Марионетки анатомического театра (джен)

От Волчьей пещеры к логову мэтра Скварчиаре в древнем галльском склепе тянулась только одна тропинка: вдоль побережья с крутым подъёмом на скалу. По ней-то на удивление проворно для старика и ковылял анатом. Другая дорога только вокруг горы. Там Университет, Цветочный город, там люди. Они спасут Мадлен. Но он не успеет к Чари…

Эйту хотелось выть от отчаяния... Но нельзя, собьётся дыхание. Три коротких вдоха — выдох. Когда-то от одного воришки по кличке «Шустряк» он услышал, что так можно удрать от любого. У преследователя дыхалки не хватит. Эйт тогда ему не поверил, а зря. Парнишку-то так и не догнали. Просто нашли однажды поутру с арбалетным болтом в затылке. И вот сейчас Эйт, вспоминая мальчонку, клялся всеми святыми, что поставит в церкви свечку, если опередит старого Хьюго и вытащит из склепа Чариту и Тевье. Если успеет…

…Не успел.

С Мадлен ему повезло. Удивительно, невероятно. Едва обогнув скалу, он наткнулся на группу подвыпивших студентов — медиков, не настолько пьяных, чтоб не соображать, но вполне достаточно, чтоб поверить во всю невероятную историю. Он видел, как они, придерживая сумки и мантии, рванули к пещере: каждому хотелось стать спасителем прекрасной баронессы. Но сейчас... Сейчас Эйт опоздал. Почти…

Он вылетел на террасу перед склепом, когда на тропинке уже раздавалось хриплое тяжёлое дыхание мэтра Скварчиаре. Один из камней шевельнулся. Вернее, дрогнула его тень. Эйт присмотревшись разглядел рыжую шевелюру друга. Тевье высунулся из-за навозной тележки, в которой планировалось привезти труп баронессы, и мотнул головой в сторону склепа. Эйт кивнул. Mierda! Значит, Чари ещё внутри. Он знаками приказал Тевье отползти подальше и не высовываться, а сам, едва не скатившись по крутым ступеням, ободрав ладони о шершавый камень стены, сбежал вниз. Свет от лампад, пусть и тусклый, на миг ослепил Эйта, ворвавшегося в лабораториум из ночной темноты. Он не увидел, как Каридад бросилась к нему и повисла на шее.

— Терри! Живой! Я так боялась, — её дыхание билось у самого уха почти в том же ритме, что и у Эйта.

— Чари…

— Нет! Не перебивай! Слушай! Знаю, что не поверишь, но мэтр твой — чудище! Монстр! Волк из лагуны, о котором тут болтают. Я кости нашла, черепа… много. Человечьи. Даже… маленькие, ребятёнков то есть, — Чари всхлипнула, она действительно волновалась, Эйт чувствовал это. Знал, что в такие моменты речь девушки становится прерывистой, сбивчивой и простоватой, точно разом вылетают из головы все навыки сценического мастерства и красноречия, — в той комнате, запертой, куда он тебя не пускал... банки, а в них… глаза и…

— Тише, Чари, тише. Он рядом, он услышит. Я всё знаю. Банки и черепа — это другое, он учёный, но мэтр только что убил дона Альваро, начальника стражи. Ну, или пытался убить.

— Не другое! Не понимаешь ты! — девушка потащила его к анатомическому столу, громоздкому сооружению в центре зала. Эйт всегда по возможности обходил его стороной. Жуткое, со стоками для крови, оно напоминало не медицинский предмет, а колоду палача или орудие пытки в инквизиторских застенках. — Это ты думаешь, он медик. Потрошит мертвецов и прячется от Святой Эрмандады, Инквизиции. Нет, Тёрн! Ремни. Зачем? Глянь! В стене цепь с ошейником. Для кого? Для мертвяков? Чтоб назад на погост не удрали?

— Чари, не сейчас! Нам надо…

— Именно сейчас, Тёрн! Потом будет поздно! Вон там за решёткой есть кто-то. В темноте в углу. Женщина вроде, не разглядела. Обезумела она, кажись, прыгнула на меня. Бог весть сколько он её на цепи держит. Вот, — Каридад схватила со стола фонарь и шагнула к тёмной нише забранной решёткой.

Заплясали по углам тени, потянули крючковатые лапы к тонкой девичьей фигурке. Такой белой и хрупкой на фоне затхлой черноты склепа. Эйт не был поэтом, фантазёром, так откуда такой образ и сердце колет? «Это после бега» — успокоил он себя. Нужно лишь отдышаться и придумать, как выбраться. Поначалу он решил укрыться как раз в этой зарешеченной выемке, куда не попадал свет лампад, да и Скварчиаре полуслеп, но…

— Видишь? В углу? Тёмная куча. Вроде как мешок с тряпьём. Это она.

Эйт пригляделся. Лязгнула цепь. Что-то зашуршало. «Мешок» шевельнулся. Чёрное на чёрном. С фонарём — серое на сером. Не разглядеть. Эйт придвинулся ближе. Шипение вырвалось из угла. Бесформенный куль снова зашевелился, словно был наполнен сотней гремучих змей. Терри вздрогнул, но всё же сделал шаг вперёд.

— Нет! — цыганка повисла у него на руке, — ближе не подходи! Ухватистая она, прыткая и сильная как медведь, заломать может. Цапнула она меня, чуть рёбра не лопнули.

Эйт резко повернулся к девушке, и, видимо, в этом порывистом движении проявилось то, что он никогда не сумел бы передать словами, потому как цыганочка вдруг совсем не к месту улыбнулась, и подозрительно быстро опустившиеся ресницы отбросили тень на порозовевшую кожу. Чари смутилась? Немыслимо!

— Не волнуйся, — пробурчала она, — Нормально всё. Гибкая я, вывернулась. Только, кажись, палец ей откусила. До сих пор во рту горечь. Больная она. Не поможем мы тут, Терри. Надо кого-то привести. Идём!

— Нельзя, Чари.

— Нельзя? Почему? Мы должны его остановить! Если не с тобой, то с Тевье я пойду к алькальду, расскажу всё, что видела. А ты беги из города, если боишься, что тебя схватят вместе с ним.

Глаза девушки сверкали, но не всегдашним озорным блеском, радостным и задорным, манящим в новое неведомое приключение. Нет! Сейчас в них полыхал ледяной огонь. Эйту хотелось, чтоб это был отблеск фонаря, но он и раньше чувствовал: тёмные вкрапления в небесной лазури вовсе не мило тлеющие угольки, влекущие уютным теплом. Нет, то — останки древних кострищ, на которых колдуньи приносили жертвы. И они могут вспыхнуть снова пожирающим всё на своём пути яростным пламенем. Страсти или ненависти. Эйт мечтал о первом, — Тёрн, ты… — голос Чари вдруг дрогнул, — погоди, ты знал, что он делает? — девушка непроизвольно отступила на шаг, зажав рот рукой, — знал про банки, отрезанные руки в них, про ремни… не мог не знать. Ты… ты ему помогал? — пламя больше не бушевало, его потушили слёзы.

— Нет! — Эйт вложил в этот короткий выдох всю свою страсть, любовь, которую таил годами. Иногда единственный способ скрыть ложь — это сказать правду. Он не шевельнулся, замер, зная, что малейшее его движение заставит Чари броситься к выходу, прямо в лапы Скварчиаре. Он мог только говорить, как раз это-то у него никогда не получалось, если белокурая акробатка была рядом. — Я никогда не солгал бы тебе, Чари. Ты открыла мне этот мир, я выполз из склепа. Не этого, из склепа бумажных книг и свитков, где только мертвецы спорили друг с другом и рассказывали сказки. Ты подарила мне Солнце. Небо, которое я увидел только в твоих глазах. Жизнь, Чари! Ты подарила мне Любовь! Ой, прости… То есть, ты ещё не дарила мне любовь, конечно… ох… «ещё» не в том смысле, что ты мне её подаришь, а что у нас ничего не было. Нет! Вернее, было только с моей стороны, ведь я постоянно думаю о тебе… Чёрт! Нет! Не так думаю, как ты думаешь! Боже! Какой же я осёл, — Эйт обессилено замолчал. Тихо выдохнул, — Прости меня, Чари, я не хотел тебя обидеть. Никогда не обижу, знай это…

С каждым словом глаза девушки раскрывались всё шире. Эйт решил, что сейчас она его ударит, но она вдруг расхохоталась. Это было так неожиданно и не вовремя, что Эйт вздрогнул.

Чари шагнула к нему и обняла.

— Глупый, глупый, глупый Эйт, — я, конечно, тебе верю, — её губы коснулись его щеки, и Эйту стало наплевать на всех докторов и лиценциатов в мире, даже самых безумных и опасных… — И тоже люблю! — выдохнула Чари ему в ухо и отстранилась, заглянув в глаза, — Как и Тевье! — закончила она, — Мы потрясная команда, да?!

— Конечно, — голос Эйта почему-то охрип, — только выйти нам с тобой отсюда не получится. Ты не слышала меня. Скварчиаре наверху. Он спускается. Нам не уйти, — слишком поздно понял, что прозвучало это чересчур зловеще. Фатально даже.

— Не уйти? — девушка обвела лабораториум взглядом затравленного зверька. У Эйта снова сжалось сердце. Длилось это доли мгновения.

— Не уйти… — повторила цыганка, но голос уже не дрожал, и взгляд стал прежним: дерзким и решительным, — значит, останемся. Выгорело раз — попробуем ещё. Тебе Скварчиаре что велел?

— Привезти сюда тело Мадлен…

— А тело Мадлен это…?

— Ты… ты не сделаешь этого, Чари. Если ты права, он же убьёт тебя!

— Ага! Тело — это я. Тело убивать не надо. Оно мёртвое. А прятаться лучше на самом видном месте. Виднее этого — нет, — она похлопала по столу, — Joder! Платье! В пещере я была в другом! Зачем мы его вернули! Задержи его на минуту, Терри! Совсем на чуть-чуть. Эх, не так я себе это представляла… Иди встречай учителя. Скажешь, что всё исполнил и подготовил.

— Чари, что ты делае… О, Боже!

— Терри!!! Бесстыжий! Имей совесть — отвернись! А то потом начнёшь думать, о чём я думаю.

— Чари, я…

— Знаю… Иди! Постой, Терри. Не дай ему выпотрошить меня, пожалуйста.

* * *

— Эй! Кто там внизу? — скрипучий голос резал сжавшуюся тишину, как зазубренная наваха, — Не отзовётесь — пальну из пистоли!

— Кхх, — Эйт прокашлялся, чтоб не дать «петуха», — Это я, мэтр Скварчиаре.

— Хе… Шустрый я, однако. А кто же тогда тут наверху, старый и хромой и которому очень нужна помощь?

«Убийца! — захотелось крикнуть Эйту, — Чудовище! И уж явно не мой учитель, которого я знал все эти годы!» Но вместо этого он выдавил:

— Да, учитель, я сейчас, — бросил взгляд на Чари, которая хоть уже осталась в одной камизе, но всё ещё, чертыхаясь, возилась со шнуровкой корсета, и быстро взбежал по ступенькам. Надо дать ей время!

— Я рад, что ты уже здесь, мой мальчик, молодец. Поручение было не из приятных, понимаю. И это лишь начало. Ночка нам предстоит сложная. Ну, теперь помоги мне спуститься и приступим. Проклятые ступени, проклятая нога. Она уже внизу?

— Да, учитель. Я сделал всё, как вы сказали.

— Спасибо, юноша, но что с тобой? Что за вид? Кровь?

— Да, — смутился Эйт, — столкнулся с Эреррой и его выводком. Так… неприятность, пустяки.

— Хм, ты смелый, юноша, и решительный. Ценю.

Скварчиаре, похоже, остался удовлетворён. Ответ совпал с рассказом Тяфа.

— Мне показалось, я слышал твой голос, ты с кем-то вёл беседу? Или слух мне стал изменять, как и глаза? Прискорбно, ежели так.

— Нет, мэтр, я разговаривал сам с собой.

— Не раненько начал? Мне-то простительно. А ты, вроде как, на полвека моложе.

— Не по себе было одному с… сеньоритой. Вот и сделал вид, что с ней беседую, — Эйт не умел лгать, но сейчас слова слетали сами собой. Главное, всегда добавлять частицу правды. Это он помнил. Этому учила Чари.

— И что же она тебе ответила? — в голосе старика промелькнула тень насмешки? Или почудилось?

Отстать на шаг. Толкнуть в спину. Лестница крута, если повезёт, Скварчиаре свернёт себе шею. А нет — прыгнуть сверху, добить. Главное, чтоб пистоль достать не успел. А если Чари ошиблась, и мастер невиновен? Ну ремни, ну цепь. Да и Альваро ещё тот негодяй оказался. Кто знает, что у них с учителем вышло?

— Хейли! Ты, и правда, боишься. Рука влажная и дрожит. Молодец, что не врёшь да героя не строишь. Не стыдись. С мертвецами, порой, даже мне неуютно. О неизбежном напоминают. С каждым годом чаще. Но бояться всё же живых надо. Не поворачиваться к ним спиной. Ударят.

Эйт вздрогнул. Он знал, что Скварчиаре умён, но неужели может читать мысли. Эйт слышал, что колдуны на такое способны. А мэтра Хьюго многие таковым и считали. Даже в Университете. Собственно, поэтому Эйт и напросился к нему в ученики. Интересно, Чари их слышит? Наверное, да. Тогда:

— Дон Хьюго, я только сегодня обратил внимание, когда… укладывал сеньориту… А для чего ремни на столе?

— Только сегодня? Хм, я думал ты наблюдательней, юноша. Так это подарок от медицинского факультета. Ты же сам его волок с парнишкой таким рыжим. Кстати, хороший мальчуган. Я с ним сегодня познакомился. Толковый. Так вот, хирургам без ремней никак. Лауданума на всех не хватит, да и не просыпаются после многие. Вот и предпочитают поорать, да живыми уйти. При экзерезе катаракты той же, неприятная штука, уж поверь, без ремней не обойтись, — Мэтр Скварчиаре вздохнул и невольно прикоснулся к глазу, — да и не всегда успешно проходит. Хоть с ремнями, хоть с опием.

— А цепь на стене? — Эйт поразился собственной наглости.

— Мальчик, что с тобой? — старик даже остановился, — Ты Чико не помнишь? Волкодава нашего. Ах да… он до тебя был. Эх, если б он не сдох, я бы и тебя не взял. Без обид, юноша. Прекрасный пёс был. Но ты тоже неплох.

— Спасибо, — пробурчал Эйт

Скварчиаре усмехнулся.

— А ты знаешь, что тебя теперь оборотнем считают? Одни думают, что я превратил Чико в человека. Другие, что я, как некий немецкий доктор, вызвал беса в образе собаки, а теперь ты обличье поменял. Какой вариант тебе ближе?

А что касается цепи, спрашивать всё равно смысла не было, ибо любая цепь для зверья.

— А в темницах?

— В темницах тоже зверьё, только двуногое. Кстати, о двуногих. Решётку в углу видел? Так вот, к ней не суйся.

— А что так?

—Напоминаю тебе, мой мальчик, любопытство сгубило не только множество кошек, уверяю тебя, мой мальчик. Но и псов. Даже самых верных.

Крякнув, дон Хьюго спустился с последней ступеньки, на миг зажмурился, как давеча Эйт. Вот он момент. Ударить по затылку. Только чем? Заступ, как и лопата, остался наверху, в тачке. Медицинские инструменты в шкафу у лестницы, но пока до них не добраться. Да и под замком они. А ключ мэтр носит с собой. Дорогие. Да и возможно ли так убить колдуна, ткнув ножом? Или даже полуслепого старика, который столько лет заменял тебе семью?

Мэтр Скварчиаре сдвинул на глаза свои маленькие подзорные трубы и шагнул к столу, на котором лежала Чари.

— Ох! — невольно выдохнул он, — мой лукавый юный друг. Мне стала ясна причина твоей сегодняшней поразительной работоспособности.

— Я… — замычал Эйт, заливаясь краской, поскольку тоже увидел Чари, — я слышал… Тяф сказал, что барон д’Альбре попросил вас заняться бальзамированием его дочери и… я подумал, что лучше будет… разде… подготовить сеньориту Мадлен... к процедуре…

— Я не виню тебя, юноша. Более того — понимаю. Даже теперь, в свои годы, глядя на неё — понимаю… Только хочу предостеречь, Хейли, — мэтр Скварчиаре резко развернулся, и его стеклянные глаза-бочонки, казалось, препарировали душу Эйта, как сам мэтр — тела, — «и нашел я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею»

— Екклесиаст, — невольно, как на экзамене, прошептал Эйт.

— Верно, мальчик, верно. Хотя искренне надеюсь, что доктора теологии, тебя не переманят. Ты очень одарённый юноша. Перед тобой откроются тайны мироздания, жизни и смерти, может быть, даже этой ночью, — Скварчиаре замолчал и задумчиво взглянул на Чари, — Беда в том, что все мы грешники, и нет добрых перед Богом. Поэтому не попади в сеть, мой мальчик. Женщина даже на на этом столе — всё равно женщина. Особенно в нашем случае. Держи разум кристально ясным, а сердце — кристально твёрдым, и весь мир покорится тебе.

— А теперь иди сюда, Хейли и захвати лампу — мэтр, слегка припадая на больную ногу, направился к решётке… Эйт последовал за ним, — Не так близко, юноша. Она агрессивна. Смотри, — Анатом наклонился, приподнял крышку и вытащил из стоящего в углу ведра кусок мяса. В ноздри ударил запах мертвечины, Эйт поморщился. Дон Хьюго лишь усмехнулся и швырнул вонючий ошмёток между прутьев. Бесформенная масса теней и волос метнулась к куску плоти. Серая лапа с короткими жёлтыми когтями ухватила его, поволокла в темноту. Сверкнули острые зубы. Эйт отшатнулся, но успел разглядеть кривые длинные клыки.

— Дьявол! Кто это?

— Нееет, совсем не дьявол, хотя… — сухой смешок старого учёного щёлкнул, подобно огниву разгоняя мрак от увиденного, — вероятно, кто-то из антропойдов. Уверен, ты видел подобных у ярмарочных фигляров.

— Таких нет! — За это Эйт мог поручиться.

— Таких и я не видел, — согласился старик, — хоть и был королевским ловчим. Каких только диковин не привозил ко двору Медичи. М-да, было время. Имя Хьюго Скварчиаре гремело по всей Флоренции, а сейчас… могильный червь в чужом забытом склепе, — старый учёный то ли процитировал кого, то ли в этом скрюченном теле таился ещё и поэт, помимо королевского ловчего.

Анатом обвёл тоскливым взглядом своё мрачное королевство.

— Ничего, юноша, Хьюго Скварчиаре ещё напомнит о себе. Ладно, идём, нехорошо надолго оставлять сеньориту одну.

— Откуда она у вас?

— Как я полагал, вы с другом днесь доставили баронессу из естественной усыпальницы, которая ей приглянулась перед кончиной, в нашу, искусственную.

— Я об обезьяне.

— Учись излагать свои мысли яснее, мой друг. Не каждый может понять, что за каша бурлит в котелке. И уж, тем паче, не каждому она придётся по вкусу. — Скварчиаре ловко щёлкнул узловатым пальцем Эйта по лбу. Пребольно, между прочим. Но всё же ответил:

— Намедни старый друг осчастливил визитом. Его корыто бросило якорь в бухте за перевалом, а он, видать, вспомнил, что должок за ним. Ну и поскольку наслышан о моих былых интересах, вот и выловил подарок в джунглях Калимантана. А мне теперь это кормить, когда у самого в брюхе канониры палят. А теперь к нашей спящей красавице.

— Надеюсь, будить мы её не будем, — попытался пошутить Эйт. Он всегда творил что-то нелепо-неуклюжее, когда волновался. Учитель это прекрасно знал.

— Отчего же! Как раз наоборот. Но к сожалению для тебя, не так, как рекомендовал бы досточтимый Базиле. Удивительный человек, кстати, для нашей испорченной эпохи. Доводилось нам как-то пересекаться по службе. Подобного бескорыстия я больше не встречал, и прекрасный сказочник к тому же. Наша юная баронесса оценила бы, — старый анатом усмехнулся, видимо, только ему понятной шутке, — Что ж, надеюсь, со временем он их опубликует. А нас с тобой, юноша, ждёт своя сказка, и мнится мне, не менее занимательная. Не бойся. Подойди, — Эйт держался поодаль и старательно отводил глаза от Чари. Такой он её не видел никогда, ни на выступлениях, ни… ей же холодно и страшно.

Скварчиаре поманил Эйта крючковатым пальцем, а затем крепко взял за плечо, — ты не испорчен, ты краснеешь. Это хорошо. Быть может, ты ещё не знал женщины? Если так, это необходимо исправить. Голод утоляется пищей. Никогда не мучай себя. Иначе превратишься в зверя. В голодного шатуна-людоеда. В Волка из лагуны. Это не дисциплинирует разум, убивает. Удовлетворяй инстинкты, но не позволяй им властвовать над собой. Abūsus non tollit usum

— «Злоупотребление не отменяет употребления», — лекции по Римскому праву Эйт тоже помнил.

— Ну вот, выходит, мне нужно опасаться и докторов права, — хмыкнул явно удовлетворённый старик, — Хорошо, мой мальчик, теперь открой наконец, глаза, посмотри на неё и скажи, что ты видишь?

Эйт чувствовал себя в казематах инквизиции. Скварчиаре оказался заправским палачом. Мастером заплечных дел. Его пальцы раскалёнными клещами впивались в плечо, а слова рвали душу.

Эйт открыл глаза.