Я помню море (джен)

Урок начался как обычно.

Сэм вошёл в класс в серой форменной рубашке. Его походка была уверенной, но в ней не было злости. Он что-то тихо напевал себе под нос.

Он положил новую стопку тетрадей на стол, раздал карандаши.

Сел. Вдохнул.

Сказал:

— Сегодня — диктант. Слова будут несложные.

Но я хочу, чтобы вы писали не как роботы, а как люди.

Питер не отвечал.

Он сидел, скрестив руки. Под глазами — тень вызова.

Он всегда был трудным. Дети его боялись. Я — нет. Я не умела.

Я смотрела на него из угла. Что-то в его лице было опасным. Не как обычно.

Оно не было озорным, оно было решительным. Он будто ждал чего-то.

Сэм встал и подошёл к двери. Кто-то постучал. Он вышел.

На сорок три секунды.

Я считала.

И когда он вернулся — в классе был крик.

Марк лежал на полу. Лицо его было в крови. Нос — сломан. Карандаш валялся под столом, сломанный пополам.

Питер стоял над ним, тяжело дыша.

— Ну давай, говнюк. Жалуйся.

Питер не говорил, а шипел.

Все смотрели.

Никто не дышал.

Сэм посмотрел на сцену. Медленно закрыл дверь.

— Почему ты это сделал? — спокойно спросил он.

Молчание.

— У тебя есть один шанс сказать правду.

Анна 3302 подняла руку.

— Он, — сказала она. — Питер. Он его ударил. Просто так.

— Не просто так! — взорвался Питер — он смотрел на меня как-будто хочет что-то спереть!

Сэм подошёл к своему столу.

Снял ремень.

Размотал.

Выпрямил в воздухе.

Он не смотрел на нас. Только на Питера.

Подошёл к середине класса.

Поставил стул.

Простой деревянный стул, такой же, как все остальные .

— Встань, Питер 2211.

Мальчик не шелохнулся.

Но Сэм не повторил.

Он только смотрел.

И это было страшнее крика.

Питер встал.

— Подойди.

Он подошёл. Медленно, но без сопротивления. Я впервые увидела страх в его лице. Настоящий.

Сэм указал на стул.

— Наклонись. Руки на сиденье. Не шевелись.

Питер наклонился.

Сэм не заставил снять одежду как другие.

Он просто поднял ремень.

И ударил.

Первый удар — глухой. Как выстрел под водой.

Второй — тяжелее.

На третьем — Питер всхлипнул.

На пятом — вскинул голову.

На седьмом — застонал.

На десятом — задрожал всем телом.

Но не упал.

И Сэм не произнёс ни слова.

После десятого удара он молча свернул ремень.

Положил его на стол.

— Встань, — сказал он.

Питер поднялся. Его лицо было мертвенно-бледным.

Он не плакал. Но глаза были полны ненависти.

И — стыда.

Сэм посмотрел на нас.

— В этом классе нет места для насилия над слабым.

Я не буду вас бить за ошибки.

Но я накажу каждого, кто поднимет руку на другого ребёнка.

Он подошёл ближе.

— Я не Бог.Я не демон.Я — Командир.

Я — тот, кто держит границу. И если вы её перейдёте — я встречу вас там.

Мы молчали.

Элизабет прижалась к стене.

Анна — сидела, как камень.

Марк — молча вытирал кровь.

А я — я не чувствовала злорадства.

Я чувствовала, как что-то двигается внутри.

Как будто в клетке зашевелился зверь.

Я слышала, как Сёстры уходят.

Шаги — будто костяшки пальцев по стеклу. Слишком чёткие, слишком холодные.

Я умею отличать шаги.

Я знаю, когда это Сестра Роза (она сжимает бёдра, будто боится пола), а когда Октавия (она тяжелая, у неё проблемы с пяткой).

Сегодня уходила Роза.

Когда всё стихло, я вытянула ноги из-под одеяла.

Никто не заметил. Все делали вид, что спят.

Я шепнула самой себе, дважды:

— Это не ради них. Это не ради него.

Просто так надо.

Тихо, как кошка. Это я умею.

Полы в спальне из искусственного дерева — оно не скрипит, если не делать резких шагов.

Я иду только на носках. Пятки не касаются пола. Лёгкая. Невидимая.

Однажды Сестра Агнес сказала, что я хожу, будто у меня нет веса. И это был не комплимент.

Но вес — это не в теле. Это в мыслях.

На кухне остался ящик для заморозки медикаментов.

Я знаю, что там есть лёд. Для ожогов, ушибов, укусов.

Я открываю его быстро.

Пальцы замерзают — и это приятно.

Ощущение холода — понятное. Честное.

В отличие от чужих лиц.

Они обманывают.

А холод — никогда.

Я заворачиваю два кубика в ткань:

один — для носа Марка.

Второй — для Питера. Хоть он и мудак.

Возвращаюсь.

Марк спит криво, на боку, уткнувшись в руку.

Его нос опух. Под глазами тень. Он не плачет во сне. Это... удивительно.

Я присаживаюсь. Кладу лёд в марле ему под щеку.

Он вздрагивает, но не открывает глаза.

— Не благодари, — шепчу я. — Это не ради тебя.

Питер — в другой кровати. Дальше.

Он не спит.

Я чувствую это.

Он притворяется. Он всегда притворяется.

Я подхожу. Он поворачивает голову.

— Ты пришла поржать? — шепчет он, хрипло.

Я молчу.

Протягиваю свёрток льда.

Он не берёт.

— Я не просил.

— Мне плевать, — отвечаю я.

Я не слушаю просьбы. Только шум.

Он берёт лёд. Прикладывает к заду. Не благодарит.

И я не жду.

Я уже поворачиваюсь, когда он вдруг шепчет:

— Почему ты? Почему именно ты это делаешь?

Я замираю.

И говорю правду:

— Потому что никто не сделал бы это для меня. А значит, я должна. Хотя бы раз.

Возвращаюсь к себе.

Считаю до восьмидесяти. Медленно.

Это помогает.

Я повторяю фразу из математики, которую придумала сама:

“Сложение — это не когда тебя собирают. Это когда ты умеешь сложить себя сама.”

И в эту ночь я чувствую: я ещё существую.

И это — не для них.

Это — для меня.