Те же и Платон: Поезд (гет)

У Риммы вдруг резко закружилась голова, буквально всё поплыло перед глазами, она даже покачнулась, вцепившись в полку под собой двумя руками. Заметив это, тётя Зина ахнула, пересела к ней, ухватила со стола какую-то газетку и принялась суетливо обмахивать. Проворчала:

— Смотри, не сомлей мне тут.

— Что это было? — с трудом произнесла она, когда шум в ушах наконец прекратился.

— Э-э, милая, — нарочито протянула Зинаида Ивановна, — с чего ты так переполошилась-то?

— Вы только что совсем по-другому разговаривали! — Она, кажется, уже достаточно пришла в себя, чтобы разозлиться.

— Ишь ты, по-другому! Это как же?

— Без всех этих просторечий, диалектизмов, лишних частиц и прочих слов-паразитов.

— Так это не я говорила, — Женщина ничуть не смутилась, только плечами пожала. — Это Дар мой через меня говорил. А он-то косноязычием не страдает.

— Что вы тут изобразили? Зачем? Воспользовались тем, что в своей истории я упомянула о чём-то непонятном, необъяснимом, и устроили мне целое представление. Не совестно вам?

Но Зинаида Ивановна только языком поцокала:

— Ты сама-то охолонь, будет шуметь на пожилого человека, а то самой потом и стыдно, и совестно будет. Хоть и закончились уже твои три вопроса, но я тебе объясню-таки кое-что, а то уж больно ты тёмная. Никакого представления не было, просто ты мне свой Дар открыла, а я тебе — свой. Так принято.

— У кого принято?!

— Да у тех и принято, у кого Дар имеется.

— Какой ещё Дар?!

— Ну, про мой собственный Дар я распростроняться боле не обязана, я его тебе явила, если сможешь из того, что видела и слышала, свои выводы сделать, то и ладно. А вот насчёт твоего, если ты и вправду ничего про него не знаешь и не понимаешь, то можем вместе покумекать.

— Я вам не верю, — сказала Римма жёстко.

— Ох, удивила! Так ты и себе не веришь, так и сказала, между прочим, и в Бога ты неверующая, так с чего бы тебе для меня, старухи, исключение делать? А Дар у тебя — близких своих слышать, на грани или из-за грани могут они и на расстоянии до тебя докричаться. И думается мне, что тогда, шесть лет назад, не первое было это у тебя "наитие", ну и, всяко, не последнее. И у матери твоей, если ты её застала, такое могло случаться. Подумай и вспомни.

Римма молчала. Думала, вспоминала. О том, что о смерти отца мать узнала за три месяца до прихода похоронки, ей рассказывали и Женька, и тётя Фира с тётей Мирой. Она не слишком в это верила, считала семейной легендой. К тому же, "за три месяца" вовсе не означало совпадения до дня и часа. А вот у неё самой, если уж быть честной, "наитие" шесть лет назад и вправду было не первым. В день смерти матери, пришедшийся на субботу, она вместе с подружкой готовилась к экзаменам. Около часа дня она вдруг почувствовала, что ей немедленно, прямо сейчас надо домой. Ничего не в состоянии никому объяснить, она просто подхватилась, сунула ноги в сапоги, накинула пальтецо и побежала. Не дожидаясь автобуса, нигде не останавливаясь, она как могла быстро пробежала эти чертовы одиннадцать кварталов. Во дворе дома стояла машина скорой помощи и курила знакомая женщина-врач. В Ломоносове, где мать заведовала хирургическим отделением в Центральной районной больнице и где они тогда жили в ведомственной квартире, Римме были более или менее знакомы все врачи. При виде Риммы женщина прижала руку к губам и расплакалась. Оказалось, около часа дня матери стало плохо с сердцем, она сама вызвала скорую и даже позвонила в приёмный покой, чтобы ждали. После чего открыла входную дверь и легла. Врачей она дождалась, дочь — нет. Римма никогда не думала, что эти два случая похожи. Напротив, ощущения были совершенно разными: в первом случае непонятное, мучительное, сводящее с ума беспокойство, подгонявшее немедленно всё бросить и бежать, и тяжёлый морок, шок, потеря ориентации, обморочная слабость и боль во втором случае. Ничего общего, совсем ничего. По сути одно и тоже. И это — Дар?

Римма поднялась и вышла из купе.

— Так шелковица или черешня? — спросил Платон.

— Не знаю, — ответила Марта немного мечтательно. — Я и то, и другое люблю...

— "И того и другого. И можно без хлеба", — проскрипел позади нарочито искажённый, но вполне узнаваемый голос. — Потому что хлеб у нас уже есть.

Обернулись они одновременно.

— Дядя Володя...

— Владимир Сергеевич...

Капитан Сальников в самом деле держал в правой руке свежайший белый батон, а левой осторожно прижимал к груди большой бумажный пакет с ватрушками.

— Добрый день, молодёжь, — широко улыбнулся им мужчина. — Ягоду выбрали?

— Это трудно, — вздохнула Марта.

— Ясно, — кивнул капитан. — Ватрушки подержишь? — Марта кивнула и перехватила у него пакет. — Так, красавицы, — обратился он к торговкам, — показываем-рассказываем, но учитываем мой статус опытного садовода-любителя и то, что до отхода поезда осталось всего-ничего...

Буквально через три минуты забавных препирательств дядя Володя один за другим передал Платону два кулька с черешней и один с шелковицей.

— Угодил? — спросил мужчина, наблюдая, с каким выражением Марта рассматривает купленные ягоды.

— Очень, — Девочка улыбнулась так благодарно и ласково, что Платон вдруг испытал даже какой-то дурацкий укол ревности.

— Тогда почему не пробуешь?

— Так помыть неплохо бы, — вырвалось у Платона. Марта кивнула.

— Эх вы, городские дети, — усмехнулся Сальников. — Тогда ватрушки берите, их точно мыть не надо. И двигаемся, пока без нас не уехали...

От ватрушек они отказываться не стали, съели одну пополам, хотя на ходу это было непросто, учитывая, что у них была только одна свободная рука на двоих. Передавали друг другу пакет с шелковицей, который единственный нельзя было просто прижать к груди.

— А вы к нам? — спросила Марта, когда они поднялись в вагон и остановились в тамбуре.

— К вам, обязательно, вот и подношения приготовил, — Сальников кивнул на пакет и кульки. — Но только не сейчас, а к обеду.

— Так сейчас уже самое обеденное время, — возразила девочка.

— Обеденное время, милая, — покачал головой дядя Володя, — определяется не по солнцу, а по тому, кто когда позавтракал. Раз мы с вами спать под утро легли, то обедать нам под вечер.

— А вы правда садовод-любитель? — Девочка не унималась и отпускать дядю Володю никуда не собиралась.

— А как же, конечно. Раз в год, в отпуске, у дочки в Севастополе, я теперь целый месяц садовод-мичуринец. В отличие от некоторых, я в отпуске преступлений не расследую.

— Так Платон же не нарочно, — удивилась Марта.

— Да я и не говорю, что нарочно. Тут не в этом дело. Вот скажи мне, — Сальников кивнул Платону, — как ты этого вчерашнего персонажа определил?

— Так я же объяснял уже, — усмехнулся Платон. — Сначала мне показался подозрительным его практически пустой чемодан...

— Да, да, припоминаю, — подхватил капитан. — Почти пустой чемодан, нехудожественный свист и неадекватная реакция на слово "азарт". И всё?

— И всё.

— Как бы не так! Все эти "улики" ничего не стоили бы, если бы не знаменитая штольмановская интуиция. Тут я давно уже ничему не удивляюсь, поскольку двадцать с лишним лет с Яковом работаю и даже, бывает, отдыхаю. У Платона тут хотя бы было три детали мозаики, а его отцу порой и одной бывает достаточно, которой не хватает или которая, наоборот, лишняя, и начинается... — Сальников очень выразительно закатил глаза. — "Мне это не нравится", или, ещё лучше "Всё не так, как кажется", и пожалуйста вам, весь отдел занят делом, ищет то — не знаю что, и как правило находит. Так неужели ты думаешь, что в отпуске у них всё иначе?

— Ну, если вы так спрашиваете, то, наверное, и в отпуске всё то же самое, — вздохнула Мартуся.

— Именно, — развёл руками дядя Володя. — Шесть раз мы с дочей ездили отдыхать вместе с Яковом и его семейством, был у нас такой период, пока дети наши были действительно детьми. И ни разу не случилось, чтобы мы не разворошили какое-нибудь осиное гнездо, не вытряхнули из шкафа чей-нибудь старый скелет или не разобрались для местных коллег с тем или иным безнадежным висяком. И всё это, конечно же, ни в коем случае не нарочно, ни разу мы никаких приключений не искали, оно само как-то... приключалось. Так к чему я веду?

Тут Платон рассмеялся, потому что как раз всерьёз раздумывал над этим вопросом. Дядя Володя вообще был балагур, король застолья, душа компании и мастер "байки травить". Но всегда и неизменно у каждой из его баек была мораль, а она, на взгляд Платона, пока не просматривалась.

— Видимо, к тому, что интуиция Платона может испортить нам отпуск, — сказала Марта, и теперь уже они рассмеялись оба.

— Да нет же, — махнул батоном дядя Володя. — Ни одно из вышеупомянутых приключений отпуск нам не испортило, хотя, вполне возможно, что мать Платона это видела иначе. Я, собственно, о природе этой самой интуиции. Вот что она такое?

— Э-эм, дядя Володя, вы серьезно? — удивился Платон. — Да определений десятки! Вам какое?

— Так, не умничай, я Марту спрашиваю. Всё равно устами младенца глаголет истина. Так что?

Платон подумал, что Мартуся может обидеться на "младенца", но ничего подобного не произошло.

— Это знание непонятного происхождения, — сказала девочка после небольшой паузы.

— Насколько непонятного? — уточнил Сальников.

— Ну, может быть, не сразу понятного, или не всем понятного. Это как вершина логической цепочки, когда самой цепочки ещё нет.

— Умница! — сказал Платон с чувством, и Марта тут же засияла от этой искренней похвалы.

— Однако, — сказал капитан оторопело, — с младенцем я несколько погорячился. Но я правильно тебя понял, что цепочки нет, но её возможно восстановить? То есть это знание, в принципе, выводимо из опыта, даже если сначала не понятно, каким образом?

— Или не выводимо, потому что это качественный скачок, — вздохнул Платон. — Эйнштейн говорил, что придумать теорию относительности ему было легко, а вот доказать — почти невозможно. Тесла тоже считал, что интуиция опережает точное знание, что просто клетки мозга настолько чувствительны, что ощущают истину, которая логически пока недоступна.

— Та-ак, — протянул дядя Володя, — и сюда он своих физиков приплёл. Вот как ты это терпишь? — спросил он у девочки.

— Ой, — счастливо вздохнула Марта, — вы даже не представляете, как мне всё это нравится!

— Спелись, — констатировал Сальников. — Всё с вами ясно. Давайте-ка мы пройдем в вагон, пока твоя тётя не забеспокоилась.

Римма видела в окно, как дети с капитаном Сальниковым подошли к вагону. Через дверь тамбура, которая за последние пять минут открывалась уже несколько раз, ей было видно, что сейчас они стоят там и оживлённо о чём-то разговаривают, смеются. Женщина была рада, что у неё есть немного времени, чтобы осмыслить произошедшее. "Хочешь осмыслить немыслимое, сестрёнка?" — прошелестело в голове. Молчи, не до шуток сейчас. Да, она обдумает каждое сказанное сегодня слово, но не сейчас. Сейчас придут Марта с Платоном и этот, как там бишь его, Владимир Сергеевич. Он понравился племяннице, Платон явно его ценит и любит, значит, он будет у них желанным гостем. А ещё его присутствие поможет ей отгородится от тёти Зины с её откровениями. Поезд опаздывает на два часа, значит, в Харьков они прибудут глубокой ночью, но спать она в одном купе с Зинаидой Ивановной больше не ляжет. Пусть дети подремлют, если захотят, а она... "Не ерунди, Риммуль... И не накручивай себя, ничем она тебе не опасна," — опять отозвался Женька. Позади скрипнула дверь.

— Ну что ты тут стоишь, как сирота? И к детям не идёшь, и в купе не возвращаешься...

— А вам-то что? — спросила Римма, и прозвучало это на удивление мирно.

— Да вот я и не знаю, что, — вздохнула женщина. — И тебя мне жалко, и себя немножко. Старею, наверное. Хочешь, могу в восьмое купе перебраться? Там, поди, хоть одно место свободное осталось-то. Или поменяюсь с кем?

— А Марте с Платоном я это как объясню? — устало покачала головой Римма. — Ни к чему это, тётя Зина. Тем более, гость у нас сейчас будет, — Она махнула в сторону тамбура. — Так что мы найдём, как отвлечься.

— Хороший мужик, между прочим, — проследила за её рукой Зинаида Ивановна. — Но не тот... — Римма шумно втянула воздух. — Тихо, тихо, не кипи! Я тебе кое-что сказать ещё хочу, прежде чем тут у нас людно станет. Ты сильная, волевая, умная, и если упрёшься... забыть не сможешь, нет, не маленькая уже, а вот откреститься, отречься... может, и получиться у тебя. Но Дар, он тогда может...

— К Марте перейти?! — Пронзённая внезапным пониманием, Римма вцепилась в поручень.

— Да, — как-то виновато и растерянно подтведила тётя Зина, и вдруг заторопилась: — Я тебе адрес оставлю свой. Если тебе помощь какая понадобится, ты напиши мне.

— Зелья научите варить? — спросила Римма желчно.

— Ты что, какие зелья?! — изумилась женщина. — Оракул я, не ведьма.

— А я тогда кто, по-вашему?

— Ты — медиум.

Они ещё стояли с дядей Володей в тамбуре, когда к ним подошла Римма Михайловна и поинтересовалась, сколько они собираются тут стоять и когда намерены идти обедать. Мартина тётя была в неожиданно боевом настроении, так что возражать ей никто и не подумал, хотя после завтрака ещё и двух часов не прошло. Что так "взбодрило" женщину, Платон так и не понял, заметил лишь некоторое напряжение между ней и тётей Зиной, но потом отвлёкся. Когда накрыли на стол, оказалось, что еды, которую им предстояло съесть, до изумления много. Ну, ничего, "Ещё не вечер", как сказал дядя Володя. Еды было много, а тем для разговора поначалу не слишком. Дядя Володя и тётя Зина старались как могли, но всё это выглядело несколько натужно, пока Марта не попросила Сальникова рассказать, каким Платон был в детстве. Эта тема действительно оказалась благодатной, хотя поначалу он слегка напрягся. Но оказалось, что подвоха он ждал напрасно. Рассказанные дядей Володей истории были смешными, но по большей части комплиментарными. И ещё они ужасно понравились Марте, которая во время рассказа то и дело бросала на него весёлые и задорные взгляды, так что под конец он стал подумывать о том, чтобы самому рассказать что-нибудь подобное. Однако когда Сальников закончил, инициативу, к удивлению Платона, перехватила Римма Михайловна, которая до этого в разговоре почти не учавствовала, а только улыбалась. И тут Платон был полностью вознаграждён парой чудеснейших историй про маленькую Марту. Тут уж он сам смеялся чуть ли не до слёз, остановится не мог, за что и был публично поколочен, и правильно, надо лучше себя в руках держать. После этого дядя Володя крякнул и выдал на гора несколько историй про мальчишку Вовку Сальникова, увенчав их повестью о том, как в ночь рождения Платона они с отцом, уже не мальчики, но мужи, основательно приняв коньяку от нервов, написали сигнальной краской на крышах гаражного кооператива под окнами роддома: "Ася, я тебя люблю!", после чего на удивление ловко в их состоянии ушли от милицейского патруля, а наутро оказалось, что окна маминой палаты выходят на другую сторону, а потом ещё и выпал обильный снег, так что мама об их художествах так и не узнала. Теперь уже хохотали все. Наконец, раздухарившаяся Марта потребовала хотя бы по одной истории из детства Риммочки Гольдфарб и Зиночки Корниенко, это была девичья фамилия тёти Зины. Истории оказались хороши, время текло, еда убывала. Перешли к обсуждению планов пребывания к Харькове. Дядю Володю, который собирался жить в гостинице, решительно взяла к себе на постой тётя Зина, заверившая, что её четвёртый муж никогда не против хорошей компании. К памятнику, установленному в лесу между сёлами Русская Лозовая и Русские Тишки, дядя Володя собрался ехать вместе с ними, тут Платон не возражал ещё и потому, что мужчина посматривал на Римму Михайловну с всё возрастающим мужским интересом, и это было неожиданно, но хорошо.

Зинаида Ивановна и капитан Сальников сошли около двух часов ночи на главном вокзале в Харькове, а Римма с детьми уже подъезжали к станции Основа у Харьковского аэропорта, где жила Оля Литвак. Простились они с попутчиками очень тепло, адрес тёти Зины она действительно записала в блокнот на всякий случай. Возможен ли этот самый случай или нет, она пока не понимала. Не понимала и того, что делать с приобретёнными сегодня знаниями или, по крайней мере, сомнениями. Даже внутренний голос затих, как только она успокоилась. Оставалось полагаться только на извечное русское "Утро вечера мудренее". За полчаса до приезда Марта как-то вдруг заснула, уткнулась ей в плечо и просто отключилась, как это бывает только с детьми. Так что чемоданы с багажной полки Платон снимал один, причём медленно и тихо, чтобы сопящую царевну не потревожить. А потом и вовсе вышел постоять в коридор, потому что свет в купе они пока погасили.

Оля собиралась их встречать, она всегда заранее находила таксиста, который ждал их возле станции, но поезд опаздывал и время близилось к трём часам ночи. А ведь у Оли был маленький сын, которого вряд ли можно было оставить надолго одного в такое время. Если же Оли на станции не будет, то и таксиста в такое время им не найти, придётся ловить попутку, а если не повезёт, идти около трёх километров пешком с чемоданами. Когда она шёпотом поделилась своими мыслями с Платоном, он ответил ей философски: "Не страшно, Римма Михайловна. Преодолели 1200 киломертов, преодолеем и оставшиеся три". И тут он, конечно, был прав.

Мартуся завозилась, что-то сонно пробормотала. Надо было пользоваться моментом, поэтому Римма негромко позвала её: "Просыпайся, ребёнок, подъезжаем". Девочка вздохнула и спросила уже вполне отчётливо: "А где Платон?". Римму это почему-то развеселило: "В коридоре твой Платон, не потеряется". Марта потёрла ладошкой лицо, тихонько, как котёнок, зевнула и потянулась включить свет. Сказала, сонно щурясь: "Я и не думаю, что потеряется. Просто..." Она не договорила, но всё было понятно и так. Из коридора донёсся голос проводницы, после чего Платон открыл дверь. "Прибываем", — сказал он, коротко приобнял за плечи вставшую ему навстречу Мартусю и взялся за чемоданы.

Оля Литвак стояла под единственным горящим на платформе фонарём, чтобы её уж наверняка отовсюду было заметно. Марта обрадованно окликнула её, а потом и побежала женщине навстречу. Вернулись они уже в обнимку.

— Ну, наконец-то, — с чуством сказала женщина, крепко обнимая Римму, и даже, как она любила это делать, слегка отрывая её от земли.

— Ты что, всё три часа нас тут дожидалась? — спросила Римма, вновь обретя почву под ногами.

— Не переживай, не дожидалась. Я ж таксиста нашла, как всегда, а тут такой облом, два с половиной часа опоздания. Так я с этим таксистом сама домой и поехала, только прежде бате с таксофона позвонила, выручай, говорю. А дома я даже ещё часок вздремнула, батю дожидаясь. Он там на площади в своём москвичонке спит, — Оля энергично мотнула головой в направлении площади, взлетела и опустилась непривычно короткая коса.

— Что с волосами? — пробормотала Римма в ужасе.

— А что им сделается? — удивилась Ольга. Она покрутила головой, демонстрируя уложенную вкруг головы роскошную косу, от которой на плечо спускался лишь кончик, меньше трети истинной длины. — Хотела к лету подрезать хоть сантиметров на тридцать, а то тяжело и жарко и на даче попробуй помой без горячей воды, так зачем-то, дурёха, рассказала про это родителям. А они Тараску подговорили, и он мне такой говорит, — Ольга подбоченилась, видимо, изображая сына. — "Если ты, мама, волосы постригёшь, то я с тобой здоровкаться не буду!" В общем, тиран растёт и деспот... Так, девочки, — сказала она, беззастенчиво рассматривая смеющегося Платона, — а познакомьте-ка меня, наконец-то, с вашим мальчиком, — И она тут же первой протянула парню руку. — Литвак, Ольга Петровна, лучше просто тётя Оля.

— Штольман, Платон Яковлевич, лучше просто Платон, — ответил парень, принимая не по-женски крепкое рукопожатие.

— Девочки-и, — сказала Ольга каким-то особенным, "русалочьим" голосом, и Римма немедленно заподозрила приближающуюся каверзу, — а теперь объясните мне, кто есть Платон, а то в письме как-то туманно было... — В письме, написанном Риммой, всё было предельно ясно и подробно, но Олю уже было не остановить. — Жени-их?

— Нет! — сказала Марта.

— Да, — сказал Платон, причём оба ответа прозвучали почти одновременно.

Римма не удержалась, прыснула и добавила:

— Не договорились ещё...

Платону постелили в большой, проходной комнате, где в обычное время, видимо, спал Тараска, сейчас пребывавший у бабушки с дедушкой. Женщины собирались спать в спальне на кровати, а Марту устроили там же на раскладушке. Услышав об этом в первый раз, он предложил уложить на диване Марту, а его самого на раскладушке на кухне. В ответ на это женщины переглянулись и предложили ему взглянуть на раскладушку. С одного взгляда на неё стало ясно, что она не выдержит его и пяти минут. В принципе, он мог бы спать и на полу, но в ответ на это предложение услышал: "Девочки-и, он у вас всегда такой стеснительный?", и махнул рукой. Впрочем, уже через полчаса ему стало понятно, что кухня — излюбленное место посиделок хозяйки с Риммой Михайловной, и поэтому он там определённо лишний, хоть с раскладушкой, хоть без.

Ольга Литвак очень ему понравилась. Высокая, фигуристая и гибкая, двигающаяся то плавно, то порывисто, с глубоким, грудным, очень музыкальным голосом и невероятными волосами какого-то платинового цвета, она и в самом деле чем-то напоминала русалку. А ещё она очень любила и Римму Михайловну, и Марту, это было совершенно очевидно и очень приятно.

Он думал, что неимоверно устал, но сон не шёл, может быть потому, что за окном постепенно светало. А ещё не хватало перестука вагонных колёс да из кухни то и дело доносились шёпот и смех. Избаловались вы, Платон Яковлевич, отвыкли спать в спартанских условиях, а ведь на турбазе никто вам иных не предложит. Он встал, на всякий случай натянул штаны и майку и подошёл к окну. Там уже светало, но во дворе под окнами было ещё совсем пусто, только вылизывался напротив подъезда здоровенный черный кот.

— Ты мне сказку перед сном обещал, — раздалось сзади.

Видимо, он всё-таки устал, потому что не услышал ни скрипа двери, ни шагов за спиной. Марта стояла, закутавшись с ног до головы в одеяло, но босиком.

— Ты почему не спишь? — спросил он, как мог, строго.

— А ты? — ответила, естественно, Марта, подошла ближе и встала рядом с ним. — Это что, утро уже?

— Именно, — отозвался он. — Сейчас солнце взойдет, а ты просишь сказку перед сном.

— Время для сказки перед сном определяется не по солнцу, — назидательно сказала Мартуся, весьма похоже передразнивая дядю Володю, — а по тому, кто когда ложится.

Он тихо рассмеялся, а потом обнял её вместе с одеялом. По-настоящему обнял, двумя руками, потому что ему казалось, что босиком на голом полу она должна зябнуть. Кроме того, обнимать её вместе с одеялом было относительно безопасно.

— Я, кажется, знаю, какую сказку тебе рассказать, — шепнул он ей в макушку. — Ты знаешь про Лорелею?

— Что-то слышала, но не помню, — вздохнула девочка.

— Учти, стихи не мои, а Гейне, — предупредил он. Девочка прыснула.

— Ich weiß nicht, was soll es bedeuten, dass ich so traurig bin... — начал было он, но тут же услышал:

— А по-русски нельзя?

— Устала? — спросил он, потому что говорить с ним по-немецки Марта любила.

— Да, — призналась девочка. — Ты можешь перевести?

— Есть неплохой перевод, но тоже не мой, если что:

"Не знаю, что стало со мною,

Печалью душа смущена.

Мне всё не даёт покоя

Старинная сказка одна.

Прохладен воздух, темнеет,

И Рейн уснул во мгле.

Последним лучом пламенеет

Закат на прибрежной скале.

Там девушка, песнь распевая,

Сидит на вершине крутой.

Одежда на ней золотая,

И гребень в руке — золотой.

И кос её золото вьётся,

И чешет их гребнем она,

И песня волшебная льётся,

Неведомой силы полна.

Безумной охвачен тоскою,

Гребец не глядит на волну,

Не видит скалы пред собою -

Он смотрит туда, в вышину.

Я знаю, река, свирепея,

Навеки сомкнётся над ним,

И это всё Лорелея

Сделала пеньем своим..."

— Красиво, но... — сказала она после довольно длинной паузы. — Давай я тебя вдохновлю и ты перепишешь финал.

— Марта, ну... — Он тяжело вздохнул. — Это же Гейне. Я не настолько в себе уверен.

В этот момент открылась дверь кухни и раздался голос Риммы Михайловны:

— Вы там почему не спите? — И сам вопрос, и тон были очень похожи на его собственный, заданный десять минут назад, и точно так же Марта ответила:

— А вы?

— Так если никто не спит, может, завтракать будем? — вступила хозяйка дома.

— Нет! — вырвалось у Платона. Вчерашний долгий, почти бесконечный обед, переходящий в ужин, кажется, ещё не был переварен до конца, а вот сна действительно не хватало.

— А раз нет, тогда ложитесь, — припечатала тётя Оля. — Или вам колыбельную спеть?

— Да Платон мне уже спел... — пробормотала Марта.

— Ну, так тем более! — В кухне засмеялись, дверь прикрыли.

— А потом она говорит, что это Тараска тиран и деспот, — пожаловалась Марта, и тут же протяжно зевнула куда-то в одеяло, одним движением вывернулась из его рук и пошла к двери в спальню, волоча за собой одеяло. Но по пути остановилась и обернулась.

— Что? — спросил он почти беззвучно, но она услышала.

— С тебя сказка про русалку со счастливым концом...

— Я понял. Что-нибудь придумаю.

Примечания:

Цитаты великих об интуиции:

https://ru.citaty.net/temy/intuitsiia/

Стихотворение о Лорелее написано Генрихом Гейне в 1827 г. Платон читает его в переводе В. Левика.

По ссылке можно прочитать его на языке оригинала, а также другие варианты перевода:

https://www.tania-soleil.com/heine-ich-weis-nicht-was-soll-es-bedeuten/