Диагноз: Апокалипсис (джен)

Кейн лежал на полу, его дорогой костюм пропитывался кровью. Война, по крайней мере, эта ее битва, была окончена.

Хаус, морщась от боли, приподнялся на здоровой руке. Первое, что он сделал — это подполз к бронированному кейсу. Он дрожащими пальцами открыл его. Десять флаконов. Все целы. Он издал вздох, который был чем-то средним между стоном облегчения и смешком.

Командир спецназа подошел к нему.

— Вы доктор Хаус?

Хаус кивнул.

— У вас есть одна минута, чтобы забрать свои вещи и своих людей. Потом это здание переходит под наш полный контроль.

Он не задавал вопросов. Он не проявлял сочувствия. Он просто констатировал факт.

Форман и Тауб, освобожденные от наручников одним из спецназовцев, подбежали к Хаусу.

— Ты ранен! — сказал Форман, осматривая плечо.

— Царапина, — прохрипел Хаус. — Помогите мне встать. И заберите… — он кивнул на кейс, — …это. Не уроните.

Пока Форман и Тауб помогали Хаусу, спецназовцы действовали с холодной, отлаженной эффективностью. Они не обращали внимания на трупы бойцов ViroTech. Одна группа начала эвакуацию людей из вивария, выводя их, молчаливых и оцепеневших, в коридор. Другая группа, состоящая из техников, вошла в лабораторию и начала подключаться к серверам, скачивая все данные. Третья — методично минировала ключевые узлы помещения.

— Что вы делаете? — спросил Форман у командира.

— Выполняем протокол «Выжженная земля», — ответил тот, не глядя на него. — Этот улей должен быть уничтожен. Полностью. Никаких образцов. Никаких данных, кроме тех, что заберем мы. Никаких следов.

Они работали быстро. Через пять минут все было готово.

— Эвакуация, — скомандовал командир.

Они вывели их из смотровой. В коридоре они увидели «Ангела». Он стоял, прислонившись к стене, его оружие было опущено. Он просто наблюдал. Когда Хаус проходил мимо, их взгляды на мгновение встретились через зеркальное забрало. «Ангел» едва заметно кивнул. Это был не знак одобрения. Это был знак завершения сделки.

Их провели к тому самому лифту, на котором они поднялись.

— Мы отвезем вас в безопасное место, — сказал командир. — В карантинный центр под нашим контролем. Там вашим раненым окажут помощь.

Они вошли в лифт — Хаус, Форман, Тауб и половина отряда спецназа. Двери закрылись. Лифт плавно пошел вниз.

Хаус смотрел на меняющиеся цифры этажей. Он держался за раненое плечо, но боль была где-то далеко. Он думал о флаконах в кейсе. О Тринадцатой. О Катнере.

Они почти доехали до первого этажа, когда здание содрогнулось. Сильнее, чем от любого взрыва до этого. Лифт дернулся, свет моргнул и погас, сменившись тусклым красным аварийным светом.

Из динамика в лифте раздался спокойный, механический женский голос.

«Внимание. Активирован протокол «Азазель». Реактор холодного синтеза в секторе «Сигма» перегружен. Расчетное время до полного разрушения объекта: шестьдесят секунд».

Спецназовцы переглянулись.

— Что за «Азазель»? — спросил один из них у командира.

— Похоже, у ViroTech был свой собственный план на случай экстренной эвакуации, — ответил тот, его лицо было каменным. — План, о котором наши друзья-"голуби» забыли нам рассказать.

— У нас есть шестьдесят секунд, чтобы выбраться из этого здания, пока оно не превратилось в стеклянную лужу? — спросил Тауб.

— Пятьдесят пять, — поправил его командир, глядя на свой тактический дисплей.

Двери лифта открылись на подземной парковке. Она больше не была пустой. Она была полна бронетранспортеров спецназа.

— В машину! Быстро! — заорал командир.

Они побежали.

Огромный небоскреб, их тюрьма и их спасение, начал гудеть. Низким, вибрирующим гулом, который, казалось, исходил из самого сердца земли.

Пятьдесят секунд.

Они неслись по гулкой подземной парковке к ближайшему бронетранспортеру. Гул здания становился все громче, бетонный пол вибрировал под ногами. Хаус, поддерживаемый Форманом, хромал, стиснув зубы от боли, его взгляд был прикован к кейсу в руках Тауба.

— Быстрее! — рычал командир спецназа, заталкивая своих людей в машины.

Они запрыгнули в десантный отсек одного из БТРов в последний момент. Тяжелая рампа начала подниматься.

»…Тридцать секунд до аннигиляции…» — бесстрастно сообщил механический голос из громкоговорителей на парковке.

— Поехали! Поехали! — орал водитель в рацию.

Бронетранспортер рванул с места. Ворота парковки, уже поврежденные, были снесены бампером. Колонна машин вылетела на пустые, мокрые улицы Принстона. Они неслись, не разбирая дороги, прочь от небоскреба «Гелиос».

»…Десять… девять… восемь…»

Хаус, Форман и Тауб, вжавшись в сиденья, смотрели в узкую бойницу в задней части БТРа. Они видели, как небоскреб, их тюрьма и их спасение, удаляется.

»…три… два… один…»

Сначала не было ничего. Ни огня, ни дыма.

А потом, из самого сердца здания, из уровня «Сигма», в небо ударил луч. Ослепительно-белый, почти голубой. Он пробил крышу, стены, он устремился в низкие, дождливые облака, на мгновение разогнав их и превратив ночь в день.

Звука не было. Только этот безмолвный, абсолютный свет.

А потом здание начало… распадаться.

Это не был взрыв. Это была дезинтеграция. Стеклянные панели, стальные балки, бетон — все это превращалось в пыль, в энергию, втягиваясь в этот столб света. Небоскреб, казавшийся вечным, таял, как сахарная башня.

Ударная волна, когда она, наконец, пришла, была почти мягкой. Она качнула их бронетранспортер, как лодку на волне.

Они смотрели, завороженные, на это величественное, ужасающее зрелище. На месте, где только что стоял символ могущества ViroTech, теперь был лишь столб света, медленно угасающий в небе, и дождь из серого, теплого пепла, который начал оседать на мертвый город.

Ородруин был уничтожен. Кольцо — или, по крайней мере, одна из его кузниц — перестало существовать.

Они ехали в тишине. Бронетранспортер мчался по пустым улицам, увозя их от эпицентра.

— Куда вы нас везете? — наконец спросил Хаус у командира.

— Туда, где вы будете в безопасности, — ответил тот. — И где вы сможете, наконец, закончить то, за чем пришли.

Он посмотрел на кейс в руках Тауба.

— Надеюсь, ваша игра стоила свеч, доктор. Потому что занавес только что поднялся. И весь мир теперь смотрит на вас.

Их привезли не в секретный бункер и не на военную базу. Бронетранспортер, проехав через полупустые, патрулируемые улицы, остановился там же, где и началось их путешествие — у служебного входа в морг Принстон-Плейнборо.

— Ваша больница — теперь самый безопасный и одновременно самый опасный объект в стране, — сказал командир спецназа, когда они выгружались. — Мы берем внешний периметр под полный контроль. Никто не войдет. Никто не выйдет. Пока вы не закончите.

Он посмотрел на Хауса, потом на кейс в руках Тауба.

— Мои приказы — обеспечить вам все необходимое и охранять вас. Что будет дальше — решат люди выше. Удачи, доктор.

Спецназовцы растворились в рассветной мгле так же быстро, как и появились.

Они остались одни. Трое измотанных, раненых, грязных мужчин на пороге своего собственного, персонального ада.

Их встретила Кадди. Ее лицо было серым от бессонницы, но когда она увидела их живыми, в ее глазах на мгновение вспыхнуло облегчение.

— Катнер? Тринадцатая? — спросил Форман.

— Стабильны. Но состояние ухудшается с каждым часом, — ответила она. — Весь мир ждет вас.

Они вошли в больницу. И поняли, что битва в небоскребе ViroTech была лишь прелюдией. Настоящая война была здесь.

За те несколько часов, что их не было, больница окончательно превратилась в лазарет времен гражданской войны. Коридоры были забиты. Воздух был тяжелым от запаха болезни и смерти. Но теперь в этом хаосе был порядок. Жестокий, но порядок. Уилсон, которого Кадди назначила главным по «сортировке», организовал систему. «Зеленая зона» — те, у кого еще был шанс. «Желтая» — те, кто был на грани. «Красная» — те, кому оставалось лишь облегчить страдания. Большинство было в «красной».

Они шли по этим коридорам, и на них смотрели сотни глаз. Глаза, полные боли, страха и… надежды. Они были их единственной надеждой.

— В лабораторию, — скомандовал Хаус.

В секретном бункере они немедленно приступили к работе. Форман, несмотря на ранение, взял на себя руководство синтезом. Тауб помогал ему. А Хаус… Хаус, которому Кадди наспех перевязала плечо, просто сидел в углу. Он смотрел, как на экране компьютера строится идеальная, спасительная молекула. Он сделал все, что мог. Теперь оставалось только ждать.

Первые десять доз были готовы через три часа.

Первую ввели Тринадцатой. Вторую — Катнеру. Остальные восемь распределили между самыми тяжелыми пациентами из «желтой зоны».

А потом началось ожидание. Самое мучительное.

Они не уходили из больницы. Они спали урывками в ординаторских, на кушетках, прямо в креслах. Хаус, Уилсон, Форман, Тауб, Кадди — они все стали жителями этого острова отчаяния. Дни и ночи слились в один бесконечный, серый кошмар, состоящий из писка мониторов, кашля и тихих, сдавленных рыданий.

Через 48 часов первые результаты стали очевидны. Тринадцатая вышла из комы. Ее неврологические симптомы начали отступать. Катнер все еще был без сознания, но его показатели стабилизировались. Из восьми других пациентов выжили пятеро.

Это была победа. Горькая, крошечная, но победа.

Формулу передали военным. По всему миру, в десятках лабораторий, началось массовое производство «Ариадны». Конец был еще далеко, но он, по крайней мере, стал виден на горизонте.

На третью ночь, когда кризис, казалось, начал ослабевать, Хаус сидел один в своем кабинете. Он не мог спать. Он просто смотрел в окно на огни военного оцепления.

Дверь тихо открылась.

Он не обернулся. Он думал, это Уилсон.

— Если ты принес мне кофе без сахара, я тебя уволю, — пробормотал он.

— Кофе вреден для вашего сердца, доктор, — ответил спокойный, слегка искаженный фильтром женский голос.

Хаус медленно повернулся.

На пороге стояла она. «Ангел». В том же легком, тактическом костюме. Но шлем был снят.

Она была молодой. Не старше тридцати. Коротко стриженные платиновые волосы. Лицо — красивое, но холодное, почти безэмоциональное, с глазами разного цвета — один голубой, другой зеленый. На скуле — тонкий шрам.

Она смотрела на него без улыбки.

— У нас мало времени, — сказала она. — Они думают, что победили. И «ястребы», и «голуби». Они ошибаются. Война только начинается. И вы, доктор Хаус, теперь — ключевая фигура на доске. Нравится вам это или нет.

Она развернулась на каблуках и исчезла так же быстро и незаметно, как появилась.

* * *

Прошла неделя.

Слово «кризис» сменилось словом «рутина». Но это была рутина ада. Принстон-Плейнсборо превратился в гигантский, отлаженный механизм по борьбе со смертью. Военные развернули полевые госпитали на парковке. Новые партии «Ариадны» прибывали каждый день. Чума отступала. Медленно, с боями, оставляя после себя тысячи мертвых и десятки тысяч сломленных, но отступала.

Для команды Хауса это была неделя, проведенная в чистилище. Они не покидали больницу. Они жили здесь, спали на кушетках, питались армейскими сухпайками и бесконечным, черным кофе.

День третий. Разговор у постели.

Форман сидел у койки Катнера. Лоуренс все еще был в коме, но его состояние было стабильным. Форман молча менял ему капельницу. Он делал это сам, не доверяя медсестрам. Он чувствовал свою вину. За то, что не смог защитить. За то, что отправил его в это пекло.

— Ты всегда был слишком оптимистичен, — тихо сказал он спящему другу. — Верил в лучшие исходы. В инопланетян. В то, что Хаус — на самом деле добрый. — Он усмехнулся. — Пожалуй, в инопланетян поверить было проще.

Он поправил его одеяло.

— Но ты спас нас. Твоя последняя, безумная идея. Она сработала. Так что теперь твоя очередь. Ты должен выкарабкаться. Потому что если ты этого не сделаешь… я не прощу ни себя, ни его. Слышишь?

Ответа не было. Только ровный писк монитора.

День пятый. Разговор на крыше.

Тауб нашел Тринадцатую на крыше больницы. Она стояла, глядя на город, который медленно возвращался к жизни. Она была еще слаба, но уже твердо стояла на ногах.

— Как ты? — спросил он, становясь рядом.

— Жива, — ответила она. Простое слово, которое теперь имело для них обоих совершенно новый вес. — И это… странно.

— Что именно?

— Все. — Она обвела рукой город. — Я всю жизнь жила с мыслью, что меня убьет моя собственная генетика. Медленно, неотвратимо. А потом пришло… это. И почти убило меня за три дня. А теперь… — она посмотрела на свои руки. Тремора не было. — …теперь я чувствую себя… здоровой. Впервые за много лет. Ирония, да? Чтобы излечиться от страха смерти, мне нужно было умереть по-настоящему.

Они молчали, глядя на закат.

— Что будешь делать дальше? — спросил Тауб.

— Не знаю, — ответила она. — А ты? Вернешься к исправлению чужих носов и жизней?

— Не думаю, — Тауб покачал головой. — После такого… трудно снова делать вид, что форма носа — это серьезная проблема.

Они понимали, что уже никогда не смогут стать прежними. Война оставила на них свои невидимые шрамы.

День седьмой. Разговор в кабинете.

Хаус сидел в своем кабинете. Его раненое плечо все еще болело, но он уже обходился без обезболивающих. Он смотрел на свою доску. Она была чистой. Впервые за много лет на ней не было ни одной загадки. И эта пустота была почти невыносимой.

Вошел Уилсон. Он поставил на стол два стакана с виски.

— Я подумал, что сегодня можно, — сказал он.

Они выпили. Молча.

— Ты спас мир, — наконец сказал Уилсон.

— Я просто убирал беспорядок, который сам же и помог создать, — ответил Хаус.

— Ты не виноват, Хаус.

— Я выгнал его, — сказал Хаус, глядя в свой стакан. — Я посмотрел на нулевого пациента, на ключ ко всему этому аду, и сказал ему, что он — банальность. Если бы я просто…

— …ты бы ничего не изменил, — перебил Уилсон. — Все уже было запущено. Ты сделал то, что должен был. То, что мог. Ты не бог. Ты просто человек.

— Я знаю, — ответил Хаус. И в его голосе впервые не было ни сарказма, ни горечи. Только тихая, тяжелая усталость. — И это — самое паршивое.

Они сидели в тишине, двое друзей, переживших конец света. Они знали, что шторм прошел. Но они так же знали, что океан никуда не делся. И новые штормы еще будут.

Именно в эту ночь, когда казалось, что самое страшное уже позади, и мир медленно, со скрипом, возвращается на свою ось, в его кабинет вновь вошла она.

«Ангел».

Хаус не вскочил. Не потянулся за оружием, которого у него не было. Он просто смотрел на нее. На женщину, которая вошла в его кабинет так же бесшумно, как входит мысль.

Она была без своего футуристического костюма. Простые черные брюки, серая водолазка. Ничто в ее виде не выдавало солдата удачи, способного в одиночку уничтожить отряд коммандос. Кроме взгляда. Ее глаза — один голубой, другой зеленый — смотрели на мир с холодной, отстраненной ясностью хирурга, изучающего пациента.

— В прошлый раз ты ушла, не попрощавшись, — сказал Хаус, нарушив тишину. — Я уж было подумал, что обиделась.

— У меня были дела, — ответила она. Ее голос, без фильтров и искажений, был низким и ровным. — Нужно было замести следы. Ваши. И свои.

Она подошла к его столу, но не села.

— Кто ты? — спросил Хаус. — «Ангел» — это мило, но я предпочитаю знать имена тех, кто спасает мою задницу.

— Имена — это ярлыки. Они не имеют значения, — сказала она. — Можете звать меня Евой. Этого будет достаточно.

— Ева, — повторил Хаус. — Символично. Ты принесла нам плод с древа познания. Правда, он оказался слегка радиоактивным.

— Знание всегда опасно, доктор. Вы должны это понимать лучше, чем кто-либо.

Она посмотрела на него в упор.

— Я пришла не для светской беседы. Война не окончена. Она просто перешла в другую фазу. В холодную. «Ястребы» понесли серьезные потери. Кейн был их ключевой фигурой. Но они не уничтожены. Они затаились. А «голуби»… — она криво усмехнулась. — …они теперь ваши лучшие друзья. Правительство официально взяло «Проект Прометей» под свой контроль. «Ариадна» стала государственной тайной. А вы, ваша команда, — вы стали ее хранителями. И ее первыми подопытными.

— Что это значит? — спросил Хаус.

— Это значит, что вы больше никогда не будете свободны. Вы теперь — стратегический актив. Вас будут охранять, изучать, контролировать каждый ваш шаг. Вы знаете слишком много. Вы — живое доказательство того, что ViroTech существует. И ни одна из фракций не может позволить себе, чтобы вы заговорили не с теми людьми.

Это была не угроза. Это была констатация факта. Они выжили в аду только для того, чтобы оказаться в позолоченной клетке.

— А ты? — спросил Хаус. — Ты на чьей стороне? «Голубей»?

— Я на своей стороне, — ответила Ева. — «Голуби» хотят контролировать вирус. «Ястребы» — использовать его как оружие. А я… я считаю, что такие игрушки не должны существовать в принципе. Ланг был гением и идиотом одновременно. Он создал абсолютное оружие и верил, что сможет удержать его в руках.

Она подошла к окну.

— Я помогла вам не потому, что вы мне нравитесь, доктор. А потому, что ваш хаос, ваша непредсказуемость, была единственным инструментом, способным сломать их идеальный, предсказуемый план. Вы были моим тараном. И вы справились блестяще.

— И что теперь? — спросил Хаус. — Ты пришла сказать мне «спасибо» и исчезнуть?

— Я пришла, чтобы сделать вам предложение. — Она повернулась к нему. — Эта война будет долгой. ViroTech — это гидра. Вы отрубили одну голову, но на ее месте вырастут две. Официальные методы — правительство, спецслужбы — они не сработают. Они слишком медленные, слишком бюрократичные. Нужны другие методы. Нужны люди, которые умеют думать нестандартно. Которые не боятся нарушать правила. Которые знают врага изнутри.

Она положила на его стол маленькое, тонкое, как кредитка, устройство.

— Это — защищенный коммуникатор. Когда вам надоест сидеть в вашей новой, удобной клетке. Когда вы поймете, что просто выжить — недостаточно. Когда вы захотите продолжить игру… — она сделала паузу, — …нажмите на кнопку. Я найду вас.

Она развернулась и пошла к двери.

— Ева, — позвал ее Хаус.

Она остановилась, не оборачиваясь.

— Почему? Почему ты это делаешь?

Она молчала несколько секунд.

— У Виктора Ланга была дочь, — тихо сказала она. — Она умерла от лейкемии. Но до этого… до этого ViroTech использовала ее в одной из своих ранних программ по генной терапии. Без ведома отца. Они обещали ему лекарство. А на самом деле — они просто ставили на ней опыты. — Она повернула голову, и в ее глазах, одном голубом, другом зеленом, Хаус впервые увидел не холод, а огонь. — Ее звали Ева.

Она вышла, и дверь за ней тихо закрылась.

Хаус остался один. Он посмотрел на коммуникатор на своем столе. На этот ключ к новой, еще более опасной войне.

Он не стал его трогать. Пока.

Он просто взял свой мячик и подбросил его в воздух.

На его доске не было загадок. Но весь мир за окном теперь стал одной, гигантской, неразрешимой загадкой.

И он как никогда отчетливо чувствовал, что игра только начинается.

КОНЕЦ