Гарри Поттер и Поиск убежища (джен)

Хэллоуин всегда был для Гарри нелегким временем. Вокруг царила атмосфера веселого карнавала, и волшебники, и маглы придумывали себе костюмы и маски разной нечисти, наряжали дома оранжевыми тыквами, свечами и нарочито толстыми пауками. Люди любили веселиться в этот день, подшучивая, пугать друг дружку и смеяться над своими страхами, делая их карикатурно-ужасными, а значит, совсем не страшными...

Для Гарри этот день имел иной смысл. Ночью 31 октября в Годриковой впадине безвозвратно изменилась вся его жизнь...

— Я хочу сходить на могилы родителей, Джинни, — проговорил Гарри, снимая мантию и проходя в гостиную. — Завтра. И принести им настоящих цветов. Самых красивых, какие только найду.

— Конечно, Гарри, — вздохнула Джинни. — Сходим ближе к вечеру. Когда все уже разойдутся по домам отмечать Хэллоуин.

— Почему? — удивился Гарри. — Я наоборот думал, что лучше, когда светло...

— Да, лучше, — согласилась Джинни. — Только... Понимаешь, днем тебе не дадут побыть там спокойно. Гарри, ты разве не знаешь?

— О чем? — спросил он, садясь на диван.

Джинни смотрела на него с недоумением.

— Невозможно, чтобы ты не знал... Гарри! В годовщину на могилу твоих родителей приходят толпы людей! Много лет. Об этом даже в «Пророке» как-то писали. Думаешь, тот памятник, который там поставили, появился просто так? Люди с благодарностью чтят память Лили и Джеймса Поттеров. И сейчас, когда ты...

Она вдруг умолкла, села рядом, погладила по голове.

— Ты очень знаменитый человек, Гарри. И это всегда будет доставлять нам кучу проблем, — произнесла она. — Не знаю, как справишься ты, но боюсь, что если я увижу Скитер у входа на кладбище, с этим ее пером... Аврору Поттеру придется взять меня под стражу и отправить в Азкабан, потому что я ее просто придушу!

Гарри засмеялся, притянул Джинни к себе.

— О, тогда будем сидеть вдвоем, дорогая! — ответил он. — Вместе и в горе, и в радости, помнишь? Поставим задвижку изнутри в камере, и пусть остальные делают, что хотят. Единственная беда — в Азкабане ужасные сквозняки!

Джинни прыснула.

— Но вообще ты права, — проговорил он уже серьезно. — Я об этом не подумал. Что ж, пойдем вечером.

На душе было тоскливо и тяжело. Дождь, уныло моросивший два дня, хорошего настроения не добавлял. Несмотря на то, что было воскресенье, Гарри проснулся очень рано. Тихо выбрался из кровати, чтобы не будить Джинни, и прямо в пижаме спустился вниз, в гостиную. Поболтался туда-сюда, покормил Мерлина, сходил в столовую и, отослав Лину, встревоженную его ранним подъемом, сам сделал себе кофе. Потом взял с полки рамку с фотографией родителей и долго вертел ее в руках. Завернувшись в плед, он включил радио и бухнулся на диван...

Было холодно. В серой осенней дымке Гарри увидел кирпичную стену старого дома, низкую деревянную изгородь, отделявшую большой двор, засыпанный гравием, от темной массы высоких старых деревьев. Темноволосая худенькая девочка куталась в темную, потрепанную мантию, время от времени вытирая мокрое лицо узкой маленькой ладонью, и смотрела на него с отчаянной надеждой, с такой болью, что у Гарри все похолодело внутри. Он бросился к ней.

— Ты ведь Лили? Лили Эванс? — спросил Гарри, обнимая ее. — Я везде ищу тебя. И не знаю, что делать.

— Гарри, у меня будет только минута, не больше, — сказала девочка. — Я приду куда скажешь, сегодня вечером. Расскажу сколько успею. Только минута, помни.

— Годрикова впадина, кладбище у церкви. В шесть вечера, — сказал он. — Сегодня годовщина смерти моих родителей... Я буду там.

— Хорошо, — сказала девочка. — Мой папа сказал, что если случится беда, я должна найти тебя, Гарри. Он рассказал мне про тебя, про твою маму...

— Тебя, наверное, назвали в ее честь, да? — спросил Гарри.

— Да, — ответила она. — Она была любимой папиной кузиной. Он называет меня Лилибет. Мое второе имя Елизавета, как у нашей королевы... Мой папа... Гарри, он жив, я точно знаю. И мне нужно найти его. Мы в большой беде! В большой беде... В большой беде...

Эхо ее голоса медленно гасло в комнате, когда он уже проснулся и открыл глаза, разглядывая на лепнину на потолке. Он поднялся, вернул фотографию обратно на полку. Часы в гостиной показывали восемь утра.

— Что ты здесь делаешь в такую рань? — спускаясь, спросила Джинни. Она на ходу завязывала поясок халатика.

— Прости, я старался тебя не разбудить, — ответил Гарри.

— Ты и не разбудил. Я только минуту назад обнаружила, что тебя нет, — зевая, проговорила Джинни. Она подошла к нему, пристально посмотрела ему в глаза.

— Так, все понятно, — коротко резюмировала проницательная жена. — Ну, давай выкладывай.

Он только вздохнул.

После полудня они с Джинни отправились навестить Тедди Люпина, как обычно делали это по воскресеньям. Андромеда уже накрывала на стол, Тедди, увидев их на пороге, что-то радостно залопотал. Половина головы у него была нежного розового цвета, а половина цвета спелой пшеницы. Очаровательный мальчишка полутора лет, похожий на свежую булочку с клубничным кремом. Гарри, смеясь, бухнулся на колени, поймал бегущего к нему малыша, расцеловал круглые румяные щеки. Тедди, как всегда, тут же схватился за очки.

— Ну, не надо, — жалобно заговорил Гарри, улыбаясь до ушей. — Отдай, проказник.

— Папа, дай, — требовательно заявил Тедди и тут же стал огненно-рыжим.

Гарри достал из кармана большой леденец, который каждые несколько секунд менял цвет и форму. Дипломатическая хитрость удалась: малыш охотно обменял очки на интересную конфету. Джинни взяла его на руки, поцеловала.

— Пойдем, мой сладкий, я тебе кое-что покажу!

Она унесла Тедди в угол гостиной, где были разбросаны его игрушки. Гарри подошел к Андромеде, намереваясь помочь.

— Нет, нет, Гарри, я сама, — улыбнувшись, заговорила миссис Тонкс. — Уже почти все готово. Садись.

Он сел, вздохнул, посмотрел на Джинни, которая играла с Тедди в углу гостиной.

— Он называет меня папой, — еле слышно произнес Гарри. — Мне всегда от этого немного не по себе. Нет, я не против! Это звучит так... Просто я всегда думаю о них. О Доре и Римусе... Это так несправедливо.

Андромеда села рядышком.

— Ох, Гарри. Я понимаю. Тедди еще маленький, — ответила она. — Однажды он все поймет. А пока... У него нет никого, кроме нас с тобой.

— А когда я сам произносил эти слова последний раз, я был даже чуть младше Тедди, — задумчиво произнес Гарри, будто говоря сам с собой. — Теперь он называет меня папой, и не знает...

Андромеда с невыразимой нежностью и состраданием погладила его по голове.

— Сегодня же... Да. Сегодня. Ох, мальчик мой, — вздохнула она.

Она нежно прижала к себе Гарри, несколько раз поцеловала в макушку. Сильные, теплые руки, почти такие же нежные, какие были у его матери... Он на какое-то мгновение почувствовал себя маленьким мальчиком, который заблудился в страшном лесу и вдруг наткнулся на любимую тетушку, которая его разыскивала. Андромеда взволнованно и нежно обнимала его и гладила по голове, ероша непослушные темные волосы, а он, прижавшись к ней, закрыл глаза и думал о маме...

— Спасибо, — прошептал он, задохнувшись от горькой нежности и волнения. Было так больно и сладко одновременно, что даже в глазах защипало.

— О, да за что же, дорогой мой, — ответила миссис Тонкс, с явной неохотой выпуская его из рук. — Тебе спасибо, Гарри, что терпишь мои чудачества. Прости старой одинокой женщине ее сентиментальность. Мне так нужно кого-нибудь любить... А кто у меня еще есть, кроме тебя и Тедди?

Он лишь улыбнулся ей, подавляя нахлынувшие чувства, и нарочито звонко чмокнул в щеку. Андромеда засмеялась.

— Что ж, давайте все за стол! — позвала она. — Джинни, Тедди! Идите к нам!

Съев чудесный ланч, вволю наигравшись с крошкой Люпином, Поттеры наконец засобирались дальше. Время шло, а нужно было еще найти приличный цветочный магазин...

— Спасибо, миссис Тонкс! До следующей недели! — проговорил Гарри и помахал рукой уставшему малышу. — Пока, Тедди!

— Ступайте с Богом, — ответила Андромеда. — Береги себя, Гарри!

* * *

Уже было темно. Здесь тоже совсем недавно закончился дождь, дороги и стены домов были темные от влаги, лужи поблескивали в свете тусклых фонарей. Улица, ведущая к маленькому церковному кладбищу, была почти пуста. Редкие прохожие попадались навстречу Гарри и Джинни, в окнах мелькали золотые огоньки, кое-где на крылечках домов зловеще улыбались подсвеченные изнутри резные тыквы...

Часы на колокольне пробили без четверти шесть, когда они подошли к церкви. Гарри открыл калитку и торопливо, будто опаздывая на долгожданную встречу, устремился вперед, не отрывая взгляда от простого белого камня среди деревьев, который притягивал его, словно магнит. Джинни шла чуть позади, с изумительным букетом белоснежных лилий и кроваво-красных роз.

Она оказалась права: здесь в течение дня побывало очень много людей. Цветов было столько, что написанные на камне имена было почти не видно. Кто-то оставил несколько хрустальных лампад с горящими свечами. Джинни подошла, вложила в его руки цветы. Гарри опустился на одно колено, положил букет на мокрую холодную землю. И вдруг среди стеблей и лиловых лент увидел листок плотной бумаги. На нем была только одна надпись, сделанная взволнованным угловатым почерком. «Спасибо за всё. Спасибо за сына». Он поднял листок, поднялся и замер. В голове зашумело. Стало невыносимо трудно дышать...

Теплые, нежные прикосновения к его лицу вернули Гарри к действительности. Джинни, осторожно сняв с него очки, вытерла мокрые щеки и, чуть привстав на цыпочки, тихонько поцеловала его в лоб, отняла записку и снова положила ее среди цветов. Гарри наконец немного ожил. Смог перевести дыхание, обнял ее, и они молча застыли, глядя на мигающие отблески пламени на белом надгробии.

— Я люблю тебя, — шепнула Джинни.

— Я тоже тебя люблю, — ответил Гарри, и звук собственного голоса показался ему будто посторонним. Он провел рукой по ее волосам, по лицу...

— Джинни, ты плачешь?

Она подняла на него взгляд.

— Это не мои слезы, Гарри, — проговорила она. — А твои.

Он поцеловал ее в макушку, снова судорожно вздохнул.

Через несколько минут часы пробили шесть. И в это мгновение на темной дорожке между могилами будто из-под земли появилась худенькая темноволосая девочка. Она быстро подошла к ним. Гарри метнулся ей навстречу...

— Нет! Нельзя! Тебе опасно прикасаться ко мне! — закричала Лилибет. — Гарри, у меня очень мало времени! Просто выслушай меня. Я и мой отец — мы не волшебники. Старое большое поместье, очень уединенное. Они называют его «Убежищем». С одной стороны отвесные скалы, с другой — проклятый лес. Нас много. Человек двадцать, может быть, больше. Те, кто забрал нас. Они называют себя творцами. Они забрали меня и других. И волшебников, и тех детей, у кого есть особые способности... Как только я вырасту, они выдадут меня замуж. Чтобы были дети. Им нужны особенные дети... Там уже есть несколько таких девушек. Оттуда невозможно сбежать. Троих, кто пытался, уже убили... Гарри, пожалуйста! Ты последняя наша надежда.

— Да, но сейчас же ты здесь! — воскликнул Гарри.

— Нет. Я там. Иногда мне удается быть одновременно и там, и где-то еще, — ответила Лилибет. — Там я словно засыпаю, а тут просыпаюсь. Но совсем ненадолго. И потом я долго болею. А еще я иногда могу забираться в чужие сны. Они поэтому и забрали меня... Гарри, возьми вот это! Это поможет мне лучше слышать тебя. Помоги нам, пожалуйста! Мы в большой беде...

Лилибет положила на надгробие небольшой разноцветный кристалл. Прижала пальцы к губам, будто посылая воздушный поцелуй. И... бесшумно и бесследно растворилась в воздухе.

Гарри схватил камень. Он был очень красивый, тяжелый, острые иголки кристалликов чуть кололи ладонь. Он был так потрясен, что у него закружилась голова и засосало под ложечкой.

— Великий Мерлин, — только и смогла вымолвить Джинни.