Крылатая Тьма (Ramainen duath) (джен)

«Хаотичность — естественный путь развития материи в отсутствие вмешательства Создателя. А теперь представьте общество, построенное на таком принципе, общество, для которого порядок в широком понимании этого термина — не только бесполезен, но и стал едва ли не абсолютным табу. Затем, если это не ужаснёт вас, направьте мысль дальше — вообразите, что за личности создаются и воспитываются таким обществом».

© Н`ар се-Тун, из предисловия к книге «Современные илитиири».

« — …и в завершение нашего интервью хотелось бы задать последний вопрос, мэси се-Тун. Ваша книга, разошедшаяся тиражом в несколько биллионов, как сказано ранее — прежде всего научное исследование, и целая часть в ней посвящена анализу характерных черт личности илитиири. Что бы вы посоветовали человеку, попавшему в сферу интересов одного из них?

— Постарайтесь выжить».

Сетевое издание «Денебский менсуэль», C.Y. 14372.

Музыка к главе: http://dannelyan.do.am/Ramainen_duath_ch8.mp3

* * *

Уже утром Драко всерьёз задумался: что заставило его вчера принять такое решение? С того момента, как наследник рода Малфой стал осознавать себя, как личность, его учили самоконтролю, вновь и вновь повторяя: «Власть над ситуацией невозможна без власти над собой».

Так почему слёз ещё вчера чужой девочки оказалось достаточно, чтобы пообещать себе — и ей — такие вещи? Почему сейчас, спустя часы, находясь в своей комнате, он не чувствует такой же привязанности к… сестре, но готов исполнить обещанное?

Первая версия оказалась донельзя глупой: эмпатия. Нет, это невозможно — в родовом доме, под защитой его стен повлиять на чувства законного обитателя? Глупость. Вторая ничуть не лучше: легилименция в исполнении шестилетнего(1) ребёнка — чушь. Его личный тренер ментальной дисциплины говорил однозначно: «первые шаги — не ранее тринадцати-четырнадцати лет, да и то при условии склонности разума к чёткой организации мысли». Подчиняющие волю зелья и заклятия — отметаем сразу, у Саиф даже волшебной палочки нет, да и не заметить такое...

Расслабившись, Драко задержал дыхание и медленно-медленно выдохнул, очищая сознание. Ответ был где-то рядом — интуиция не может ошибаться, пока ей безоглядно веришь… эврика! Ещё дед не раз рассказывал, что веками мужчин рода Малфой объединяла склонность «стремиться к беде», участвовать в событиях и действиях, гибельных порой для целых государств и народов — но выживать. Помогало им в этом стремление всегда защищать самое ценное: жизнь и кровь семьи. Как следствие, стоило Драко подумать о Саиф, словно о сестре, пусть на миг — но действительно вообразить, что она его кровная родственница, и семейная черта дала о себе знать.

Стоило разрешить загадку и, кажется, даже дышать стало легче. Однако, уже стоя перед зеркалом и одеваясь к завтраку, Драко поймал себя на мысли, что выбрал наряд, более подходящий для одной из отцовских встреч с союзниками, чем для утреннего чаепития с семьёй. Досадливо поморщившись, развязал узел галстука и переоделся.

К тому времени, как он спустился в столовую, все уже были заняты завтраком. К его удивлению, Саиф чувствовала себя, казалось, совершенно свободно: в тот момент, как Драко вошёл, она, покраснев от удовольствия, с такой скоростью поедала тосты с джемом, словно её неделю не кормили. А обернувшись и взглянув на «брата», покраснела ещё сильнее и что-то зашептала на ухо Нарциссе, то и дело начиная хихикать.

«Девчонки, — мрачно подумал Драко, — я переживаю о вчерашнем, а она, наверное, уже всё забыла. Вот и беспокойся о них после этого…»

Поздоровавшись со всеми, он уселся на привычное место за столом и углубился в принесённый с собой график тестов на следующую неделю. Конечно, готовиться уже поздно, но кое-что повторить не помешает. Особенно это касается трансфигурации и зельеварения. Ярко представив, как именно профессор Снейп охарактеризует отцу все допущенные ошибки, Драко твёрдо решил посвятить сегодняшний день учебникам и домашней лаборатории.

Впрочем, уже через пять минут он подумал, что лучше бы позаниматься в воскресенье, а сегодня, скажем, полетать и дочитать ту книжку о заговоре и странных самоубийствах. К концу завтрака Драко преисполнился уверенности, что не сможет целый день в воскресенье заниматься в лаборатории: ведь на вечер он планировал поискать в библиотеке что-нибудь по истории рода Гринграсс, как обещал сам себе ещё несколько дней назад. И заодно нужно придумать, как связываться с Алгаром, раз уж совиная почта — не выход…

Именно так мало-помалу зельеварение оттеснялось всё дальше и дальше, пока не оказалось, что заняться им удастся лишь вечером в среду, как раз перед практическим экзаменом. Но какого нормального девятилетнего ребёнка это беспокоит?

* * *

Скрипучие дверцы на входе, петли которых последний раз смазывали, похоже, ещё при Питте Младшем, или — как сказали бы здесь — при Джефферсоне, распахнулись, пропуская внутрь салуна очередного посетителя. Сидевший за одним из столов в углу полупьяный завсегдатай последовал примеру остальных присутствующих, придирчиво осмотрев вошедшего и задаваясь несложным вопросом: а как тот поведёт себя в драке?

Надо сказать, что без этого «увеселительного мероприятия» редко обходился хотя бы один вечер в салуне «Святой Джебб». Сам Джебб, проявивший в выборе названия знание истории пополам с чувством юмора, по своему обыкновению меланхолично протиравший барную стойку, относился к дракам с пониманием: как-никак, именно им его заведение обязано своей популярностью.

Не найдя в вошедшем ничего интересного, наш любопытствующий вернулся к главному объекту своего внимания — бутылке со скотчем, одновременно пытаясь прислушиваться к рассказу друга, уже надравшегося до стадии, когда ещё помнишь, сколько выпил, но уже без разницы, по какому поводу.

Спустя полбутылки рассказчик замолчал, отключившись как раз посередине истории о путешествии из Англии на маггловском самолёте, а его друг обнаружил, что, во-первых, закончился лёд, а во-вторых, в помещении, видите ли, слишком жарко и слишком накурено, о чём он не замедлил сообщить всем присутствующим. Громко. Несколько раз.

Видимо, для большего эффекта он сначала вышел на середину зала, таща за собой стул. Встал на него, явственно пошатываясь и выдал речь. Мирно выпивающие в углу джентльмены — подумаешь, разбили две бутылки и полдюжины бокалов, это вы их ещё буйными не видели — не стерпели такого отношения к предмету обстановки и со словами: «А ну-ка слезь, ….!» вежливо предложили нашему герою спуститься на грешную… в общем, на пол. В ответ тот разразился тирадой о наглых янки, лезущих не в своё дело, перемешанной с комплиментами прочности объекта спора и предположениями о том, что «черепа у вас, девочки, будут послабее». Джентльмены отреагировали немедленно, в результате чего стул полетел в одну сторону, а оратор — в другую. Поднявшись на ноги и почему-то прокричав «Erin go Bragh!», хотя к потомкам владельцев холма Тара отношения не имел никакого, он запел «My name's Duncan Campbell from the shire of Argyll…», что ужаснуло бы каждого настоящего ирландца, и, улыбнувшись во все тридцать два, продолжил приятное общение, схватив собрата того стула, с которого всё и началось.

Побоище случилось воистину эпичное, ибо на сторону защитников красоты предметов о чётырёх ножках встала половина присутствующих, а вторая половина — кому жутко понравилось кричать «Erin go Bragh» на разные лады — присоединилась к своему вождю-оратору.

Спустя три минуты, пару вывихов и с десяток выбитых зубов в двери салуна ворвались доблестные офицеры полиции, с охотой присоединившиеся к потехе.

Спустя десять минут всё стулья были разобраны на составляющие и использовались для избиения ближнего своего, столы превратились в щиты и тараны, полиция держала в углу оборону, а друг «вождя», морщась от шума, недоумённо оглядывал поле брани. Сам вождь-оратор, взгромоздившись на один из столов, дирижировал битвой с лицом гения, создающего шедевр высокого искусства. Что же до Джебба, то он по-прежнему меланхолично протирал стойку, сметая с неё вместе с осколками стекла и щепками пребывавших в отключке посетителей.

Чуть погодя в салун ворвалось полицейское подкрепление в бронежилетах и шлемах с прозрачными щитками. Завидев их, толпа радостно взвыла нечто подозрительно похожее на охотничий клич стаи бешеных сурикатов и кинулась поприветствовать «гостей». Воспользовавшись суматохой, оратор, шагая по столам, спинам и головам, пробрался в угол к другу, выдернул его со стула, обхватил за плечи и… пропал вместе с ним. Среди царившего в салуне хаоса никто этого так и не заметил.

Возникнув на склоне холма милях в сорока, Сириус выпустил Ремуса, повалился на спину прямо в траву и оглушительно захохотал. Повернувшись к другу, он окинул того взглядом, словно говоря: «Я же обещал, что будет весело!»

Вежливый Ремус сел на траву и улыбнулся — кривовато, потому что после выпитого и аппарирования его сильно мутило. Отвернувшись, Сириус перевёл взгляд на небо, ещё раз расхохотался, а отсмеявшись, показал вверх и спросил:

— Это облако похоже на снитч, правда?

Запрокинув голову, Ремус всмотрелся и молча кивнул.

— А вот это — на домик Хагрида. А во-он то — на мой мотоцикл, помнишь?

Ремус ещё раз кивнул и аккуратно улёгся там, где сидел. Кашлянул и задумчиво сказал:

— Ты всё-таки меня напоил…

— А то! Мы же поспорили! А ты: «да я, да никогда, зачем мне это»…

— И зачем?

— Да хотя бы затем, чтобы сейчас лежать тут и смотреть на облака. А вон там, повыше на холме — одуванчики. И жара. Осень вроде, а тут жара…

Сириус замолчал и стало слышно, как ветер шумит в траве у подножия холма.

— Сириус.

— М-м?

— Спасибо.

— Угу…

Ветер. Где-то высоко-высоко поёт жаворонок.

* * *

Вечером среды, тринадцатого сентября, Гаррет возвращался из Министерства одновременно довольным и огорчённым. Причин для первого было несколько: во-первых, профессор Слагхорн отозвался о его работе над зельем исцеления как о «превосходной» и даже Северус пробурчал нечто вроде «не слишком плохо». Во-вторых, наконец-то был найден способ общаться с Малфоем, но потому Гаррет и огорчался, что не додумался до этого сам. Всё оказалось очень и очень просто — Драко принёс с собой точно такие же тетради-дневники, с помощью которых сам Поттер переписывался с Фредом и Джорджем. По словам нового друга, дневники продают совершенно свободно в Косом переулке, а на осторожные расспросы Гаррета о внимании к приобретению со стороны Министерства Драко только удивился — нет, ничего такого.

Огорчение доставляло и то, что Гермиона вот уже несколько дней напрочь отказывалась разговаривать с ним. И пусть бы дулась, сколько хочет — но со всеми другими, даже с Джеффри, она общалась, как и прежде, а на прямой вопрос только фыркнула и захлопнула перед носом дверь. С одной стороны — сильно нужно, но с другой — теперь Гаррет не мог узнать у неё о беспалочковых способностях.

Зайдя в свою комнату, он наскоро переоделся, сел за стол и собирался было уже написать Малфою — просто так, для проверки — как почувствовал, что очень устал. Сонливость навалилась словно из ниоткуда, глаза закрывались сами собой и не успел Гаррет подумать, что это очень странно, как…

…открыл глаза. Привычных стен спальни вокруг не было. Да и вообще вокруг ничего не было — сплошная чернота. Стул, надо отдать ему должное, никуда не исчез — Гаррет, схватившись за края, привычно нащупал слегка торчащий мебельный гвоздик с обломанной шляпкой, о который несколько раз колол пальцы. Почему-то, несмотря на полную темноту, совсем не было страшно. Прислушиваясь к звукам вокруг, он понял, что это волны — плещут о берег, но не как на море, а слабо, совсем слабо. Воздух пах сыростью и камнем, но был совершенно неподвижен, и — ни запахов травы, ни цветов, ничего другого. Почему-то всё это казалось очень знакомым, словно он уже был здесь, в этой пещере. Стоп, откуда он знает, что это пещера? «Точно. Это сон. Всего лишь сон, потому мне всё кажется знакомым и ничуть не страшно».

— Это не сон. И ты действительно был здесь раньше, dalhar(2).

Вздрогнув от неожиданности, Гаррет огляделся, пытаясь понять, откуда идёт этот голос. Ничего и не увидел и, набравшись храбрости, дерзко спросил:

— Вы что, читаете мои мысли?

— Z’talin(3). — Непонятно бросил собеседник. — Посмотри налево.

Словно против своей воли, Гаррет повернулся и увидел в темноте, примерно на уровне своей головы, если встать, странные светящиеся кружки с чернотой внутри. Вот они исчезли, а через миг появились снова, и Гаррет вдруг понял: да это же глаза! Это радужки светятся изнутри!

— Вот ты меня и увидел. У вас же считается вежливым показать себя собеседнику? — прозвучало на редкость издевательски. Видимо, незнакомец вновь прочёл его мысли, потому что засмеялся — мелодично, но как-то очень холодно.

— Что вам нужно?

— Мне нужно, чтобы ты делал то, что я скажу, и делал в точности. Да, слышу, «и с чего ты должен это делать»? Я спас тебе жизнь, когда ты тонул в этом самом подземном озере — помнишь? Отправил домой.

Вот тут Гаррет вспомнил — и пещеру, и темноту, и этот хрипловатый красивый смех — так ярко, что вновь будто ощутил прикосновение пальцев ко лбу.

— Что вам нужно?

— Ты повторяешься. Я — нет.

— Но… зачем…

— Если скажу, что просто развлекаюсь, не поверишь? У меня есть планы, чёткие, конкретные планы на ваш мир и его прошлое, настоящее и будущее. А ты — один из тех, кто будет планы «претворять в жизнь» — так, кажется, у вас говорят? И ты же будешь элементом хаоса, который нужен мне, чтобы не заскучать.

— Не понимаю. Ничего не понимаю. Я не хочу и не буду. Вы спасли мне жизнь? А по чьей вине я попал сюда? — Гаррет спорил, чувствуя, как изнутри поднимается злость, но и липкое, противное чувство обречённости — никогда не испытываемое им прежде, а потому очень-очень страшное. Словно все споры впустую, потому что — откуда-то он знал это — ничего уже не изменишь, и дело не в долге жизни, а во власти, которую это существо имеет над ним.

— Вижу, ты понял. — Тот же холодный смех. — Ну что, продолжим пустословие, или ты готов выслушать первые распоряжения, dalhar?

— У меня такое чувство, что я видел вас раньше, до того, как тонул, — с неизвестно откуда взявшейся уверенностью сказал Гаррет.

— Было так. Но об этом — и о многом другом, например, откуда у тебя такая сила, я расскажу потом, и это знание тебе придётся заслужить.

— Сила?..

— Ещё не понял? Другие оказались умнее тебя — встретишь их, когда придёшь в «Хогвартс», а дальше — всё будет зависеть от твоего и их ума, желаний и степени ненависти… Нет, я не расскажу. Нет, не отвечу.

— Хватит читать мои мысли!

— Не заслужил. О, да ты всерьёз решил выбраться отсюда и забыть обо мне! А что, если скажу, что все твои близкие умрут, если не будешь делать того, что я повелеваю?

— Вы не посмеете! Вы… не сможете!

— Не я сделаю это, глупец. Но так будет, а ты пока слишком слаб и необучен, чтобы помешать. Впрочем, радуйся — я не собираюсь давать тебя даже иллюзию выбора. И потому вот первое распоряжение: ждать. До первого года в «Хогвартс» меня не увидишь, но дам тебе способ связи и нечто вроде оружия.

Неяркий, но ослепительный после сплошной темноты, свет почти ослепил Гаррета. Проморгавшись и сощурившись, он увидел, что впереди возвышается треножник, на верхушке которого не горит факел, как тогда, а переливается облако света, не похожего ни на что из виденного им раньше. Не солнечный и не лунный, он словно был живым, мерцающим, но постоянным, как будто — точно, кто-то собрал вместе свет многих звёзд, как они видны с поверхности земли. Наверное, он мог бы любоваться этим очень долго, если бы не почувствовал опять, как против воли наклоняет голову, глядя вниз. От неожиданности и смущения широко раскрыл глаза: на полу у подножия треножника, прикованная к нему наручниками, с заведёнными за спину руками сидела на коленях девушка, склонив голову так, что ясно видны были только затылок — очень коротко остриженные тёмные волосы — и спина, неестественно блестевшая в звёздном свете.

— Почему она…?

— Поза покорности. Традиция.

— Нет, почему… она…

— Потому что это вещь, а не «она». А вещам нельзя иметь что-то своё, даже если это бесполезные клочки ткани, называемые у вас «одеждой». Впрочем, можешь приказать этому найти что-нибудь, если так тебя не устраивает… Да, правильно понял — это и есть оружие. Что это может — спросишь сам, но, если не случится ничего опасного для тебя, до первого года учёбы ты и… это тоже не увидишь. Что за нелепый у вас язык — нужных оттенков смысла просто нет!.. — и резко, без перехода: — У тебя осталось мало времени.

По тону, каким была брошена последняя фраза, Гаррет понял, что незнакомец ждёт вопросов, и вопросы десятками так и теснились в голове, но от шока вырвалось только:

— Имя! Как её зовут?!

— Придумаешь сам, как называть, — вновь засмеялся тот. — Помни: это не подарок, а на время… Пора.

Поняв, что сейчас произойдёт, Гаррет зажмурился, но даже сквозь веки по глазам ударила вспышка, зашипело, обдало волной холода, тело, как и тогда, потеряло вес и накрыла темнота. Почувствовав запах чернил, открыл глаза и увидел, что сидит на том же стуле, в своей комнате, а на столе лежит перевёрнутая чернильница. Через секунду обрушилась тяжесть, но в этот раз повезло — он потерял сознание почти сразу.

* * *

Шаги в темноте. Замедленное, едва слышное дыхание. Видьяраджа неторопливо открыл коробок спичек, достал одну и резко чиркнул. Едва вспыхнула сера, как тишина взорвалась лязгом стали — те, кто ходил в темноте, напали друг на друга, сжимая в одной руке короткий кинжал, а в другой — румал(4). Спичка, помедлив, разгорелась, открывая тренированному взору наставника, вовремя прикрывшего глаза, не размытые силуэты, а двух бойцов, стремящихся пробить защиту друг друга и отобрать оружие — что было условием победы. Когда огонёк уже обжигал пальцы, Видьяраджа плавным движением погасил его и бой замер. Вслушиваясь в ставшее более громким дыхание справа, он негромко произнёс на майтхили(5):

— В убийстве острием нет страсти, как в убийстве лезвием…(6)

Вынув вторую спичку, замолчал, словно ожидая ответа. Пламя занялось, противники схватились вновь. К тому времени, как огонёк угас, стоящий слева боец зажал руку другого в болевом приёме, одновременно приближая кинжал к груди. В наступившей темноте стало слышно уже дыхание обоих, шорох босых ног по каменному полу и аккомпанементом прозвучало:

— …убийство острием лишено артистизма…

Новая спичка, в свете пламени которой второй боец выворачивается из захвата и отбрасывает кинжал первого своим, затем пригибается и набрасывает на запястье противника румал… пытается набросить, потому что первый вместо отскока назад почти прыгает вперёд, странно вывернув кисть руки с кинжалом и целясь в горло. Улыбаясь, наставник прежде времени гасит спичку и договаривает:

— …но пусть тебя это не останавливает, если плоть, раскрываясь, сама себя предлагает. Ты мертва. Помните: дыхание, дисциплина и покой. Просветлённый сказал: «Самое большое поражение в жизни человека — это надменность. Победив себя, ты выиграешь тысячи битв». Ещё раз.

И снова — лязг стали, прыжки и обманные движения, попытки противника если не задушить, так заколоть — поединки в почти полном мраке, где цель — даже не победа, а обучение, узнавание противника, чтобы затем, когда придётся вместе стремиться к одной цели, знать все сильные и слабые стороны друг друга.

К тому времени, как спичечный коробок опустел, прошло больше часа, бойцы смертельно устали, едва находя силы вновь и вновь атаковать и уклоняться, а наставник не истощил и десятой части тех поучений, наставлений и афоризмов, которые знал.

Отойдя от стены, он, не зажигая лампы, прошёл в дальний угол и открыл широкие двери, из-за которых в комнату проник плеск воды — о края каменного бассейна, негромкий шум спокойного потока и запах расплавленного воска вместе с благоуханием ароматических масел. Развернувшись к молча ожидавшим бойцам, он сказал:

— В ванную, хорошенько отдохните и сделайте несколько упражнений, как обычно. Потом поднимайтесь наверх — нам с мамой нужно вам кое-что рассказать.

Дождавшись, пока дочери скроются за дверью, отец прикрыл её и улыбнулся: надо же, как быстро они взрослеют! Им уже можно доверить семейные клятвы…

Через два часа, переодевшись в новые сари, словно чувствуя приближение чего-то особенного, сёстры поднялись в верхнюю комнату, где отец с матерью уже ждали их. Жестом указав дочерям, где сесть, Видьяраджа начал:

— Эта история началась почти два века назад, после окончания маратхских войн. Мой прадед Андрави во время тех событий был правителем одной из территорий, подчинённых клану Холкар — причём не как джагирдары, а по родству крови и магии. Когда Яшвант Холкар одержал верх над кланом Шинде, прадед впервые начал сомневаться в стабильности будущего нашего рода, и дальнейшие события показали, что не зря. Когда спустя несколько лет зашла речь о подписании договора с британцами, Андрави предвидел, что образуется нечто вроде того, чем потом и стало княжество Индаур. Конечно, он возражал, спорил и даже не явился на подписание мира в Мандесвар. Его сын, мой дед, с рождения привык слышать от своего отца, что британцы опасны для нас — и убедился в этом. Во время войн за независимость Холкары поддержали британцев — они-то прекрасно знали, что дело вовсе не в винтовке Энфилда(7), а в стремлении Британской короны отобрать нашу страну и её богатства у Ост-Индской компании. Тогда дед и встретил человека по имени Артур Бенхамин Поттер — тот только что прибыл из Англии и командовал полком, расквартированном неподалёку от Мирута. Во время первых волнений именно Поттер был одним из офицеров, не потерявших присутствия духа и сумевших заручиться поддержкой солдат одиннадцатого бенгальского полка — именно это спасло многие британские семьи от разъярённой толпы. Через несколько недель, несмотря на всё сильнее разрастающуюся войну между британцами и нашим народом, дед и Поттер уже были почти друзьями. А полгода спустя, когда отряд под командованием Поттера отступал с боями из-под Канпура, тёмной ненастной ночью дед переправил Артура с остатками его отряда на свои земли, лечил и укрывал их. Там Поттер и познакомился с сестрой деда. Её звали Дивия и даже ваша прабабушка признавала, что не было на нашей земле женщины прекраснее и умнее. Спустя несколько недель, когда выпала возможность для британцев вернуться к побережью, остающемуся под контролем Компании, Поттер попросил у деда разрешения жениться на его сестре. Тот спросил её мнения — Дивия высказалась против. Узнав об этом, Поттер пришёл в ярость, но, казалось, примирился — так думали все. Однако через четыре дня, переправив с помощью портключей Поттера и его отряд на побережье, дождавшись их отплытия, дед вернулся домой и обнаружил, что его любимая сестра пропала. По рассказам перепуганных домочадцев выходило, что какой-то ракшас проник ночью в дом, ранил двух слуг и забрал Дивию с собой. Безутешный, дед снова и снова допрашивал слуг, пока не вспомнил о странной отлучке Артура в то время, когда его люди ждали разрешения подняться на корабль. По возвращении Поттер тащил за собой большой оружейный ящик, запретив кому бы то ни было к нему прикасаться…

Всё совпадало. Вне себя от горя и ярости, дед решил немедленно отправиться в погоню, но как раз в то время война добралась и до наших земель — приходилось защищаться то от обезумевших сипаев, то подавлять восстания местных, а то и сражаться с давними недругами — британцами. К тому времени, как война закончилась и улегся послевоенный хаос, когда наша семья наконец оказалась в безопасности — прошло долгих три года. Было ли то печальным совпадением или нет — но в последние дни войны деда тяжело ранили, а его сын ещё был мал и не мог нести бремя главы рода, по мере сил лишь помогая в управлении своему отцу. Тем не менее, дед собрался ехать в Англию — добиваться у Поттера правды, а у Британской короны — справедливости. Однако, на полпути из поместья к снаряжённому и ожидавшему его кораблю деда настигла печальная весть из дома: туда пришло письмо, всего несколько строк, адресованных «главе рода» и подписанных рукою Поттера, извещавшего о том, что «Делия, дочь Андрави», умерла в Англии после тяжёлой болезни. И всё — ни слова утешения, ни просьбы о прощении — ничего. Именно тогда дед поклялся, что если не он — то его потомки отомстят Поттеру и его семье. У моего отца не было возможности исполнить эту клятву — вы помните, почему — но раз уж жизнь повернулась так, что нам пришлось покинуть Индию, я выбрал, где жить, помня и о мести, что должна совершиться.

Знайте теперь: Поттеры — наши враги. Я говорю вам об этом, потому что когда вы пойдёте учиться в Хогвартс — там будут и дети Джеймса Поттера, правнуки Артура. Следите за ними, попытайтесь стать к ним ближе — и нанесите удар, когда они будут наиболее уязвимы. Не зря я учил вас искусству владения оружием и магией — теперь вы почти готовы.

Замолчав, Видьяраджа внимательно посмотрел на дочерей — спокойны, как и всегда, но в глазах он видел ту решимость, которая всегда отличала его самого, делая даже самое сложное достижимым.

— Помните о том, что я сказал. Будьте осмотрительны, чтобы не попасть под ложное очарование Поттеров, как несчастная Дивия. А сейчас — идите спать. Завтра важный день.

Встав и поклонившись отцу, дочери удалились. Следом поднялась и Ситара, один за другим гася светильники в комнате. Когда остался последний, Видьяраджа спросил:

— Что беспокоит тебя?

— Ты поступил правильно, муж мой. Но мне видно то, что не заметно тебе — наша старшая уже поддалась очарованию, о котором ты говорил. Да, она никогда не видела Поттеров, но много читала о них и уважает их, как войнов, — искоса посмотрев на внешне невозмутимого мужа, Ситара договорила: — Ты сам воспитал её так. Ей нелегко…

В темноте спальни, когда никто уже не видел её, проворочавшись вопреки обыкновению несколько часов, Падма наконец призналась самой себе: отец прав. Прав во всём, такое предательство прощать нельзя. Она будет выполнять всё, что нужно, но всё-таки… попытается узнать, как было — убедиться, чтобы отбросить сомнения и убить. Потому что гнев был чем-то новым, а любопытство и желание стать ближе к нему — жило в ней давным-давно. Уже засыпая, тихо, чтобы не услышала сестра, Падма прошептала: «Гаррет Поттер».

* * *

Тиканье часов. Шуршание шестерёнок и лёгкий свист пара, вырывающегося сквозь щели причудливо собранного из мелких деталей прибора, установленного на отдельном столике справа от незажженного камина. Горячий чай с липовым мёдом, к которому он пристрастился без малого сорок лет назад во время путешествия по ветрено-промозглой, снежной, вьюжной — такой разной, но всегда одинаково-бескрайней Сибири. Ещё бы книга, лежащая на коленях — была собранием сочинений Верна или Дюма, а не частично запрещённым фолиантом по не совсем светлой магии — и можно быть почти счастливым, пусть и на краткие часы. Но нет, «мы имеем то, что имеем». Скоро придёт Аберфорт и от ощущения уюта и правильности происходящего не останется и следа. Брат всегда был элементом неопределённости в итак не слишком правильной семье Персиваля Дамблдора и тот памятный выпад на похоронах не открыл для Альбуса ничего нового, хотя и закончился для него сломанным носом. Что ж, он понимал брата — уже уверившись в видимом, тот был слишком зол, обнаружив, что от него вновь скрывали правду. Это логично и вписывается в личностный профиль.

Положа руку на сердце, Альбус предпочёл бы Аберфорту ничего не рассказывать — но уже тогда заклятие требовало огромных сил и поддерживать его в одиночку означало сосредоточиться только на этом, а довериться больше никому не мог — иначе, как и отец, закончил бы свои дни в Азкабане.

Альбус не помнит, сколько раз за последние полвека они пытались изменить существующее положение. В сущности, если бы не Аберфорт, он так и не стал бы ничего менять, но брат считал, что нельзя вечно ждать: «Ты не бессмертен, даже если воображаешь, что это так!», «Однажды в этом кабинете поселится кто-то другой и нам придётся раскрыть карты! Ты уверен, что этот кто-то будет хотя бы также благосклонен к ней, как старик Диппет?»

Фоукс зашевелился на своей жёрдочке и издал короткую трель, напоминая о времени. Встрепенувшись не хуже своего фамилиара, Альбус сказал: «Да-да, ты прав. Иди за ним» и вышел из-за стола. Когда за спиной у него полыхнуло во второй раз и нескладная тень Аберфорта упала на книжные полки, где Альбус расставил в нужном порядке массивные тома, потайная дверь уже открывалась. Не здороваясь друг с другом, братья прошли в маленькую круглую комнату, посередине которой висела ни на чём хрустальная сфера четырёх ярдов в диаметре. В центре сферы плавала в прозрачной синеватой дымке девочка, лет четырнадцати на вид.

Заклятие, применённое Альбусом в тщетной, как ему казалось, попытке если не исправить произошедшее, то хотя бы свести к меньшему злу, хранило Ариану вот уже девять десятков лет. Мир пережил две страшные войны и множество малых, братья постарели, могилы родителей почти исчезли, а она по-прежнему пребывала в безвременье, не ведая ничего и ничего не ощущая — уж это Альбус мог сказать точно, потратив годы, дабы убедиться, что не заставил сестру страдать ещё сильнее.

По-прежнему не произнося ни слова, Аберфорт жестом заставил сферу подняться выше, освобождая место на полу, где начал чертить перекрещивающиеся фигуры, изломанные, искорёженные, одним своим видом внушающие если не ужас, то смутное ощущение страха непременно. Старший брат в это же время наносил на сферу и стены комнаты дополнительную защиту, заодно позаботившись об энергетических затратах: канал, по которому Хогвартс питал сложную схему стазис-заклятия, почти зримо светился, перекачивая огромное количество заёмной силы. Наверное, в это время портреты замерли в рамах, домовые эльфы на кухне потеряли сознание, а ученики почувствовали во сне нечто странное, отдавая замку пусть малую, но толику своих сил. Глубинные запасы Альбус трогать попросту опасался — уж слишком непредсказуемые последствия это могло вызвать. Пока директором был Диппет, Альбус, конечно, и думать не смел о каких-либо попытках освободить Ариану — ему хватало того, что в обмен на обязанность преподавать он получил возможность переключить на Хогвартс затраты энергии для поддержания стазиса. Но, заняв место Армандо, уже не мог ничего возразить Аберфорту, мечтавшему вернуть сестру к нормальной жизни.

Подготовив ритуал, Аберфорт отошёл к стене, предоставив солировать старшему брату. Подняв палочку на уровень глаз, Альбус застыл, впитывая в себя как можно больше изменённой замком энергии, а затем резким усилием, соразмеряя ритм дыхания, попытался проникнуть в сферу заклятия, давно уже зациклившегося само на себя — увы, только это обеспечивало защиту Арианы, но и мешало узнать хоть что-то о её состоянии.

…тихий звон спустя лишь несколько минут возвестил, что теперь Альбус будет тратить собственные силы. Аберфорт, резко полоснув кончиком палочки наискосок через грудь, начал отдавать брату свои. Сияние вокруг сферы темнело, темнело, пока не стало почти чёрным и в этот момент Альбус внезапно оборвал монотонно звучащую формулу активации. Разочарованно, зло выдохнув, Аберфорт помог ему дойти до кресла в кабинете, вновь зашифровал вход в круглую комнату и спросил:

— Что?!

— Я не смог. Не то, чтобы не хватало сил — ты знаешь, мы могли продолжать, хотя стазис-поле поглощает почти всё.

— Если дело в перерасходе энергии, то раньше…

— Нет! Всё сложнее.

Аберфорт вопросительно молчал, что удивляло само по себе.

— Проблема не только в поглощении. Я оборвал активацию выхода из стазиса потому, что смог получить данные о её состоянии, и…

— И?

— Она слаба, слишком слаба. Вытащи мы её сейчас — и Ариана не проживёт даже нескольких минут. Помнишь, как мы пытались разобраться в той мешанине заклятий, поразивших её во время дуэли? Помнишь, как мы поняли, что она сама притянула их, не понимая до конца, что происходит, но желая защитить нас — всех нас? Эта смесь энергий изменила её, а сейчас я убедился — ещё и лишила почти всех жизненных сил.

— Рад, что оказался прав? Убедил, твой стазис был единственным выходом, что дальше?

— А дальше — самое важное. Мы не зря все эти десятилетия вливали в сферу всё новые и новые силы — наша сестра… здорова.

— Что? — вдруг севшим от волнения голосом. — Но мы думали…

— Мы ошиблись, брат. Ариана теперь полностью здорова физически и почти полностью — душевно. Не знаю, насколько пострадала память, но остальное — в почти полном порядке. Нам остаётся только вытащить её.

— Сколько?

— Несколько лет. Не скажу точнее, ещё нужно многое проверить, но не меньше шести-семи лет. Только тогда мы сможем убрать стазис, не рискуя её жизнью.

Это было жестоко — просто ждать. Альбус понимал, что всё сделано правильно, это успокаивало, но просто ждать — непривычно и слишком похоже на слабость. Словно он расписывался в собственном бессилии, как тогда, пытаясь и не сумев переубедить Геллерта.

Возможно, покажется необычным, но Аберфорт испытывал почти то же самое. Жить, чтобы искупить вину перед сестрой — и вдруг узнать, что в конечном итоге нужно сложить руки в ожидании, когда она будет готова вернуться в этот мир.

Уходя, он на миг обернулся и словно наткнулся на взгляд брата. Не странно ли — спустя почти век почувствовать, что у них есть что-то общее… одна на двоих мысль: когда она придёт в себя, как объяснить, в каком времени Ариана теперь оказалась?..

(1) Драко ошибся. Учитывая, что родилась Саиф в августе 1982 года, тесты в Министерстве Магии проходят, как было сказано, с восьмого по девятнадцатое сентября, а описываемые события происходят в 1989 году, Саиф не шесть лет, а только-только исполнилось восемь, она на год младше Джинни Уизли. Младше своих лет Саиф выглядит от того, где и как жила раньше. (прим.авт.).

(2) dalhar — «ребёнок». (прим.авт.).

(3) Z’talin — не чтение мыслей в узком смысле, а экстрасенсорные способности вообще. (прим.авт.).

(4) Румал — оружие тагов-душителей, платок или тонкий шарф с утяжелителем на конце. (прим.авт.).

(5) Майтхили — индоарийский язык, входящий в индоевропейскую семью языков. (прим.авт.).

(6) «В убийстве острием нет страсти, как в убийстве лезвием… убийство острием лишено артистизма… но пусть тебя это не останавливает, если плоть, раскрываясь, сама себя предлагает» — на самом деле это не одна фраза, а две, объединённые в одну — начало принадлежит Гурни Хэллеку, а продолжение — Данкану Айдахо, но обе части взяты из «Дюны» Фрэнка Герберта. Объединил, поскольку для меня они дополняют одна другую. (прим.авт.).

(7) «дело вовсе не в винтовке Энфилда» — поводом к т.н. «восстанию сипаев» в Индии стала новая винтовка Энфилда с капсюльным замком. Патрон, который надлежало скусывать, якобы пропитывался смесью говяжьего и свиного жира (корова является священным животным в индуизме, а свинья — нечистым в исламе). (прим.авт.).