Алый купаж (джен)

Во сне Эжену страшно хотелось пить. Жажда была такой мучительной, что он проснулся. Глаза уперлись в потолок, серый от сумеречного света. В комнате кто-то похрапывал. Эжен повернул голову на звук. Мужчина лежал на спине, выпростав одну ногу и прислонив другую, согнутую в колене, к стене. Рядом с кроватью стояли костыли. Дюкре, догадался Эжен.

Он ощупал свою забинтованную голову, пытаясь вспомнить, каким образом повредил ее. Ничего не вышло.

Жажда из сна оказалась вполне реальной. Эжен потянулся к чашке, которую он заметил на прикроватной тумбочке. Рука, словно забыв свои основные функции, упала, задев неловко чашку. Она стукнулась о деревянный пол, но не разбилась.

Дюкре подхватился. Потерев глаза, он расплылся в улыбке.

— Доброе утро, Мерсье!

— Значит, утро. Какого дня? — спросил Эжен.

— Одиннадцатое января.

— Где мы и как попали сюда?

— В Браззавиле, в госпитале. Ты помнишь, как посадил самолет в джунглях? — обеспокоено спросил Дюкре.

— Да, — кивнул Эжен. — Помню, что сделал тебе укол, ты уснул, а я курил самокрутку Буаселье. Потом — провал.

— Нас нашли аборигены, привезли на лодке в какой-то городишко, погрузили в допотопную посудину с крыльями, и мы оказались в Браззавиле. Дать воды? — Дюкре осторожно опустил загипсованную ногу на пол, взял костыли.

— Будь так добр. Я проснулся от жажды.

Дюкре поддерживал чашку, пока Эжен жадно пил.

— Как я рад, Мерсье, что ты, наконец, пришел в себя. Спать в палате с полутрупом — сомнительное удовольствие. Нужно позвать доктора. — Дюкре поковылял к двери.

Легкий вечерний ветерок колыхал занавеску. В палате стало немного прохладнее.

Дюкре шил. Крылья его крупного носа раздувались, с шумом выпуская воздух. Лицо выражало такую сосредоточенность, будто он сочинял философский трактат, а не штопал брюки.

Эжен бездельничал. У мадам Анри — строгой, но заботливой сестры-миссионерки, развлекательная литература ограничивалась двумя тонкими потрепанными книжонками, которых хватило на пару дней, а чем еще занять себя в госпитале, он не придумал.

— Дюкре, — позвал Эжен. — С тех пор, как я очнулся, меня кое-что тревожит.

Дюкре поднял голову.

— Ну? — поторопил он. — Говори.

— Ты слышишь стук барабана? — спросил Эжен.

— Сейчас? — уточнил Дюкре. — Нет. А ты слышишь?

— Да, — кивнул Эжен. — Отдаленный негромкий звук. Меня не покидает чувство, что я присутствовал на грандиозном военном параде, о котором забыл, но удары барабана звучат в голове до сих пор.

— Подожди, сейчас что-то принесу. — Дюкре отбросил в сторону брюки и удалился.

Через несколько минут он вернулся с маленьким барабаном в руке.

— Вкратце тебе известно, как мы здесь оказались, — сказал он. — Подробности могут стать еще одним поводом для твоей иронии, поэтому я не хотел вдаваться в них. Но, знаешь, это ведь удивительная история, почти сказка. Мистическая сказка с хорошим концом. В детстве я мечтал услышать такую перед сном.

Дюкре ожесточенно сопротивлялся, пока черный полуодетый абориген вытаскивал его из самолета и волок в джунгли, где их ожидала толпа таких же чернокожих мужчин. Эжен с окровавленной головой лежал на носилках и, по-видимому, был мертв. Рядом с ним сидела пантера, черная и блестящая, как уголь Эльзаса. Дюкре клялся, что она гладила лапой голову Эжена. Его поразило, что больше никого эта картина не удивляла. Дюкре уложили на такие же носилки и крепко привязали. Дикари двинулись. Дюкре был уверен:их несут, чтобы ритуально сжечь или еще хуже — разделать и съесть. Во главе шел старик и стучал в барабан. Носильщики шагали в ногу, повинуясь заданному ритму. Никто из них не проронил ни звука. Дюкре орал проклятья, и ему заткнули рот кляпом из листьев. Процессия подошла к реке, их положили в лодку. Дюкре ослаб от боли и смирился со страшной участью. Четверо гребцов работали веслами, а старик без остановки стучал в барабан. На какое-то время Дюкре потерял сознание, очнулся он на борту самолета от звуков французской речи. Над ним согнулся все тот же старик, вложил ему в руки маленький барабан и велел стучать. Дюкре не мог объяснить, как он это понял, но не посмел ослушаться и, как одержимый, бил в барабан, пока они летели сюда, в Браззавиль. Ему казалось, что рука двигается под действием тайной и могучей силы, которая была их спасителем.

— Возьми его себе, — закончив рассказ, Дюкре положил барабан Эжену на кровать. — У меня катастрофическое отсутствие музыкального слуха.

Прошло еще две недели кислой госпитальной жизни. Рана почти зажила, оставив после себя грубый, еще красный, шрам. Эжен считал, что задерживаться здесь нет необходимости, доктор согласился с ним. Оставалось дождаться оказии.

В последний день января из Банги на своем «Потезе» прилетел капитан Венгер.

Дюкре пропустил его визит в палату: как раз в это время ему снимали гипс.

— Гросси отделался лихорадкой, — делился с ним новостями Эжен, — оклемался и загорелся новой идеей — через Тегеран попасть в Советский Союз и воевать в «Нормандии». Чувствую, наш полковник сдастся и пошлет его к дьяволу.

— К Советам, ты хотел сказать. — улыбнулся Дюкре.

Эжен пожал плечами.

— У меня тоже есть хорошая весть. Помнишь светловолосую мадмуазель в штанах? — спросил Дюкре.

— Еще бы не помнить, — хмыкнул Эжен. — Примечательная наружность, особенно здесь.

— Оказалось, она работает в лепрозории и каждый четверг приезжает в госпиталь за лекарствами. Сегодня как раз четверг. Я заметил ее светлую головку, ковыляя в процедурную, и молил доктора орудовать пилой живее. Распрощавшись с гипсом, я добыл в столовой две чашки кофе и нашел ее на скамейке под акацией. Весть такая — Зури в порядке, насколько возможно при ее болезни. Вылечить полностью нельзя, но жить она может долго.

— Твоя новость даже лучше моей, — отметил Эжен.

— Если тебе вдруг захочется утаить ее от Мерсье, допустим, чтобы не тревожить лишний раз еще свежую рану в его сердце, или по какой-то другой причине, то знай — в моих глазах ты станешь негодяем , — предупредил Дюкре. — По сути, это он ее спас и должен знать об этом.

Эжен гадал, какая доля шутки была в его угрозе?

— Я более рационален, чем ты думаешь, — напомнил он Дюкре его же слова, — и не стану скрывать то, что можно обернуть в свою пользу. Мне нравится идея Гроссо прорваться на Восточный фронт, в "Нормандию". Вдвоем реализовать ее проще.

Стемнело. Дюкре зажег спиртовую лампу, закрыл окно, спасаясь от мошек. Он с нескрываемой завистью наблюдал за сборами Эжена.

— Мерсье, вернись за мной, — хрипло попросил он. — Мне чертовски надоели африканские мухи.

— Обещаю, что постараюсь. Правда, я слышал, что в России самые свирепые комары, — пряча улыбку сказал Эжен.

— Да ну тебя! — Дюкре махнул рукой. — Ты представляешь русские морозы?

— Там бывает лето, — не сдавался Эжен.

— Пару месяцев с комарами я переживу, — завершил тему Дюкре.

Эжен поставил начищенные ботинки под стул, на спинке которого висела наглаженная форма. Он готов и, как ребенок Рождество, ждет завтрашнее утро. Взглянув на статуэтку из эбенового дерева в руках Дюкре, он вдруг понял, что девушка — миниатюрная застывшая копия Зури.

— Я видел у тебя карандаш, — сказал Эжен. — Дай, пожалуйста.

Дюкре вытащил из-под подушки короткий грифель.

— Как Гроссо называл Зури? Ну, кроме имени, — спросил Ежен. — Что- то личное, ласковое.

— Хм, — Дюкре почесал в затылке. — Лань, голубка, что-то такое. Тебе зачем?

Эжен пропустил вопрос мимо ушей, вытащил из книги сложенный вдвое пожелтевший лист бумаги, служивший закладкой, развернул его и задумался.

Он покусывал карандаш, восстанавливая в памяти подзабытые строки, а потом рука стремительно понеслась по бумаге.

«Был бы я зеркалом твоим, чтобы лишь на меня ты глядела.

Был бы одеянием любимым, чтобы лишь меня всегда носила.

Был бы водой я чистой, чтобы тело твое лишь собой омывать.

Был бы я притиранием редким, чтобы ты лишь мной умащалась.

А еще повязкой поверх грудей твоих и низкой бустой на шее твоей.

Был бы сандалией ног твоих, чтобы во мне лишь ты опору нашла».

— Передай это для Зури, — Эжен протянул лист.

— Ты сочинил это только что? — воскликнул Дюкре, пробежав глазами по строкам.

— Несколько тысяч лет назад. Какой-то египтянин.

—Только что я поверил в реинкарнацию. Этот египтянин выбрал для своей души Гроссо. Жаль, Зури не умеет читать.

— Не важно, — сказал Эжен. — Она и по- французски не говорит. Ни то, ни другое не остановило любовные порывы Андре Гроссо. Все, я готов. Утром улетаю, Дюкре. У-ле-та-ю!

Он уселся по-турецки на кровати,сжал коленями барабан и застучал по натянутой коже.

Пам — та — там.

Пам — та — там.

Пам — та — та — там.

Пам — та — там.

Пам — та — там.

Пам — та — та — там.