Смерть Консуэло. Святой одинокий узник (гет)

Как только Альберт Рудольштадт в сопровождении двух полицейских переступил порог главного отделения полиции го́рода — все сотрудники, что ещё оставались на службе в этот поздний час, шедшие по коридору по своим делам — постепенно замедлили свой шаг, и, наконец остановились в изумлении, к которому почти сразу же присоединился невольный, безотчётный страх — хотя каждый подсознательно и понимал, что бояться нечего, если самый опасный в масштабах почти целого мира преступник появился здесь в окружении стражей правопорядка.

Все, кто работал здесь, ежедневно видели портрет главного изменника чешской земли, висящий на стене у са́мого входа, составленный по описаниям многочисленных «свидетелей» и «благородных борцов с беззаконием». Художник, создавший изображение лица нашего героя, несомненно обладал наивысшим талантом — сходство было потрясающим. Выполненный простым карандашом рисунок был достоин занимать своё место в самых лучших музеях изобразительного искусства, и, хотя во многом это была заслуга природной красоты лица́ нашего героя — дарованию того, кто создал сей потрясающий портрет, всё же нужно было отдать должное. Были обозначены каждая подробность, каждая неровность кожи, каждая мельчайшая морщинка вокруг глаз, небольшие тёмные круги под ними, каждый во́лос, обрамляющий лоб, каждая мелкая деталь густых бровей, можно было различить все ресницы и даже чистые, белые, почти прозрачные маленькие блики в тёмных зрачках.

Но, разумеется, сам Альберт не видел, не замечал этого прекрасного творения истинного искусства (и как же жаль, что оно послужило помощью в столь несправедливом деле, способствующем сохранению статуса-кво бесчестной власти многих стран мира!). Можно было сказать, что сейчас наш герой не видел, не воспринимал вообще ничего из того, что окружало его.

Один из служащих, продолжавший держать Альберта, смотревшего перед собой безучастным, погасшим, отрешённым и каким-то потерянным взглядом, почти полузакрыв глаза, в состоянии, близком к полуобморочному, куда-то вниз, чуть опустив голову — за плечо — с торжеством и всё той же усмешкой в глазах, к которой теперь присоединялся победный блеск, и, не в силах скрыть самодовольную улыбку, встав посередине коридора, самодостаточным, звенящим голосом, торжествующе и громко — так, чтобы слышали все — проговорил:

— Спокойно, спокойно! Только спокойствие! Без паники! Ничего не бойтесь! Если что — мы крепко держим этого безумного фанатика и можете быть уверены, что любой ценой не дадим сбежать! Да, мы знаем, что его должны были искать другие люди, но так уж сложилось, что нам повезло. Совершенно случайно. Настал тот час, когда правители всего мира и их приближённые могут вздохнуть с облегчением! — и сорвал портрет со стены. — Вопреки тому, как выглядит этот мнимый святоша — он сказал нам, что не отправлял на тот свет свою благоверную — хотя именно там мы его и встретили. Да-да. Он сказал нам, что у него было предчувствие, — полицейский соединил в своей интонации насмешку и доведённые до абсурда величие и серьёзность. — И, повинуясь какой-то неведомой силе, этот великий ясновидящий приехал, примчался сюда аж из соседнего города. И у нас нет основания не верить этому пророку. Не правда ли? Только вот его дар «немного» подвёл его — он опоздал. Какое несчастье! — работник полиции вновь слегка наклонился к Альберту и прицокнул языком. — Посмотрите, как убивается! Когда мы пришли — он сидел, обнявшись с её телом. Но тогда вы спро́сите — откуда кровь? Цыганка была беременна — это мы также узнали от него. Какая трагедия, не правда ли? Но, мы, без сомнения, знаем также и то, что этот человек виноват кое в чём другом — гораздо более серьёзном… Ну, что ж, на сём представление закончено. А все остальные подробности, я думаю будут известны уже завтра. Он сам нам всё расскажет — не правда ли? Расходимся по домам, господа! Я рассказал обо всём, что нам известно на сегодня. И я уверен, что этой ночью вам привидятся самые сладкие сны!

Во время импровизированной речи полицейского работники, ещё находившиеся в своих кабинетах, вышли на его зычный голос и так же замерли, переводя взгляд с нашего героя — с явными нотами непонимания на грани тревоги и испуга — на говорящего.

— А сейчас, — обратился к нашему герою второй полицейский, — мы представим тебя нашему начальнику. Вот он удивится! А уж как обрадуется! Ты готов? А, впрочем, как бы там ни было — у тебя нет выбора.

В этот момент дверь участка вновь распахнулась и взору Альберта предстали те двое служащих, что забирали из убежища его возлюбленную. В их руках были носилки, насквозь пропитанные кровью, на которых лежала измученная, бездыханная Консуэло. Кровь больше не текла. Кожа её, на которой до сих пор блестела испарина, совершенно побелела, сделавшись похожей на мрамор, а губы стали бледно-розовыми. Все эти детали придавали земному облику его любимой женщины крайне болезненный вид, делая её похожей на фарфоровую куклу.

«Я запомню тебя такой. Даже в посмертии ты прекрасна. Я хочу верить в то, что сейчас твоя душа́ видит меня…»

Альберт хотел было в слезах и бессилии закрыть лицо руками, но, сделав лишь одно движение, попытавшись поднять их, вспомнил о том, что они скованы.

Когда эти два человека молча, словно не замечая нашего героя, проходили мимо него, он вновь всеми своими чувствами ощутил то, какие ужасные муки испытала несчастная Консуэло перед своей кончиной, и сердце его опять сжалось в маленький комок, казалось, на несколько секунд перестав биться. Наш герой проводил свою любимую медленным поворотом головы и увлажнившимися глазами. Сейчас его избранница казалась ещё меньше и хрупче, нежели была при жизни.

«Господи, я благодарю Тебя. Я смог в последний раз увидеть мою любимую. Для меня это великая — пусть и горькая — благодать. Ты не лишил меня этого — а значит, я не самый недостойный из тех, кто служил Тебе. Спасибо…», — при этой мысли в глазах Альберта появились тёплые слёзы благодарности.

— Но… они будут вскрывать её… Именно для этого они привезли её сюда… Господи… — еле слышно, слабым, дрожащим, голосом, полным боли, на грани плача проговорил наш герой, видя, как скрываются за поворотом, словно только что осознав, что должно произойти уже очень скоро, хотя он понимал это с самого нача́ла. — Какое изуверство…

— Что ты там бормочешь?

Но Альберт без страха позволил себе не обратить внимания на эту намеренно пренебрежительную, и, как всегда, уничижительную фразу и промолчал в ответ.

— Да оставь ты его. Наверное, проклятия — чтобы геенна огненная поглотила всех нас. А? — в который раз со смехом сказал издевательски-заговорщицким шёпотом напарник, нагнувшись к самому уху нашего героя, а затем вновь обратился к коллеге, одновременно двигаясь с места. — Пойдём уже — покажем его нашему шефу, передадим здешним надзирателям и с чистой совестью отправимся наконец по домам.

«Но, конечно же, этого следовало ожидать — им нужно разыграть этот спектакль до конца. И меня утешает только одно — ты уже не узнаешь об этом, родная моя, ты не увидишь, не узнаешь, не почувствуешь того ужаса, что они будут творить с твоим прекрасным земным обликом. Всевышний, но почему, почему, законы таковы, что они не могут оставить тебя в покое даже после смерти?.. Ведь они же всё равно ничего не найдут. Когда же они закончат издеваться над тобой?..»

И все они втроём направились к кабинету руководителя главного управления полиции Чехии.

Альберт шёл между работниками полиции, ощущая слабость, усталость, какой-то странный туман, тяжесть и усиливавшуюся боль в голове, близость головокружения и холод в ладонях — так проявляло себя следствие того, что ему пришлось перенести и долгих рыданий. Лицо нашего героя побледнело, он начал бояться, что вдруг его состояние ухудшится и он может потерять сознание, но, тем не менее Альберту всё же удавалось сохранять твёрдость шага и оттого его шаги были едва заметно напряжёнными. Сейчас Альберт мечтал только об отдыхе — наконец сесть или лечь, расслабиться хотя бы физически и закрыть глаза.

Люди вокруг расступались в сто́роны, когда он на мгновение оказывался рядом с кем-нибудь из них.

«Подумать только — я, всю свою жизнь стремившись куда-то, не в состоянии вынести и полугода жизни на одном месте — сейчас хочу поскорее оказаться за решёткой. Но теперь ведь только так я смогу отрешиться от всего, перестать слышать эти голоса, эти издевательства и насмешки, эти ошеломлённые взгляды, что не трогают меня, не наносят мне обид, но лишь утомляют…»