Я не люблю (гет)

Кое-что о барменах, маленьких девочках и случайных встречах...

— Мартин, ты прав. Абсолютно. Предельно. Фатально.

В целом все верно... но в сути — досадный подвох:

Люди не куклы — они просто дети... — Похвально!

Глупые дети. — Им так нужно время... Продрог?

(С) Елена Павлова

Кто такой бармен?

Обычный человек за барной стойкой, скажете вы. Часто недалекого ума: ведь помилуйте — был бы ум, нашел бы приличную работу. Иногда смазливый — а почему бы и нет? Редко когда принимаемый во внимание разномастными посетителями: клерками «под тридцать», которые все еще стараются молодиться, создавая иллюзию, что вот она — жизнь — еще бурлит и искрится, как горная речка в солнечных лучах; ночными феями, поглощенными поисками очередной жертвы с пухлым кошельком; разбитными ребятами, для которых есть только сегодня, сейчас, которые убиты своей жаждой траты — времени, денег, молодости — да чего угодно, будь оно в избытке или недостатке, главное, чтобы было это заносчивое «пшик».

Мамины дочки, снимающие свои ангельские крылья перед приходом сюда и запихивающие их далеко под кровать — к мусору и пыли. Длинноволосые музыканты, мнящие себя звездами и считающие своим долгом либо что-то расколотить — как и положено светилам, либо просто свалить, не заплатив — какой-никакой эпатаж. Дешевые путаны с влажными губами, глазами и еще парочкой мест, которые скрыты от почтенной публики, давно растерявшие свой лоск и готовые обслужить тут же: за углом или в сортире. Потные мужланы, считающие себя в этом мирке хозяевами жизни благодаря паре сотен баксов в заштопанном внутреннем кармане пиджака.

Всю эту публику Боб знал наизусть. Знал их истории, знал их манеры, знал их проблемы. Даже если видел впервые.

И да — вы правы: он был просто человеком за барной стойкой. До поры до времени. Уже потом он становился психологом, жилеткой, дилером, лучшим другом, рукой помощи. Но если вы впервые дотронулись до тусклой оловянной ручки и потянули на себя легкую дверь, вливаясь в полумрак этого места — он для вас обычный человек. И вы о нем совсем ничего не знаете.

Вы не знаете, что обычный паренек Боб родился в бедном квартале. Вы не знаете, что Бобу два раза ломали нос в уличной драке, хотя внимательный взгляд смог бы заметить неровность в переносице. Вы не знаете, что Боб неравнодушен к парням — отсюда и серьга, и стиль в одежде. Если бы вы были чуть внимательнее, вы бы догадались, что Бобби очень религиозен.

Да, все дело в чертовой внимательности. Вы не замечаете деталей. Вы зациклены на себе. А вот бармен в заведении с эпическим названием «Пыль», том самом, что прямо по центру Кларкенуэлл-роуд — нет.

В тот день была безумно ясная погода. Ясная и теплая — редкость для Лондона, всё равно, что лето. Бобу хотелось открыть дверь настежь, впустить внутрь прогретый воздух, который легкими волнами направлялся от каменистых берегов Темзы по извилистым переулкам до сочной зелени Кенсингтонских садов. Ему хотелось следить за тем, как день подходит к концу, как небо окрашивается в цвет перезрелого граната, а минуты тают, как крупинки песка, пересыпающиеся из одного стеклянного сосуда в другой. Но створки открывались лишь на несколько секунд, впуская одиночных посетителей, стайки ярко раскрашенных девушек или компании парней.

Тот день не отличался от сотен предыдущих, ровно, как и сотен последующих, вы уж мне поверьте, Лондон не горазд на новизну. Этот город монохромен, он штампует дни, собирает их в недели, недели сортирует в месяцы, месяцы — в строгой очередности — в года. Все размеренно и по особому стандарту, известному, быть может, только самому Лондону.

Компания молодых ребят — он не видел их раньше — праздновала. Вчерашние школьники, сплоченные, дружные, что-то было за их спинами такое, заставляющее держаться вместе. Впрочем, они не представляли для Боба Хаггарда никакого интереса, и он вернулся к своим прямым обязанностям, краем глаза приглядывая за «детишками», мало ли, решат что учудить: молодые и горячие.

Она подошла к стойке робко и не смело, когда все разбились по парочкам. Села на высокий стул и стала пролистывать меню, которому редко кто уделял внимание. Боб решил помочь ей.

— Впервые в таком заведении? — спросил он с улыбкой.

Девушка зарделась. Щеки её порозовели, а в глазах вспыхнул огонек — это выглядело довольно забавно.

— Как ты узнал? — ответила она вопросом, гордо задрав подбородок.

Бобби усмехнулся, наблюдая за попытками девушки скрыться под внешней бравадой, и пожал плечами. Не объяснять же девчонке, что любители подобных заведений знают прайс наизусть.

— Интуиция. А почему ты одна?

Еще до того, как помрачнело её лицо, он знал, что попал в точку, и что именно эта тема её разговорит.

— Брось, улыбка — как манок для удачи, — бодро сказал он, пододвигая к ней наспех смиксованное нечто, ярко-красное, в тон к искрящимся волосам.

Она улыбнулась, и на щеках появились круглые ямочки.

Так он познакомился с Джинни Уизли; Джинни часто стала приходить — по пятницам, сперва просто выговориться. Так бывает, и Боб не видел для себя никакой новизны. Она рассказывала о семье: о братьях, о глупой невестке, которая просто не могла не раздражать даже одним своим видом, о родителях. Бобби знал, что за всем этим скрывается — Джинни постоянно чего-то не хватало. Её жизнь, полная и целая, была словно паззл без одного недостающего кусочка. И в глаза бросается, и заменить нечем, а деталь-то утеряна много лет назад, посему и не восстановишь.

Иногда Джинни рассказывала о своей мечте. Рассказывала — а Бобу становилось немного грустно. Всегда грустно видеть, как умирает что-то, пусть и заведомо лишенное шанса на выживание.

Её мечтой был парень. Как и у всех маленьких девочек — принц и герой. Как и все маленькие девочки — ждала и любила, долго и уверенно. И, как бывает в сказках с хорошим концом — дождалась. Герой всех спас, признался уже взрослой девочке в любви, и жили они...

Нет, вот тут вы должно быть ошиблись. Вовсе не долго и не совсем счастливо. Пока маленькая девочка взрослела, у героя появился свой ритм жизни, свои взрослые дела и свое расписание, в котором приходилось искать лазейки.

Кажется, герой Джинни был известным адвокатом; ну или не известным, но в том, что парень крепко завязан с законом, Боб был уверен — иначе с чего бы ему круглыми сутками пропадать на судах?

Спустя полгода, когда снежные комья с зимних ботинок посетителей растаяли в маленькие лужицы на полу при входе, а бывшие снежинки заискрились чуть заметными каплями в рыжих волосах, Джинни Уизли произнесла решающую фразу:

— Все чаще я просыпаюсь с мыслью «А не послать ли мне всё это к чертям?».

Боб перевел взгляд на тонкие пальцы, сжимающие кружку с согревающим глинтвейном — на безымянном он задержался особенно долго и осторожно произнес:

— Знаешь, создавать ведь всегда сложнее, чем разрушить.

Джинни поджала губы. После долгой паузы она сказала:

— Вот что ты бы сделал на моем месте? Он постоянно, нет, он всегда занят! Сегодня он сказал мне, что нужно разобраться с банковскими бумагами. Впервые за двадцать лет ему понадобилось разобраться с этими трахаными договорами и проверить гребаную отчетность! Что бы ты сделал на моем месте, Боб?

Боб лишь пожал плечами. На самом деле он не должен был давать советов.

— Не знаю, — сказал он. И, немного подумав, добавил: — Но я еще не встречал никого, с кем хотел бы остаться по-настоящему.

В тот вечер Джинни впервые ушла не одна. Её сказка разлетелась на осколки, не выдержав столкновения с реальностью. Но тот паззл её жизни, наконец, собрался — она нашла суррогат недостающей детали, и внимания теперь хватало в избытке.

Джинни приходила в одиночестве. Всегда. Неизменно садилась у стойки и неизменно заказывала коктейль в высоком вытянутом стакане. Но в ту субботу все произошло по-другому.

Вместе с ней пришла девушка. Она с опаской оглядывалась вокруг и была явно чем-то недовольна: именно такое выражение лица было у покойной матушки, когда Бобби в очередной раз приносил из школы результаты проверочного теста с оценкой «D».

Девушка, кажется, имела способность заражать своим недовольством окружающих. Спустя несколько минут, когда она, скривившись, выпила слащаво-красную клубничную «Маргариту», Джинни, растрепанная и злая подскочила к стойке.

Кому из них пришла в голову эта мысль — неизвестно. Скорее мысль была одна на двоих, призванная растормошить Гермиону — так её звали. И вот металлический шейкер поглощает белые кристаллики, которые энергично встряхиваются, растворяясь в его содержимом, а на лакированное дерево стойки ложится сумма несколько большая, чем за стандартный напиток.

А спустя еще полчаса, Гермиона танцевала вместе с заливисто хохочущей Джинни. Что плохого, что её монохромная жизнь разбавилась несколькими каплями яркой краски? Ничего? Вот и Бобби тоже так решил.

Когда она подошла к нему, запыхавшаяся — купить минералки — он решил узнать, что же так не понравилось этой девушке. Выпив стакан почти залпом, она хлестко заявила:

— Стоит жить лишь ради нескольких вещей — все остальное шлак!

Неизвестно, думала ли она так в действительности или мозговая деятельность, разбавленная эффектом от наркотиков и алкоголя, родила эту непонятную идею.

Она показалось Бобу красивой. Действительно красивой: бывает такая чистая, никем не испорченная красота. Чистая и светлая.

Боб давно заметил, что красивые девушки много молчат, давая насладиться красотой, не обремененной звуковыми эффектами, часто не слишком умными и не слишком уместными. Страшненькие же наоборот — болтают без умолка, перескакивают с темы на тему, а уж темы-то какие у них серьезные! Это все маскировка, чтобы за словами никто не заметил их убогой внешности.

А вы думали, откуда берутся стереотипы?

Хотя эта глупой Бобу не показалась.

— Ты слишком уж серьезно воспринимаешь свои мысли, — усмехнувшись, сказал он. Та пожала плечами. — Моя работа — моя жизнь. Я не считаю её шлаком. Чувства, — он хмыкнул, — как ни странно тоже. Планы... Я могу продолжать до бесконечности. Все, что вокруг нас — ради всего этого стоит жить. Наслаждайся тем, что у тебя есть. Иногда то, чего не ждешь, становится тем, чего ты больше всего хочешь.

Девушка дернула плечом, словно стряхивая с себя всю эту ненужную информацию, которую она была не в силах переварить.

— Посмотри туда, — Боб продолжал, показывая кивком головы в другой конец стойки. — Те парни явно считают, что стоит жить ради тебя.

— Я помолвлена! — Гермиона подняла руку. На пальчике золотой искрой блеснул ободок простого колечка. Но все же она повернула голову в сторону, куда указывал бармен.

Боб уже видел их в этом баре. Раз или два — наверное, раз все-таки, ему даже и секунды бы хватило, чтобы их запомнить: столь необычную композицию они представляли вместе.

Один — блондин, высокий и худощавый, на тонких чертах бледного лица читается превосходство над всем живым, будто он Бог, спустившийся с небес и удивленный таким холодным приемом. Второй — брюнет, темнокожий, забравший у предков из далекой Африки только пигмент. У него не было ни толстых губ, ни широкого носа — как у обычных афроамериканцев, а была какая-то порочная, томная внешность.

Парочке было явно здесь не место — об этом кричала их одежда, поведение, даже воздух, скопившийся вокруг них. Им бы в заведение на несколько улиц западнее — в район «Сохо». Тут они как маленьких дети, потерявшие родителей.

Блондин и брюнет о чем-то тихо переговаривались, не сводя взгляда с девушки. В тот момент, когда она, тряхнув копной каштановых волос, повернула к ним голову, её теплые коньячные глаза, слегка замутненные опьянением, встретились с колючим взглядом блондина. Он просиял и двинулся к ней, энергично работая острыми локтями, обтянутыми дорогой тканью.

Эти двое явно знали друг друга. Знали давно. Даже огоньки, зажегшиеся в их глазах, горели одинаково.

— Грейнджер!

— Малфой!

Блондин усмехнулся, изящным мимолетным движением оправляя челку. Его друг взирал на это лениво, с выражением отрешенности на лице. И, кажется, состояние маникюра было для него куда как более интересным.

— Это самое невероятное место, где мы могли встретится, — блондин, которого Гермиона назвала Малфоем, неприятно растягивал слова. Он словно ждал, что кто-то кинется за ним стенографировать.

— Да уж куда невероятнее, чем на суде! — глаза девушки сверкнули. Её речь наоборот была резкой, словно она хотела словами нанести парню увечья.

— Ищешь себе мальчика на ночь? — ехидно произнес блондин.

Девушка вспыхнула от подобной формулировки и почти выкрикнула:

— Представь себе — нет. В отличие от тебя, я в услугах мальчиков не нуждаюсь!

Малфой приподнял бровь, изучая взглядом собеседницу.

— Да неужели? — ухмылка на его лице растянулась еще шире, будто он только что убедился в обратном.

— Да! Чтобы ты знал, Малфой, у меня все в порядке!

— Как же я завидую вам с Уизли!

Он приложил ладони к впалым бледным щекам и трагически покачал головой. Гермиона прищурилась, глядя на этот цирк без интереса.

— Конечно, — прошипела она и подалась вперед, ближе к его надменному лицу: — Конечно, завидуешь, Малфой. Мы любим друг друга и мы счастливы. А ты мерзкий, противный, гадкий и убогий хорек. И в твоей жизни никогда, слышишь, ни-ког-да ничего подобного не случится.

В следующую секунду на её лице появилась победная улыбка. Кончики волос хлестнули блондина по растерянному лицу — она резко развернулась и двинулась сквозь толпу к своему столику. Малфой было дернулся за ней, видно, он не привык, что последнее слово оставалось за кем-то другим, но тут его тонкое запястье сжала широкая смуглая рука.

Темнокожий парень, не принимавший до этого участия в разговоре, оказался рядом с приятелем и многозначительно посмотрел в его глаза.

— Оставь это, Блейз, — сквозь зубы прорычал блондин, не разрывая зрительной дуэли.

Блейз покачал головой. При всем своем внешнем спокойствии он оставался собран — как дикий зверь перед прыжком.

Их разговор заключался во взглядах. Словно они смотрели — и понимали друг друга, понимали что-то, недоступное другим.

— Не стоит, — для верности повторил темнокожий и сжал руку еще сильнее — Боб заметил, как облицовались вены.

— Я сам решу, когда стоит, а когда нет, — произнес блондин.

Еще несколько секунд Блейз сжимал его запястье, а потом медленно, дюйм за дюймом освобождая кожу цвета слоновой кости, разжал свои пальцы. Они оба скрылись в толпе людей.

Бобби, молчаливо наблюдавший эту сцену, вдруг осознал, что самое страшное вовсе не вокруг этого человека — блондина с необычной фамилией. Самое страшное происходит внутри него.

Позже он видел, как Малфой, крепко прижимая к себе Гермиону, выводил её из бара, теряясь в ночи и навсегда пропадая в неизвестном направлении.

Боб перестал думать о них уже в следующую секунду, лишь мимолетно посетовав на то, что возможно сегодня закончится сказка для еще одной маленькой девочки.

Знаете, ведь это просто мир, в котором нам ничего не принадлежит. Люди, ведомые тонкими невидимыми ниточками, находят друг друга. Они никогда не знают, где произойдет эта встреча, предназначенная Фортуной, но когда встреча происходит — они не ошибаются.