Княгиня и её полеты (гет)

Евгения была убеждена: её арестовали только для того, чтобы она не имела возможности как-то помешать заговору против Распутина. Видимо, Ржевский-Раевский действовал не по приказу Белецкого, а по собственной инициативе, поскольку тайно явился к ней с предупреждением и всё рассказал. Формальный повод для ареста оказалось нетрудно найти: раз Шаховская училась летному искусству в Германии, значит, её ещё несколько лет назад должны были завербовать в немецкую разведку.

Евгению заключили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Почти сразу объявили, что готовится смертная казнь через повешение. Шаховская не на шутку испугалась. Было обещано привести приговор в исполнение после суда, который всё откладывался на неопределённый срок.

Примерно через месяц после заточения Евгению вывели из камеры для свидания с посетительницей. Её провели в небольшое помещение, опрятную комнату с решетками на окнах. В помещении стоял стол и две табуретки. За столом сидела женщина в чёрном платье, белой накидке и траурном венце на лбу. Это была Ольга Владимировна Лохтина.

-Здравствуйте, — поздоровалась с ней Евгения.

-Здравствуй, сестра. — ответила Лохтина. — вот пришла я. От него тебе весточка. Никого к тебе не пускают. Он бился-колотился, чтоб хоть меня пустили, а его не пускают. Пока не пускают. К политическим, мол, визиты не разрешаются, но он обещал головой стену пробить. А пока слушай: жить будешь. Вот и всё.

-Кто Вам сказал? — вскрикнула от неожиданности Шаховская.

-Ты слушай и не перебивай, сестра. Как тебя арестовали, он тотчас к Маме с Папой в Царское. И — в ноги им, не губи, мол, Отец Народа, деточку мою. Царь смягчился. Но ему к тебе ездить запретил. Сошлют тебя, сестра, в монастырь — ты не противься, всё прими. А мы за тебя молиться будем. До самого суда на молитву станем, а там уже и полегче будет.

-Вы удивительная женщина, Ольга Владимировна, — почему-то проговорила Евгения. — столько времени вы были для меня загадкой... Признаться, я никогда не понимала Вас... а теперь понимаю ещё меньше.

-Нет никакой загадки, сестра, — отвечала Лохтина, — просто я несу свой крест. А еще на Гороховой... очень много шпионов.

-Шпионов?

-Больше, чем ты думаешь. Каждый третий. Но никто из них не стыдится "юродивой Ольги" и рано или поздно бывает раскрыт. Так просто. Это и есть мой крест: наша с тобой безопасность. Я приняла его добровольно. Как искупление вины.

-Какой вины, Ольга Владимировна?

-Около десяти лет назад я серьёзно страдала неврастенией кишечника. Не могла даже ходить. И знакомый мой священник отец Ярослав Медведь привёл в наш дом Григория. Не знаю, как, но я исцелилась по его молитвам. Исцелилась навсегда, но вместо благодарности... Это странно и страшно слышать: я, генеральша, влюбилась в простого мужика из Сибири. Начала ходить к нему на Гороховую. К чести сказать, поначалу Григорий моих чувств будто не замечал. Принимал у себя, да и не более. Сначала я боролась с собой, потом уже бороться сил не было. В один злополучный день я послала ему телеграмму с просьбой приехать к нам в дом. Вечером Григорий приехал. И я его...соблазнила.

-Боже мой, Ольга Владимировна... — Евгения даже немного смутилась и покраснела, — ну и что с того? Неужели кто-то узнал?

-Увы, мой друг, — продолжала Лохтина, — безумная любовная горячка сделала своё дело. Я необычайно разозлилась на то, что Григорий больше не пожелал быть со мной. И решила его опозорить. Написала длинное письмо иеромонаху Илиодору, где подробно описала всё, что было между нами тем вечером. Я знала, что Илиодор — половой психопат, потому специально упоминала всё то, что привело бы его в сильное возбуждение. Всё дальнейшее известно: сначала Григория ославили в газетах, приписав ему невероятные половые подвиги, затем Илиодор вместе с Мишей Козельским и епископом Гермогеном избили его на квартире у последнего, а ещё через несколько месяцев было то ужасное покушение... удар ножом. Все это по моей вине.

-Но как же так вышло, что после всего Вы остались на Гороховой? — Евгения решительно ничего не понимала.

-Григорий сначала не хотел меня видеть. Но потом смягчился и снова стал пускать. Думаю, потому, что прежде всего винил себя. Скажу Вам честно (Евгения отметила, что Лохтина перешла на "Вы"), я ведь его первая любовница в Петербурге. До меня Григорий, как не странно это прозвучит, действительно соблюдал себя. И я решила послужить ему. Надела на себя образ юродивой и выведала множество страшного. Даже покушение предотвратила.

-Выходит, Вы, Ольга Владимировна, были Григорию любовницей, а стали — агентессой?

-Выходит, так. Жуковскую вывела на чистую воду. Помню, как сжалось моё сердце, когда, узнав о её намерениях Григорий сказал мне: "Я, Ольга, её спорчу." Неужели, получится, подумала я тогда, ну а он... когда пьяный бывает, мысли читает, как "Отче Наш". Так и посмотрел на меня: "У тебя, Ольга, вышло меня поймать, ну да нешто я её не поймаю?"

-И поймал?

-Поймал. За что и был избит в Москве. Шутка ли — хлыстовскую богородицу соблазнить? Хлысты его и избили в ресторане.

-Ольга Владимировна, — спросила Евгения, — а после того случая... с Илиодором... Вы с Григорием... бывали?

-Ни разу. — отрезала она. — а вот Вы — бывали. — Евгения вопросительно посмотрела на нее, но Лохтина продолжила, — Не бойтесь, я не стану вам вредить из-за этого. Да, я люблю его. Да, мне больно. Но...всё уже случилось.

-Ольга Владимировна, — твёрдым голосом обратилась к Лохтиной Евгения, — я должна сказать Вам кое-что. Мы все, и я, и вы — соучастники страшного преступления. Дело ведь в том, что Григорий... он ведь честный человек. Нет, не святой: святые не пьют и не меняют женщин, но и не лжец и не преступник. Он хотел и хочет спасти нас. Верит, что и себя ещё сможет спасти... Хочет поставить нас на ту дорогу к Богу, которая единственно истинная, и с которой такие, как мы с Вами его грубо столкнули. Хочет, чтобы все мы были как братья и сестры. Чтобы не судили никого: ни Царя, ни псаря, ни друг друга. Чтобы не покорились сатане под тяжестью собственных грехов, а встали и шли дальше. Чтобы были пред людьми смиренны, а пред Богом дерзновенны. Чтобы жить не боялись и любить не боялись. Чтобы дошли туда, куда он не успел. А мы... я страшнее и грешнее Вас. Вы были с Григорием однажды — но любите до сих пор. Я была с ним сотню раз (тут Лохтина вздрогнула), а полюбить так и не сумела. Зачем была — сама не знаю. Словно вела меня судьба, ну и привела, велела громогласно, мол, если с ним не будешь — что-то жизни и в людях потеряешь на веки вечные... Простите меня, Ольга Владимировна. Я и вправду грешна.

-Не за что мне Вас прощать, Евгения Михайловна, — так Лохтина впервые обратилась к ней, — Это жизнь. Научиться любви Божьей, познав любовь греховную: так, видимо, нам Бог ссудил. И ещё: вы должны знать. Григорий сказал мне кое-что.

-Что же, Ольга Владимировна?

-Он сказал мне, что скоро умрет. И велел передать Вам: "Когда меня не будет, пусть не смеет и думать об уколах".

-Боже...

-Неисповедимы пути Господни, сестра. Ну, да прощай.

Ольга Владимировна встала и молча вышла из комнаты для свиданий, а Евгению повели обратно в камеру.

Суд над княгиней Шаховской состоялся через два месяца. Ей предъявили обвинение в шпионаже, и, даже не дав возможности защищать себя в суде, постановили заключить в далекий Пюхтицкий женский монастырь. Евгения не расстроилась: ведь ее не повесят, а из монастыря, думала она, всегда можно сбежать. Начали готовить к отправке. Чаще выводили на прогулку, через Ольгу Владимировну и Муню снабдить тёплыми вещами. Солдаты передавали записки от разных людей, в том числе и тех, с кем доводилось общаться на Гороховой. Муня потихоньку носила передачи от Распутина: то фрукты, то сибирские травы с запиской, написанной корявым почерком: "кипятокь да на четьвирть часа испий лакомка да здрава будь грегорий "... лоскутное одеяло, то самое, под которым она нередко засыпала рядом с ним, икону преподобного Симеона Верхотурского, которого почитал больше всех святых... Страшно не хватало его, Григория. Пусто без него было, словно вынули из Евгении какую-то важную часть, и без "её Гриши" ничто эту пустоту не закроет.

Шаховской казалось, что если бы Григория пустили к ней на свидание, она бы не стала кидаться ему на шею с поцелуями, а просто бы прижалась щекой к груди и попросила никуда не уходить. И всё-всё бы рассказала. Но Григория к ней не пускали.

В середине декабря, лёжа на нарах под лоскутным одеялом, присланным с Гороховой, Евгения почувствовала странное беспокойство. Она прочитала молитву "Живый в помощи Вышняго", немного успокоилась и заснула.

Ей снилось, что она приехала на Гороховую, как будто и не было никакого ареста, суда, заточения... Вот Евгения уже на квартире, в прихожей. Там её встречает Григорий, и она бросается к нему с криком: "Гриша!", обнимает, целует... Вот они пьют чай с медом, ласкаются друг к другу, шепчутся... Евгения сидит у него на коленях, гладит по длинным темно-русым волосам, наматывает на палец прядь, целует в губы... вот уже они в спальне на железной кровати, катаются, хохочут в голос, ласково щиплются, кусаются, щекочутся, а затем любят друг друга так, что, кажется, сетка вот-вот не выдержит. И Евгения чувствует, как проваливается в мягкое медовое облако, по всему телу разливается сладостный электрический разряд, а потом снова и снова... и вот уже несут её огромные крылья сквозь ветер, смешанный с запахом тайги. Она летит куда-то, медовые облака расступаются и... стремительно падает вниз. Чувствует сквозь сон боль от удара об землю. Она, разбитая, нагая лежит посреди заснеженного поля, а рядом валяются обломки крыльев. Евгения встаёт и с ужасом понимает: кроме неё в этом поле никого нет. Она начинает плакать, кричать и... просыпается.

Через два дня после странного сна тюремщики приносят ей в камеру газету, в которой сообщается о том, что в реке Мойке царскими водолазами было найдено тело Григория Распутина.