушек все же прилипло к его мокрой от слез щеке. Хензель не позаботился о том, чтобы их брат уснул не в подавленном состоянии, но у Гретель не осталось сил, чтобы злиться на него. Сейчас Генри нужно было оставить в покое, решила она, и тихо покинула комнату крохи. Сама она вряд ли сможет отдаться власти сновидений, оставалось только думать, как сделать последние дни Генри дома не такими кошмарными, как минувшая ночь.