Эффект Лавгуд (джен)

Шаг через порог был шагом в ничто.

Внешний мир — холм, закатное небо, влажный запах травы — исчез не постепенно, а мгновенно, словно кто-то выключил рубильник реальности. Их не встретила ни уютная гостиная фальшивого коттеджа, ни эксцентричный хаос настоящей башни Лавгудов. Их поглотила та самая белая, слепящая пустота из кошмара Гарри.

Здесь не было ни звуков, ни запахов, ни даже ощущения пола под ногами. Они не падали и не летели, а просто были — четыре сознания, вырванные из своих телесных оболочек и брошенные в стерильный вакуум. Их руки, которые они так крепко сжимали мгновение назад, разъединились. Теперь каждый был один на один с безмолвным врагом.

И враг начал атаку.

Это не было похоже на дуэль. Не было вспышек заклятий, не было боли от Круциатуса. Удар был нанесён по самой хрупкой и самой важной части их съества — по памяти. По тому, что делало их теми, кто они есть.

Первым это почувствовал Рон. Он отчаянно пытался сосредоточиться на своей задаче, на своём воспоминании-якоре: квиддичный матч, Луна в нелепой шляпе в виде львиной головы, её странный, но удивительно точный комментарий. Он видел это перед мысленным взором… а потом картинка начала рассыпаться.

Сначала исчезли цвета. Яркая гриффиндорская форма стала серой, трава на поле — пепельной. Затем начали пропадать детали. Лица на трибунах превратились в размытые пятна. А потом… потом он попытался вспомнить лицо Фреда, который тогда сидел рядом с Луной и хохотал над её словами. И не смог.

Паника, холодная и липкая, охватила его. Он знал, что у него был брат-близнец. Он помнил факт его существования, помнил боль утраты. Но само лицо, каждая веснушка, хитрая ухмылка — всё это стиралось, как рисунок мокрой тряпкой со школьной доски. Существо нашло его самое больное место и било туда со всей силы.

«Зачем помнить тех, кого нет? — прошелестел в его голове беззвучный шёпот. — Память — это боль. Забвение — это покой. Отпусти. Будет легче».

— Нет! — мысленно закричал Рон. Он вцепился в ускользающий образ Луны. — Она комментировала! Она сказала, что игрок Слизерина болен «потерей-концентрацией»!

Рон кричал это в пустоту, используя воспоминание как щит, и на мгновение стирание прекратилось. Но давление было чудовищным.

Атака на Гермиону была более изощрённой. Существо не пыталось отнять у неё близких. Оно покушалось на её главный инструмент, на её сущность — на её знания.

Она сосредоточилась на их спорах с Луной. На разговоре о вере и логике. Она помнила, как доказывала ей, что для существования чего-либо нужны доказательства, а Луна спокойно отвечала, что отсутствие доказательств — не есть доказательство отсутствия.

И тут Гермиона поняла, что не может вспомнить простейшее заклинание. Вингардиум Левиоса. Формула, которую она знала с одиннадцати лет, первая магия, которая по-настоящему ей удалась, просто исчезла из её головы. Она знала, что оно существует, но слова и движение палочки превратились в бессмыслицу.

«Зачем тебе знания? — прошептал ей голос. — Твой мир рухнул. Твоя логика бессильна. Твои книги лгали тебе. Знание — это клетка. Неведение — это свобода. Отпусти».

Ужас охватил её. Потерять память о близких было страшно. Но потерять свой разум, свой интеллект, превратиться в чистый лист — это было для Гермионы равносильно смерти. Она увидела себя, стоящую перед книжной полкой и не понимающую ни единого слова.

— Нет! — она заставила себя вернуться к образу Луны. — Она говорила о Нарглах в омеле! Она верила! Её вера была сильнее моей логики!

Она повторяла это как мантру, и на мгновение давление ослабло. Она снова смогла вспомнить формулу левитации. Но атака продолжалась, находя всё новые и новые лазейки в её ментальных защитах.

Джинни атаковали через её любовь и её страх. Она держалась за воспоминания детства: дом-ладья, рисунки, поддержка Луны после событий с дневником. Но пустота исказила и это.

Она вдруг почувствовала тепло. Знакомое, родное, материнское тепло. Она увидела свою мать, Молли Уизли, которая протягивала к ней руки. Но из уст матери полился ядовитый шёпот пустоты:

«Ты всегда была самой незаметной, доченька. Столько сыновей… а потом ты. Такая маленькая, такая тихая. Мы так боялись тебя потерять. Может, было бы лучше, если бы тебя и не было? Меньше волнений. Меньше боли».

Это был самый страшный кошмар Джинни — быть нелюбимой, быть обузой для своей семьи. А потом тепло исчезло. Она попыталась вспомнить ощущение материнских объятий, запах её выпечки, звук её голоса, когда та звала всех к ужину. И не смогла. Существо выжигало из её памяти саму концепцию материнской любви, оставляя лишь холодное, сосущее чувство сиротства.

— Она была моей подругой! — закричала Джинни в пустоту, её голос был полон слёз и ярости. — Она единственная не считала меня сумасшедшей! Она искала со мной потерянные туфли!

Джинни цеплялась за эти простые, детские образы, как за единственное, что ещё оставалось настоящим.

Атака на Гарри была самой прямой и жестокой. Существо знало его лучше всех. Оно не стало играть в сложные игры. Оно просто показало ему его мать.

Лили Поттер стояла перед ним в белой пустоте, её рыжие волосы сияли, а зелёные глаза были полны бесконечной любви и печали.

— Всё в порядке, мой мальчик, — сказала она голосом, который он помнил по Зеркалу Еиналеж. — Всё давно закончилось. Ты умер вместе с нами в ту ночь. Всё, что было после, — это просто сон. Длинный, хороший сон перед тем, как ты наконец-то вернёшься к нам. Пора просыпаться, Гарри.

Гарри смотрел на неё, и его сердце разрывалось. Это было искушение, сильнее которого он не знал. Просто отпустить. Перестать бороться. Принять, что всё это было лишь агонией умирающего разума. Вернуться к родителям.

«Ты заслужил покой, — вторила ему пустота. — Ты слишком долго сражался. Отпусти. Это не больно».

Он уже был готов сделать шаг ей навстречу. Но тут он вспомнил свою задачу. Не спокойствие его матери, а спокойствие Луны. Спокойствие перед лицом ужаса. В подвале Малфоев. Он заставил себя вспомнить не её слова, а её присутствие. Тихое, светлое, не требующее ничего взамен. Она не обещала ему спасения. Она просто была рядом, разделяя его страх, и тем самым уменьшая его.

— Нет, — прошептал он, глядя в глаза матери-иллюзии. — Моё место здесь. С ними.

Образ Лили замерцал и растворился в белизне.

Давление усилилось. Существо поняло, что индивидуальные атаки не сломили их. И тогда оно начало давить на них всех одновременно, пытаясь раздавить их общей тяжестью небытия.

Белая пустота начала темнеть, сгущаясь в нечто серое и вязкое. Они чувствовали, как их сознания тонут в этой серости, как их воспоминания, их личности, их сама суть размывается и растворяется. Это был конец.

Но они продолжали бороться.

Они больше не могли видеть друг друга, но они чувствовали присутствие остальных. И они начали кричать. Мысленно, но этот крик был громче любого звука. Они кричали в пустоту свои воспоминания о Луне, перебивая друг друга, создавая хор памяти против хора забвения.

— ЕЁ ШЛЯПА В ВИДЕ ЛЬВА РЫЧАЛА! — кричал Рон, его голос был полон отчаянного веселья. — ОНА ГОВОРИЛА, ЧТО ЭТО ПРИДАЁТ НАШИМ ИГРОКАМ БОЕВОГО ДУХА!

— ОНА СКАЗАЛА, ЧТО НАДЕЕТСЯ, ЧТО В ВЫРУЧАЙ-КОМНАТЕ НАЙДУТСЯ ЕЁ ВЕЩИ! ИХ УКРАЛИ, НО ОНА НЕ ЗЛИЛАСЬ! — вторила ему Джинни, её голос дрожал от слёз. — ОНА ПРОСТО ЗНАЛА, ЧТО ОНИ ВЕРНУТСЯ!

— ОНА НАРИСОВАЛА НАШИ ПОРТРЕТЫ НА ПОТОЛКЕ СВОЕЙ СПАЛЬНИ! — кричала Гермиона, её голос звенел от ярости и восхищения. — НАПИСАЛА «ДРУЗЬЯ» И СОЕДИНИЛА НАС ЗОЛОТЫМИ ЦЕПОЧКАМИ! ОНА ЦЕНИЛА ДРУЖБУ ВЫШЕ ВСЕГО!

— ОНА ГОВОРИЛА С ПОРТРЕТАМИ В ХОГВАРТСЕ! — кричал Гарри, вкладывая в свой голос всю силу. — ОНА УТЕШАЛА ДОББИ! ОНА УВИДЕЛА ФЕСТРАЛОВ И НЕ ИСПУГАЛАСЬ! ОНА БЫЛА САМОЙ ХРАБРОЙ ИЗ НАС ВСЕХ!

Их воспоминания, их голоса, их общая воля сплетались в единый луч света в серой, вязкой пустоте. Это был не просто свет заклинания «Люмос». Это был свет человеческой связи, свет памяти, свет любви. И этот свет ударил в самое сердце тьмы.

Пустота завибрировала. Серость начала отступать, сжиматься, словно её выжигали изнутри. В центре пространства, где давление было максимальным, начало что-то проявляться.

Сначала это был просто сгусток тьмы, более плотный, чем окружающий мрак. Затем он обрёл форму. Тонкую, длинную, бесцветную, как та помеха, что Гермиона видела в отражении доспехов. Это была истинная форма их врага — концептуальный паразит, тень, питающаяся забвением. У него не было ни глаз, ни рта, но они чувствовали его агонию. Их свет причинял ему невыносимую боль.

А внутри него… внутри этой дрожащей, корчащейся тени, они увидели ещё одну фигуру.

Она была похожа на эмбрион в околоплодных водах. Маленькая, свернувшаяся калачиком, почти прозрачная. Фигура девушки со светлыми, тусклыми волосами.

Луна.

Она не была мертва. Она была… поглощена. «Архивирована», как сказала бы Гермиона. Запертая в самой сердцевине своего врага, служа ему источником энергии, пока мир о ней забывал. Луна была в сознании, они это чувствовали. Она была в ловушке, в бесконечном сне без сновидений.

Увидев её, они обрели новую силу. Их цель стала осязаемой. Они больше не сражались с абстракцией. Они сражались за своего друга.

Они собрали все остатки своей воли, всю свою любовь, всю свою память в один последний, решающий импульс. Они сфокусировали весь свой свет не на тени, а на фигуре внутри неё. Они не пытались уничтожить хищника. Они пытались вырвать у него его добычу.

И одновременно, в едином порыве, который не требовал слов, они мысленно выкрикнули её имя. Одно-единственное слово, в которое они вложили всё.

«ЛУНА!»

Мир взорвался.

Но это был не взрыв огня и разрушения. Это был взрыв чистого, белого, оглушающего света. Света, который не слепил, а исцелял. Света, который заполнял все пустоты, восстанавливал все стёртые линии, возвращал все украденные цвета.

Свет реальности, которая вспомнила.