Практическая география (джен)

Что Гарри ему так и не ответил, Рон понял только через неделю. Родители и Перси писали регулярно, и письма, к счастью, действительно оказывались письмами, а не трактатами на тему «Как преуспеть в делах, добиться влияния в обществе и не простудиться». Рожицы улыбались, Джордж и Сильвия приписывали строку-другую — Рон все собирался спросить про эти совместные письма и каждый раз забывал.

Но от Гарри не было ничего. Дня два Рон уговаривал себя, что все в порядке, просто тому некогда: Аврорат, дежурства, семья, — и что ему наверняка сказали бы, если бы что-то случилось. Начал вспоминать, когда Гарри вообще писал ему: получалось, что еще в школе, на каникулах, и что он понятия не имеет, как у Гарри вообще обстоит дело с письмами. Может, он всегда так тянет с ответом? Осторожно спросил у Перси, тот ответил, что не видел Поттеров с самого Ронова отъезда, но думает, что все хорошо, иначе мама давно поставила бы всех на уши.

Еще день спустя он понял, что больше не может.

* * *

Такое с ним уже случалось, через год с лишним после войны — тогда он последним слетел с метлы, уже совсем поверив, что его-то не заденет.

Не зря Гермиона повторяла:

— Это же Рон. У него голова болит, потому что на ней шишка.

Каждый из них тогда сходил с ума по-своему. Первой, если не считать Джорджа, сорвалась именно она, Гермиона, когда поехала за родителями в Австралию и не смогла сразу вернуть им память. Потом, уже после экзаменов, Гарри заперся в доме на площади Гриммо, твердил, что умер и не хочет возвращаться. Потом они почти случайно узнали про Невилла, который ни в какую не желал лечиться, особенно сводить шрамы и следы от ожогов. Потом…

Рон делал что мог — а мог, по правде говоря, немного. Утешитель из него был никакой, разве что сбегать куда надо, например, за зельем или за подмогой, и не пустить куда не надо — например, Гарри на вокзал Кингс-Кросс или Невилла из Сент-Мунго. И все-таки по сравнению с другими он был в порядке, кроме вполне естественных перепадов настроения. Он нормально радовался, что жив, нормально горевал по Фреду и другим, нормально уговаривал Гарри поесть, научился варить овсянку и антипохмельное, и даже пил кофе с Августой Лонгботтом и разговаривал с Луной о мозгошмыгах.

И привык, что все о них знает. Что они всегда рядом. Совсем разучился ждать, скандалил и орал, если кто-то на пятнадцать минут опаздывал с работы или без предупреждения блокировал камин. До того дошел, что, как малый ребенок, не мог сдержать магию, бил стекла и жег мебель — и только ленивый не стыдил его за распущенность, эгоизм и отсутствие силы воли. Он и сам понимал, что надо взять себя в руки, не то плакал его Аврорат. Лучше всего, когда ждешь, помогали выпивка и сон, но пьющих ни в Аврорате, ни в Академии не любили, к тому же блевать он начинал раньше, чем вырубался. А вот зелье сна-без-снов работало отлично: глотнул — и спи, ни о ком не беспокоясь. Он знал, конечно, что на зелье подсаживаются, но это когда много и часто, а он принимал всего ничего — по полпузырька, редко по целому, если очень припрет. После очередного приема его и забрали в больницу: все прилично лечились от поствоенного синдрома, а Рональд Уизли, как всегда, свалял идиота и загремел в колдонаркологию.

К счастью, его, подыхающего от передоза, нашли Перси с Джорджем, и от мамы удалось скрыть, но уж от прочих-то он наслушался по самое не могу.

И уже в Сент-Мунго оказалось, что вот так проявилась его болезнь.

Рон так и не понял, даже после всех разговоров с целителями, — поверил тогда кто-нибудь, что он болен, или нет? По правде сказать, он и сам не слишком верил. Но его выходили и научили, как справляться с такими приступами.

Кое-что даже вышло к лучшему — после выписки Джордж и Перси взялись за него так, что он дыхнуть не мог без присмотра, и одного начали оставлять хорошо если через полгода.

Так что сейчас и вспоминать не пришлось, что нужно делать: не забывал.

Главное было — не кидаться к Гарри и не надоедать ему, не писать по два раза в день.

Отвлекаться на что-нибудь такое… отвлекающее. Рон подозревал, что очень бы помог хороший секс, но с Алекс у них так и не срослось. Встречи с ней как-то сами по себе встроились в расписание, оставаться надолго вдвоем было негде и некогда, и дальше поцелуев и лихорадочного тисканья в пустом классе не шло.

Драный Мерлин, да он с Холловэем виделся чаще! Когда понял, что вот-вот сорвется, решил, что лучше срываться на том, кто заслужил, и подошел узнать насчет тестов. А потом, вовремя проглотив слово «маггловский», попросился посмотреть лабораторию. Сравнить действительно хотелось: Determinet у него получалось уже хорошо, чистую воду от грязной он отличал на раз, свежее мясо от слегка тухлого и совсем протухшего — тоже, и очень сомневался, что маггловские способы лучше. Ну и огреб: Холловэй, кажется, подумал, что Рон разочаровался в своих традиционных методах, и не отстал, пока не протащил по всей лаборатории и не ткнул носом во все приборы. Отцу бы здесь понравилось, самому Рону не очень. Оно надо — смотреть, сколько в той воде железа, а сколько этого… магния? Не отравился, когда пьешь, и ладно.

Хуже всего приходилось в самые глухие предрассветные часы: дома он шел на кухню пить чай, или до посинения играл сам с собой в шахматы, или отрабатывал какое-нибудь заклятье, иногда читал. А здесь оставалось только считать овец или без особого рвения дрочить в постели — но кровать при малейшем движении скрипела как нанятая, сколько Рон ни пытался ее подлатать.

Гейб помалкивал, всегда соглашался на лишний спарринг или тренировку и даже визиты в лабораторию одобрил привычным «Ты правильно делаешь», хотя сам не пошел.

Может, не замечал ничего?

Так что Рон думал, что обойдется — Гейб же обычно не задавал вопросов, — но на этот раз дождался:

— Что с тобой случилось?

Он как раз перевернулся — отлежал ногу, кровать взвизгнула, и он подумал, что показалось.

— Рон?

Не показалось.

— Lumos!

Рон заморгал и сел.

— Да ерунда, у меня бывает.

— Что бывает? — спросил Гейб.

Пожаловаться захотелось ужасно. То есть не пожаловаться, чтобы Гейб не посчитал его слабаком, а просто рассказать, все равно как про боевое ранение, без подробностей. Здесь же никто не знает, что Рональд Уизли — просто наркоман в завязке, которого жалеть не за что, и знать им об этом не обязательно, правда?

— Ну, — начал он, — мерещатся всякие ужасы…

— Тебе снятся кошмары?

— Да нет, ничего мне не снится! Наоборот, я спать не могу, все время кажется, что-то случилось, ну, плохое, а я не знаю… я могу письмо получить и все равно думаю, что его давно написали, а если не пишут… — он сбился и умолк. Рассказ явно свернул не туда.

— Почему ты не пьешь зелья?

Рон хмыкнул. В точку!

— Мне нельзя, — быстро сказал он. — Я же аврор… то есть был. И сейчас тоже нельзя.

И на всякий случай добавил:

— Это потому что я уехал, дома все было в порядке, давно уже.

— А что ты делал дома? Когда было не в порядке?

— Много чего делал, — усмехнулся Рон, — но там-то я никому не мешал, хоть на голове ходи, а здесь вот тебе спать не даю… — щекам стало жарко, он дернулся и заполз поглубже под одеяло. — Погоди, ты же нарочно мне зубы заговариваешь! Чтобы я отвлекся!

— Сначала не нарочно, — Гейб повернулся на спину и уставился в потолок. — Тебе помогает, если ты говоришь?

— Ну да, конечно, но…

— Значит, тебе нужно говорить.

«Оно бы и неплохо, — подумал Рон, — да только с кем разговаривать в три часа ночи? По крайней мере, не с Гейбом. То есть можно и с ним, но не об этом, а то он сейчас все у меня выспросит».

— Нет, так нечестно, — брякнул он, — все я да я. Рассказывай теперь ты.

Гейб молчал. «Обиделся, — решил Рон, — сначала я его разбудил, теперь еще чего-то требую».

— Про меня неинтересно.

А, понятно.

— Да не про тебя! Просто что-нибудь расскажи. Ну, про море, например — ты говорил, вы в море бросаете монеты в этой твоей… Венгрии, да?

Драный Мерлин, что он там делает?! Смеется?

— Англичане! — выдохнул Гейб сквозь смех. — Зачем вам география?

Рон обиделся:

— А что я сказал-то?.. Ты же сам… Ты что, наврал?

— Это долго, — ответил Гейб. — Может, завтра?

— Сейчас! Я ж не усну, мучиться буду!

На этот раз расхохотались оба.

— В Венгрии нет моря, — сказал, отсмеявшись, Гейб.

— Значит, наврал!

— Венгры много где живут. И там, где есть море, тоже.

— Ну, — сказал Рон, — дальше рассказывай! Какое море?

— Средиземное. Мы ездили раньше, в город Сплит. Очень старый, почти как наша Цента. Сейчас это другая страна, я давно не был.

— Почему другая?

— Война, — Рон почти почувствовал, как Гейб морщится, сердясь на Ронову глупость. — Из одной страны стало много.

— А-а-а, это про нее Холловэй тогда говорил, — вспомнил он, — в первый раз, думал, что я тоже там был?

Глаза вдруг начали слипаться, он подумал было сотворить Tempus, но шевелиться не хотелось.

— Англичане! — повторил Гейб. — Придумали Статут секретности, чтобы не учить географию!

«Легилимент дракклов, — подумал Рон. — Или на мне написано?»

— Ты как мой брат Перси, он тоже меня вечно за лень ругает… — не выдержал и громко зевнул.

— Спи! — сказал Гейб.

— Сплю…