Сквозь кости (гет)

Неприветливость бара в квартале Учих, куда любит приходить Пятый Хокаге и тащить единственного друга за собой, стала словно осязаемой. Ловя на себе хмурые взгляды бесчисленных чёрных глаз, Какаши думает, что не станет ждать и дальше, если Обито не покажется в ближайшие десять минут.

Через некоторое время он всё же появляется — прокрадывается из густого табачного дыма помещения. За его спиной яркими разводами маячит Сакура. Она сцепляет руки перед собой, вытягивая их в неуверенном жесте и выламывая локтевые сгибы вперёд. Сталкивается с Какаши небрежным взглядом и тут же его отводит.

— Почему так долго? — спрашивает он у Обито, и Сакура заметно расслабляется. Игнорирование она принимает легче, чем открытое неприятие. — Снова помогал соседке дотащить до дома сумки?

— Нет, Сакуру ждал. Подумал, что тебя подкрепит её общество. В буквальном смысле.

Обито улыбается одним только глазом и разваливается на скрипучем кожаном кресле напротив, закинув руку на разодранную спинку. Сакура семенит за ним, располагается рядом и поворачивает голову в бок, изображая вдумчивую сосредоточенность и не замечая, что её стеклянный взгляд, обращённый на двух полицейских за соседним столом, может быть неверно теми истолкован.

— Как твоя миссия? — Уголки искорёженных губ приподнимаются. Обито чешет затылок в мальчишеском жесте и внимательно, по-врачебному оглядывает Какаши. — Выглядишь так себе.

— Вчера, когда вернулся, он выглядел намного хуже, — негромко проговаривает Сакура. — Я влила в него чакру.

— Техника передачи чакры? Горжусь моей любимой ученицей!

Сакура не сводит немигающий взгляд с дымной завесы. Её волосы собраны в низкий хвост, и Какаши видит в полумраке шелушащуюся кожу на скулах и какие маленькие у Сакуры мочки ушей.

— Вы нас этому не учили, сенсей. Технике передачи чакры меня обучила Цунаде-сама.

Обито озадаченно скрещивает руки на груди и взметает взгляд к потолку, прокручивая что-то в памяти. Этот человек совмещает в себя столько граней, что порой и не знаешь, какой Обито настоящий, а какой — тот, кто носит крепкую, непробиваемую маску поверх лица.

Есть в нём что-то, что засело где-то за этим ярким, сливовым кимоно, за добрыми фразами и кривыми улыбками. Но Какаши убеждён: если вскрыть неизвестную часть, произойдёт нечто неотвратимо губительное. Обито никогда не говорил в подробностях о том, что сделал с ним человек, представившийся Учихой Мадарой, что говорила Рин перед тем, как умереть, что Обито вообще чувствует и чувствует ли так же, как раньше, своим новым телом.

У любого молчания всегда есть причины. Какаши предпочитает не лезть в душу тем, кто слишком старательно скрывает всё за улыбкой.

— Не учил? Уверена? А откуда тогда Наруто и Саске знают эту технику?

— Наверное, родители обучили, — спокойно отзывается Сакура неизменившимся голосом. — Их родители — сильные шиноби.

Она сглатывает, моргает часто-часто. А затем пару раз машет перед лицом ладонью — пытается избавиться от надоедливого запаха. И ничего больше.

Какаши утыкается взглядом в стол, на котором блестят засохшие разводы, говорит:

— Ты хорошо овладела этой техникой, — и придвигает к ним два пустых отёко. Взявшись за горловину токкури, с тихим плеском наливает саке. — Цунаде-сама тоже сильная шиноби.

— Спасибо, — между словом говорит Обито, берясь за отёко.

Его цепкий, внимательный глаз смотрит и видит насквозь все причины, которые Какаши так же, как и он, хотел бы превратить в молчаливую маску. По крайней мере — на время.

Из-за внезапного расположения Какаши Сакура выглядит озадаченной. Взявшись за глиняную поверхность тонкими пальцами, она вдруг хмурится и словно бы отгоняет мысли, в которые ни за что на свете не позволяет себе поверить. Осушает содержимое одним глотком, бросает: «Отойду ненадолго», — и поднимается на месте, шумно сталкиваясь бёдрами с шатким столом.

— Шаннаро… — Смутившись, Сакура сжимает кулаки и быстро, не оглядываясь, уходит по направлению к уборной.

В этот самый миг отёко Обито со звонким стуком опускается на стол, привлекая внимание Какаши.

— Даже не думай. Мы это уже обсуждали. Она ребёнок! Даже не думай, слышишь меня?

Какаши не находит в его голосе ревности, которую отыскивает уже не в первый раз.

— Она не ребёнок, Обито, и ты это знаешь.

Чёрная бровь нависает над тяжёлым, отёкшим от усталости веком. Ткань, прикрывающая пустую глазницу, обволакивается струящимся табачным дымом.

— Я понимаю, что она напоминает тебе её, — произносит Обито слишком медленно, взвешивая каждое выговариваемое слово, — и понимаю, что ты винишь себя. Но ты ни в чём не виноват, Какаши. Тебе не нужно из-за этого…

В облаке дыма выделяющимся малиновым пятном появляется Сакура. Сидящий спиной Обито этого не видит, в отличие от Какаши, но наверняка чувствует и потому замолкает.

И Какаши не нужно больше находить оправданий собственным сдерживаемым словам.

«Это ты — не я — только и видишь в ней Рин».

Сакура вернулась с распущенными волосами. Тугая резинка обхватывает тонкое запястье, впиваясь с бледную кожу до красноты.

Невозмутимость снова при ней.

— Всё хорошо? — Обито разворачивается к Сакуре вполоборота и всеми силами старается держаться так же, как и до её ухода.

Выходит у него паршиво.

— Да, сенсей. Простите, я устала после тренировки.

— Если ты чувствуешь себя неважно, — говорит Какаши, следя за тем, как подрагивает гладь саке в передвигаемом то туда, то сюда отёко, — можешь возвращаться домой. Я в порядке. Тебе не обязательно находиться в таком месте только из-за того, что Обито алкоголик.

— Я тоже в порядке, — коротко отзывается она. И мигом добавляет своим учительским и занудливым тоном: — Из-за особенностей своего организма сенсей не может опьянеть. Несправедливо называть его алкоголиком.

Точно таким же голосом Сакура говорила, что их с Какаши связь до конца не изучена, когда вечерний морозный воздух, проникавший в кабинет Обито из открытого нараспашку окна, высушивал ей слёзы. Какаши тогда думал, что каждый изменившийся полутон в сказанных ею словах, каждая выдающая с головой девичья злоба — всё это всегда обращено исключительно ему.

А всё, что принадлежит ему одному, слишком легко утекает сквозь пальцы.

Он говорит себе: не держи, не хватайся, отпускай, не зацепившись.

Говорит: какая же она сильная, даже если плачет, и красивая, если высыхают слёзы на щеках.

— Спасибо за заботу, Сакура, — улыбается Обито, коротко потрепав её по макушке. — Думал, ты на меня зла из-за последних новостей, разве нет?

— Я на вас всё ещё зла, сенсей, — она машинально проводит пальцами по волосам, возвращая их к порядку, — я не думала, что вы станете так далеко заходить. Вы могли поговорить с Фугаку-саном, как двое взрослых людей!..

— Тише, — коротко предостерегает её Какаши, глядя исподлобья.

Сакура всё ещё злится — в ней пока живы эмоции, послужившие причиной тирады, — и смотрит с непониманием происходящего на Какаши. Но почувствовав на себе взгляды двух полицейских из клана Учиха, она сглатывает и опускает голову вниз, отзеркаливая протектором мрак и беспросветность.

— Расскажи мне. — Какаши обращается к Обито настолько тихо, что даже Сакура наверняка слышит его с трудом.

— Мне придётся распустить полицию, — звучит едва уловимый ответ, — и ввести учёт всех, у кого пробуждается шаринган.

Ресницы Обито опущены. Но он не выглядит расстроенным, подавленным или удручённым. Он лишь сообщает сухие факты.

— Что ещё? — требовательно спрашивает Какаши.

— Допросы всего клана. В связи с расследованием событий того дня, когда был выпущен Кьюби.

Отёко из рук Сакуры падает с треском на стол. Перекатывается — туда и сюда. Саке заливает молочным пятном лаковую поверхность.

— Что вы сказали? — выдавливает она громким шёпотом. — Допросы?! Сенс…

— Сакура, — предостерегающе одёргивает её Какаши.

Она тяжело дышит, но, когда взглядывает на Какаши, нехотя замолкает.

— И когда ты собирался мне сказать, что всё зашло настолько далеко?

— Сегодня. — Обито берётся за край стола ладонью. Та, как и всегда, обтянута чёрной перчаткой, чтобы скрыть следы вживлённых клеток Первого Хокаге. — Поэтому мы здесь и сидим.

Он не вызвал Какаши в резиденцию, не пришёл к нему домой, не сказал обо всём у могилы Рин, где они виделись два дня назад, перед миссией. Он решил сообщить обо всём в месте, переполненном Учихами, и прихватив с собой Сакуру.

Всё указывает на то, что Обито стыдно, как бы он ни старался придать себе беспечный вид.

Они допивают в тягостном молчании и, расплатившись со старым хлопотливым хозяином, покидают бар. Оказавшись вне пределов квартала Учиха, на пустынной части улицы, где отсутствуют колебания чужой чакры, Сакура ускоряет шаг, и уже через несколько секунд в ночной темноте, в двадцати метрах, видны лишь яркие линии её фигуры.

— У меня не было выбора, — без предисловий говорит Обито, глядя себе под ноги.

Он достаёт из-за пазухи плотного кимоно небольшой свиток с запечатанным Кеккай Ниндзюцу, складывает печать, произносит тихое «фуиндзюцу: кай!» и вокруг них — на несколько метров вширь — образуется незримый сферический барьер, подавляющий исходящие звуки.

— Чушь. Ты хотя бы удосужился посоветоваться с сенсеем? — Какаши тормозит на месте, разворачивается к другу, которого менее больно было бы больше никогда не увидеть, чем разочароваться в нём.

Земля под ногами шкрябает сухостью. Декабрь холодный, но бесснежный. Мороз отрезвляет.

Но Обито, наверное, ощущает только полыхающую жару. Для него каждый день каждого сезона — это плавящая кости агония.

— Я как будто застрял, Какаши.

— Заткнись. Ты здесь ни при чём. Речь идёт о жизнях людей.

— Я застрял в том, что только и жду, когда сенсей придёт меня спасать.

— Это не тот момент, в котором мы наконец сможем обсудить твоё психическое состояние, Обито, — цедит Какаши. Пальцы рук жжёт рвущейся на свободу пекучей чакрой. И губы немеют. Так всегда, когда он хочет сдержаться, замолчать, что-либо в очередной раз подавить, но не может себе этого позволить. — Ты Хокаге. Ты сам выбрал свой путь. И от тебя зависят жизни всех жителей Конохи, чёрт тебя подери!.. Что ты хочешь мне сказать? Что тебя заставили старейшины? Данзо? Сам, мать его, даймё?

— Нет, — терпеливо отвечает Обито, выдерживая его взгляд. — Я принял решение самостоятельно. Другого выбора у меня не было. Всё могло быть куда хуже.

— От тебя отвернутся АНБУ. Они слишком преданы Итачи, а Итачи не пойдёт против клана.

— У меня есть ты.

— Просто зактнись, Обито!..

— Когда я говорю, — всё так же терпеливо продолжает тот, делая шаг навстречу, — что у меня не было выбора, я не преувеличиваю. Корень довёл до старейшин и даймё информацию о готовящемся восстании моего клана. — Он не говорит «клана Учиха». И не спотыкается, когда произносит слово «моего». — Я был вынужден сказать им, что мы усилим контроль за кланом и найдём того, кто выпустил Кьюби. — Свет от впереди стоящего уличного фонаря перекатывается в чёрном глазе небольшой вспышкой. — Это ультиматум. Если бы не он, было бы проведено голосование.

Какаши молчит, подавляя в себе желание ударить Обито по его беспристрастному лицу.

Пауза длится недолго, но лучше бы она не заканчивалась — потому что после неё всё тем же бесцветным голосом друга звучит:

— Они бы все проголосовали за полное истребление клана.

— Хватит оправдывать собственную слабость, — так же безжизненно говорит Какаши. — Всеми своими действиями ты втопчешь себя в грязь перед кланом. Но самое худшее — ты усугубишь их положение в деревне, и именно это и станет реальной причиной восстания. И мы не знаем, насколько верна информация Корня, что восстание готовится уже сейчас.

— Корень мог соврать. Но мог сказать и правду. У меня нет права пускать всё на самотёк.

— Ты рискуешь жизнями! — Какаши не помнит, когда ему в последний раз приходилось повышать голос — и тот звучит неожиданно надрывно и низко. — Вот на что у тебя действительно нет права.

Обито остаётся спокойным:

— Ты должен мне довериться. — И добивает: — Это твой долг как шиноби Конохи, но прежде всего — как моего друга.

— Если я перестану узнавать в тебе своего друга, то сделаю выбор, который вас не устроит, Хокаге-сама.

Какаши выходит из-под барьера, сжимая чакру в кулаках, и Обито больше не следует за ним.

Теперь он где-то позади.

* * *

Сакура встречает Какаши дома, подпирая стену прихожей. Она молчит, пока он разувается и оставляет сандалии на татаки⁽¹⁾, рядом с её собственными.

— Мне показалось, что ты не любишь блюда, где есть яйца, и я запекла скумбрию. Будешь?

Он останавливается совсем рядом, и она, отпрянув от стены, ожидает ответной реакции. Сакуре наверняка интересно, чем закончился разговор Какаши с Обито, но вопросов она не задаёт.

— Я уже видела твоё лицо без маски, но, если тебя это смущает, могу поужинать позже.

— Ты не обязана мне готовить, — наконец говорит он, стоя перед ней, как примороженный.

— Да. Но я захотела. И это не только для тебя, а для нас двоих.

Оказывается, что Сакура обложила стол лучшим сервизом. И оказывается, что она совершенно не умеет готовить. Если бы в прошлом Какаши не приходилось выживать, поедая в отчаянные минуты мох и костлявых кроликов, вряд ли бы он проглотил больше одного выковырянного кусочка того, что предполагалось запечённой скумбрией.

Когда он спускает маску к шее, Сакура с внезапным рвением увлекается содержимым своей тарелки.

— Ты же сказала, что уже видела моё лицо.

— И что, мне теперь можно на него смотреть?

— В тот раз, когда увидела, ты не спрашивала разрешения.

— Тогда, знаешь ли, не до вопросов было!.. — Она вскидывает голову, но тут же теряется: опускает глаза вниз и невзначай ударяет палочками о тарелку. — В следующий раз, когда буду вычищать твой организм от смертоносного яда, обязательно уточню, можно ли мне видеть твоё неприкосновенное лицо.

— Можешь не уточнять. — Какаши глотает обугленный кусок рыбы и добавляет менее важное: — Надеюсь, что больше никаких ядов в моём организме не окажется.

— Не понимаю, в чём причина, по которой в группах АНБУ не должно быть ирьёнина. — Сакура поднимает взгляд — излишне сосредоточенный на, кажется, его переносице. — Вы словно… какой-то расходный материал, который не жалко.

— В тот момент, когда мы оказываемся на грани жизни и смерти, мы должны сами предпочесть смерть, — бесстрастно проговаривает Какаши, ковыряясь палочками в рыбе. — Со всем остальным АНБУ должен уметь справляться самостоятельно — до того, как дотянет до деревни, где ему будет оказана помощь.

— Мне кажется, я бы могла поговорить с Итачи-куном и попросить разрешения сопровождать тебя на заданиях. — Сакура тянется к стакану с водой. Как будто пытается себя чем-то занять, лишь бы не оставаться неподвижной. Скумбрию она ест даже с меньшей охотой, чем Какаши. — Понимаю, ты думаешь, я не справлюсь… но я много тренировалась. И, ну… ты ведь сейчас не ходишь на сложные задания, верно? — Отпив немного воды, она цокает стаканом по столу и поспешно хватается за палочки.

— Дело не только в заданиях. — Вот. Он говорит об этом — ей. Всё не так сложно, как думалось. Сейчас, открыть только рот, сложить ещё несколько предложений… — Я должен найти одного человека, перед которым ты бы никогда не хотела оказаться лицом к лицу. Я ищу его уже много лет. И у меня есть подозрения, что это он связан с нападением Кьюби на деревню.

Палочки Сакуры оседают на хасиоки перекатывающимся, осторожным звуком. Теперь она неподвижна. И слушает его очень внимательно — так, точно она зависима от слов Какаши. От каждой брошенной им фразы, движения головы, рук, ног, стремлений:

— Я пойду, если это то, что тебе нужно.

— Дело не только во мне. Я сказал тебе, что поиск этого человека связан с нуждами деревни. Твоя голова снова забита не тем.

— Я всё расслышала верно, — упрямо говорит Сакура. — Тебе нужно то, что принесёт благо Конохе. Я рада, что при этом смогу вернуть тебе долг.

У Какаши сжимается сердце и кровь в жилах распаляется. Он не помнит, когда в последний раз испытывал нечто подобное при виде другого человека.

И испытывал ли вообще.

Но произносит он нечто, что противоположно сути его мыслей:

— Даже если ты решишь, что для тебя это слишком, я отправлюсь на поиски Мадары один. В таком случае твоя жизнь всё равно будет в опасности из-за нашей связи. — Какаши смотрит на Сакуру пристально, пытаясь разглядеть в радужке зелёных глаз, в движении подбородка и лёгком наклоне головы намёки на страх — тогда он сумеет оставить её здесь, в Конохе, в относительной безопасности. — Мне жаль, Сакура.

Он не помнит, когда в последний раз называл её по имени.

И называл ли вообще.

— Учиха Мадара? — только и переспрашивает Сакура. — Он умер много лет назад. Он один из основателей…

— Он не умер.

В глазах Сакуры сначала виднеется лёгкое неверие, которое вскоре — слишком быстро для того, кто должен был бы испугаться, — сменяется странной, усиливающейся с каждой минутой решимостью.

— Ты расскажешь мне подробности? Или я не должна о них знать?

Никакого страха или испуга. Она уверена в принятом решении.

Какаши теперь знает наверняка, что слёзы Сакура льёт совершенно по другим причинам.

— Расскажу.

* * *

Югао, которую Какаши отправил на секретное задание ещё неделю назад, приходит к нему домой спустя два дня после разговора с Обито. На улице тёмный морозный вечер. Сакура уже вернулась домой, и раскрасневшая от холода Югао встречается с ней на пороге. Они коротко о чём-то переговаривают, и, завидев подошедшего Какаши, Югао сразу же следует за ним.

— Как вы и говорили, семпай, в Амэгакуре есть организация, именующая себя Акацки, — докладывает она, как только за её дверью закрывается с тихим скрипом сёдзи. — Она состоит из шиноби, которые помогают обнищавшим бедным жителям. Среди них есть человек, утверждающий, что он знаком с Учихой Мадарой. Его зовут Нагато. Он будет вас ждать ровно через четыре дня у главных ворот Амэгакуре.

— Есть его отличительные признаки?

— Все члены Акацки носят чёрные плащи с красными облаками. У Нагато ярко-красные волосы. Думаю, вы сразу его узнаете. А если нет, то он узнает вас. Я сказала, что вы будете в маске и что, кхм… у вас шаринган в левом глазу. — Задумавшись, она тут же прибавляет: — Я пересекла черту, семпай?

— Нет, Югао. Я очень тебе благодарен. Спасибо. Сожалею, что тебе пришлось выполнять мои поручения.

— Всё в порядке, семпай! — с лёгким пылом проговаривает Югао.

Если присутствие чужого человека в доме Какаши и вызывает у неё вопросы, она их не задаёт — уходит так же бесшумно, как и пришла. Как только её чакра перестаёт ощущаться, Какаши сообщает Сакуре, что вечером следующего дня они выдвигаются в Амэгакуре.

— Завтра утром Цунаде-сама покидает Коноху. Получается, я должна сегодня же с ней попрощаться. — Она спускается на татаки и засовывает босые ноги в сандалии. — И сказать Наоки, что ему нужно меня заменить на неделю.

— Он только недавно стал джонином, — говорит Какаши ей в спину. И борется с леденящей прохладой, которая несется от позвоночника к затылку — и парализует там всякие мысли. — И он Учиха с пробуждённым шаринганом, то есть пригоден для боя. Почему тогда он стал ирьёнином и работает в госпитале?

Сакура замирает. Её рука остаётся мёртвым грузом лежать на холодном металле ручки двери.

— Ты думаешь, что только бесполезные шиноби становятся ирьёнинами? Наверное, я должна была придерживаться такого же мнения, когда мне приходилось тебя лечить.

Какаши спускается на татаки, встаёт за спиной Сакуры и вдыхает аромат её волос — до того, как они пропитаются чужим мужским запахом.

— Я так не думаю. Просто я не вижу в нём рвения… к медицине.

— Ты его не знаешь. — Она разворачивается на месте и взглядывает на него снизу вверх — через диагональ разделяющих их сантиметров. — Или тебя беспокоит только то, что я получаю удовольствие от секса с ним, при том, что клялась тебе в вечной любви? Что это, уязвлённое самолюбие?

Губы Сакуры вздрагивают. Она подавляет в себе нервную, истеричную дрожь. Глаза блестят только от страха себя выдать — она не умеет притворяться, и Какаши видит её насквозь. Правда, теперь это не вызывает у него никакого раздражения.

— Когда я призналась, что всегда любила только тебя одного, что ты сделал меня той, кем я являюсь, ты только усмехнулся. Сказал, что детское помешательство пройдёт и что ты… — Глаза заливаются красным от подавляемых слёз. Она вот-вот заплачет, и не будет больше той, что готова была броситься в пасть Учихе Мадаре. — Что ты до самой смерти на меня…

— Ты же видишь, что теперь я на тебя смотрю.

Она качает головой — странный жест, картинный. Но у Сакуры — словно бы минутное помутнение. Она дышит через раз.

Ей больно.

И ему от этого — больно тоже.

— Перестань играть со мной в эти игры, Какаши.

Она уходит быстро, но не настолько, чтобы он за ней не пошёл — тем не менее Какаши не сдвигается с места.

Сакура может подумать, что его неследование за ней — часть игры, но на самом деле он не распахивает дверь, не выходит за ней на энагву, не просит её остаться только для того, чтобы не сделать ей ещё больнее.

1) Татаки — пол в гэнкане, прихожей в японских домах, в которой делается перепад между уровнем пола, чтобы отделить входную зону от домашней.

Вернуться к тексту