Синий ветер (джен)

(Автор напоминает, что в шапке есть предупреждение о насилии, а также, что рейтинг фанфика высок)

Каким бы странным мне не показался волшебный мир, когда я попал в него в одиннадцать лет, однако он меня не испугал. Теперь же я словно в аду, где царит хаос, навевающий ужас. Поэтому, что лукавить, мне не хочется застрять здесь навсегда. Остается только надеяться, что все же выберусь.

Назойливый голос мне подсказывает, что не так все просто, и, чтобы вернуться в прежнюю жизнь, мне нужно сделать то, о чем меня просят. И вообще, с чего я вдруг решил, что волшебный мир был правдой?

Действительно, с чего я так уверен, что все, о чем я помню, реально случилось? Возможно, я не маг Гарри Поттер, а спящий камень на планете разумных камней. Неизвестно, каким я стану, когда тот, кто со мной играет, наконец-то оставит меня в покое. Вспомню ли что-нибудь, о чем помню теперь, или мою голову забьют ложные воспоминания?

Я так занят размышлениями, что не замечаю кусок штукатурки, выпавший из стены полуразрушенного дома, и спотыкаюсь. Чертыхаюсь и обнаруживаю, что шатер цирка совсем рядом, он увешан гирляндами мигающих разноцветных лампочек, а на входе висит полог из переливающейся ткани. «Единственный и неповторимый фокусник Снейп», «Дрессировщик экзотических животных Дамблдор», «Воздушный гимнаст Сириус Блэк» — пестреют афиши на стене цирка.

Мимо такой рекламы я не прошел бы ни в одном из миров, даже если бы мой мозг стал вонючей жижей. С другой стороны, я не знаю, в каком виде мой мозг. И если все же он болен, то вряд ли сможет понять, в каком находится состоянии. К тому же в ходе анализа надо сравнивать его с другим, эталонным, а мне сравнивать не с чем, я не уверен, что вообще представляю, каким должен быть идеальный мозг.

Дорогу преграждает внезапно появившийся человек в черной мантии и надвинутом на лицо капюшоне. Мне удается разглядеть лишь тлеющие угли его глаз.

— Мы берем плату за вход, мистер, — обращается он ко мне и голос его мне кажется знакомым. Да это тот же маг, что помог мне попасть в зазеркалье!

— Сколько вы хотите? — спрашиваю я, совсем не смущаясь, что с меня хотят взять плату за адское представление, и роюсь в карманах, пытаясь выудить галлеоны. Но в карманах ничего нет, все осталось в мантии, в моих потных руках только злосчастная шкатулка.

— Пустяки. Эта вещица подойдет в качестве оплаты.

Он сгребает шкатулку с моей ладони и протягивает серебристый билет.

Теперь мне кажется, будто я знал билетера раньше, но потом забыл. Когда вхожу внутрь, эта мысль ускользает, так и не дав себя додумать.

Шумно. Вокруг арены множество людей в радостном ожидании представления. Но тревожит меня не их количество, а то, что они все давно мертвы. Помню каждого из них: кого-то знал лучше, кого-то видел мельком. Тут много Пожирателей Смерти и воинов Ордена Феникса, погибших в первую и вторую магические войны. Поворачиваю голову на знакомый заливистый смех и вижу на галерке хохочущую Беллатрису Лестрейндж в компании Фреда Уизли — они сидят в обнимку, словно влюбленная пара. Чуть ниже оживленно спорят Аластор Грюм и Питер Петтигрю. А в первом ряду замечаю мать и отца. Даже не знаю, рад ли я увидеть всех этих людей или нет.

Не успеваю добраться до родителей, потому что весь свет перемещается на арену, вырывая из мрака конферансье, который просит опоздавших занять свои места и объявляет о начале представления. Это тот же обладатель когтистой руки в надвинутом на лицо капюшоне, только теперь на его шее выделяется ярким пятном красная атласная бабочка.

В темноте ничего не видно. В билете светятся номер и ряд моего места: четвертое в третьем ряду. Окидываю взглядом амфитеатр и вижу кресло, которое тоже светится. Что ж, мне остается только плыть по течению. Протискиваюсь мимо зрителей и, сев и оглядевшись, понимаю, что нахожусь между Колином Криви и Фенриром Грейбеком.

— Дамы и господа! Позвольте представить вам удивительного и неповторимого, единственного в своем роде дрессировщика диких волшебных животных Альбуса Дамблдора!

Зрители аплодируют, Фенрир сует пальцы в рот и оглушительно свистит, после чего криво оскаливается крупными желтыми зубами и гыгыкает.

Арена вздыбливается тумбами, на которые садятся выбежавшие из-за кулис мантикоры и гарпии. Вскоре среди них возникает сам дрессировщик. Он все тот же пижон: одет в изумрудный халат с золотой оторочкой, длинная седая борода перехвачена лентой, а на голове в тон халату колпак, расшитый мерцающими звездами. Мне всегда и во всем импонировал этот волшебник, за исключением его пристрастия к однополой любви — эта черта мне претила, да что там, вызывала отвращение, какие бы я не приводил аргументы в пользу того, что это не мое дело. Да и не мешало бы ему иногда быть жестче.

Дамблдор взмахивает волшебной палочкой и та становится кнутом, конец которого усеян шипами, светящимися холодным голубым светом. Щелчок кнута сгоняет мантикор с тумб — две огромные зубастые твари подходят к гарпиям и покорно ждут, пока те усядутся им на спины. Начинается бешеная джигитовка, в ходе которой мантикоры пытаются скинуть наездниц, а те, хлопая крыльями, отчаянно визжат и выпускают когти, которыми пытаются зацепиться за непробиваемую шкуру скакуний.

Зрителям весело. Кто-то кидает на сцену дымчатого котенка, и тот, приземлившись на все четыре лапы, от страха втягивает голову и прижимает уши.

Не могу понять, к чему это представление. Как мне кажется, все, что я вижу, слышу и чувствую — весь этот ад создает Система, а ее цель — секрет шкатулки. Неужели так она собирается от меня добиться желаемого? Ну-ну.

Одна из мантикор, все еще сидящая на тумбе, злобно рычит, следя за котенком. Из ее пасти капает слюна.

Дамблдор подгоняет мантикор, чтобы те не ленились и двигались по манежу быстрее. Он не видит котенка и то, как одна из его подопечных готовится к прыжку.

Зрители кричат:

— Сожри его!

Строгий дрессировщик замечает неладное слишком поздно — поворачивается в тот момент, когда мантикора в одном стремительном движении прыгает и заглатывает испуганного котенка. Дамблдор стегает ее кнутом, который, видимо, не так прост — рассекает шкуру, не поддающуюся даже смертельному проклятью, до мяса. Огромная тварь издает отчаянный вопль и, оседая на задние лапы, выплевывает изуродованного, но живого котенка. Однако Дамблдор не останавливается, а наносит еще один удар. И еще. Он стегает мантикору до тех пор, пока та не превращается в груду окровавленного мяса.

Круговерть несущихся мантикор с гарпиями на загривках останавливается, животные топчутся на месте.

Зрители рукоплещут в восторге. Дамблдор подходит к ним ближе, кланяется, улыбаясь в бороду. Когда овации стихают, слышится чей-то звонкий крик:

— Еще!

И вот уже все зрители неистово желают продолжения.

Дамблдор задумчиво оглаживает рукоять кнута, разворачивается и идет к мертвой мантикоре, попутно наступив на жалобно мяукающего котенка. Маленькие кости хрустят под тяжестью волшебника, мяуканья больше не слышно. Это выглядит отвратительно, но остальные, похоже, так не считают, рукоплеща.

Еще раз поклонившись, Дамблдор левитирует мантикору на тумбу, укладывает ничком так, что ее окровавленные лапы и голова свисают.

— Накажи как следует эту уродину за своеволие! — орут зрители.

Мантикора уже мертва, что еще можно сделать с ней в качестве показательного наказания?

Раздвинув полы халата, Дамблдор лезет рукой в шелковые панталоны и шурудит ей там. Что он собирается делать? О, нет, только не это: достает из складок шелка свой длинный напряженный член и, придерживая тушу за хвост, вонзает его в нее.

Война и аврорская работа сделала меня куда циничнее, чем я был когда-то. К тому же осознаю иллюзорность творящегося вокруг. И все же я в шоке.

Зрители в экстазе, будто каждый из них лично совокупляется с мертвым животным. Они одобрительно орут непристойные реплики и всячески поддерживают каждое движение Дамблдора.

Неужели все это затеяно только для того, чтобы меня сломать? Вздор, я не так прост. Однако выступление Дамблдора — только начало представления.

Поднимаю глаза кверху, туда, где в куполе цирка дыра и видно оранжевое небо с черными провалами звезд — будто негатив темно-синего и белого. Быть может, в этом зазеркалье все наоборот, как на негативе фотопленки? Нет, скорее тут не та привычная логика устройства мира, что сопутствовала мне на протяжении всей моей жизни и которая существует вне зависимости от чьего-то желания.

От созерцания звезд меня отвлекает вскрик на арене — Дамблора накрывает оргазм, омерзительно искажая черты лица. Зрители ликуют, когда он стаскивает мантикору за хвост и победно наступает на нее ногой.

Животные покидают арену, тумбы втягиваются в пол, Дамблдор шлет воздушные поцелуи и уходит. Дохлый котенок поднимается и, прихрамывая, устремляется следом. Кровавое месиво, бывшее мантикорой, тоже встает на лапы и идет за кулисы, шатаясь и оставляя темные следы на светлом песке волочащимися позади кишками.

Льется музыка. Это имперский марш из полузабытой киноэпопеи, прославляющий победу темной стороны силы. И, хотя я не уверен, что нахожусь на светлой стороне, однако у меня такое скверное чувство, будто я проиграл.

Конферансье, медленно ниспаривший из-под купола, объявляет следующее выступление.

Лучи света выхватывают высоко над головами зрителей обнаженную до пояса фигуру моего крестного — Сириуса Блэка. Он раскачивается на трапеции, сверкая блестками на синем трико. Волнистые темные волосы развеваются в такт раскачиванию: то закрывая лицо, то, попутно зацепив плечи, улетают назад и создают небольшой шлейф.

Я любил его. Как он позволил себя убить? Мне казалось, что если я для него был бы чуточку дороже, он действовал бы осмотрительнее. Мне и сейчас так кажется.

Сириус, разжав руки, опрокидывается, зацепившись за веревки трапеции ногами. В его руках появляются яркие широкие атласные ленты, которые он отпускает, сделав два круга над ареной. И вдруг он резким движением расстается с трапецией, крутит полтора сальто, и хватается за основание другой трапеции, что была вне фокуса света. Когда он садится на перекладину и хватается за веревки, загоревшиеся зеленоватым пламенем, кажется, что огонь совсем не обжигает его руки. Начинает кружить над ареной, набирая темп и опускаясь ниже, всматривается в лица. Вот уже пролетает прямо над головами зрителей, приближаясь к моему месту. Наконец, встречается со мной взглядом и улыбается, узнав.

Давно забытое чувство просыпается в моей груди: сердце трепещет надеждой, что крестный поможет мне выбраться из кошмара.

Он быстро пролетает круг и резко перевертывается, чтобы в следующий момент крепко схватить меня за предплечья.

Лечу. Внизу темно, лиц не различить. Рукам больно под тяжестью тела. Задираю голову и вижу его блестящие темные глаза.

— Рад тебя видеть! — радостно восклицаю.

Он глядит вперед.

Проследив за его взглядом, вижу парящую стайку длинных лезвий. Мой путь лежит через них, и меня этот факт не радует.

— Отпусти! — умоляю Сириуса, цепляясь за крохотный шанс избежать очередной неприятной иллюзии. Дергаюсь и дрыгаю ногами, чтобы вырваться, но крестный только крепче сжимает мои предплечья.

Стремительно приближаются лезвия, поблескивая сталью.

Зрители радостно орут, предвкушая, как части меня посыплются кусками на арену.

Зажмуриваю глаза и непроизвольно ору, врезаясь в стаю. Боли не чувствую, как бывает, когда плоть режет что-то очень острое. Наверное, у меня выпали кишки, как у мантикоры, или нет ног. Открываю глаза, чтобы осмотреть повреждения.

Располосованная одежда треплется лохмотьями на моем целом и невредимом теле. Разрезаны до резинки даже трусы, и зрители ржут, разглядывая мои причиндалы. Не понимаю, как удалось Сириусу не порезать меня.

— Идиоты, и представление у вас идиотское! — вырывается у меня.

Трапеция снижается, и вот я уже чувствую под ногами землю. Сириус спрыгивает на арену, раскланивается под овации.

— О, мистер Поттер недоволен представлением, — замечает конферансье.

— С меня хватит! — негодую.

Направляюсь к выходу, который должен быть за пологом. Резко отдергиваю ткань — вместо выхода кирпичная стена. Для верности пинаю ее — волшебной палочки-то нет! Осознав бессмысленность своих действий, плетусь обратно.

Конферансье, идентифицированный теперь мной как существо, которое я когда-то знал как Волдеморта, лишь задумчиво хмыкает и говорит, обращаясь ко мне:

— Ты раздосадован. Что сделал Сириус не так? Считаешь, что он не достаточно любил тебя? Хочешь, чтобы его сердце принадлежало тебе полностью? Я помогу.

Он медленно подходит к крестному и делает резкое движение рукой. Такое быстрое, что мои глаза не успевают проследить, как в ней оказывается еще живое сердце.

Сириус оглядывает зияющую рану, но тут же падает, как подкошенный.

— Возьми, — конферансье на открытой ладони протягивает мне трепещущее сердце. С длинных когтей капает алая кровь.

— Нет, — шепчу я.

Он хохочет, зрители подхватывают его смех.

Мне жутко. Мысль о том, что все происходит не взаправду, не помогает.

В свободной руке конферансье появляется волшебная палочка. Он колдует, и в груди Сириуса на месте вынутого возникает железное сердце, которое спустя пару секунд начинает биться. Рана так и остается открытой, из нее торчит розовое сломанное ребро, которое очнувшийся Сириус подправляет пальцами, едва поднявшись на ноги.

— Теперь ты доволен? Забирай то, что хотел! — рычит Волдеморт и бросает вырванное сердце мне прямо под ноги. — Или мне вытащить из твоего крестного и его новое сердце? Бери и садись на свое место, представление не окончено, тебе придется досмотреть его до конца!

Мне не избежать того, что для меня уготовано. Хватаю сердце, облепленное песком, и иду на свое место, подсвеченное в темноте. Протискиваюсь мимо Грейбека, усаживаюсь и кладу сердце на пол под ноги, потому что держать в руках кусок человеческой плоти неприятно, а что делать с ней еще, я не знаю.

— Чертова Система, сам дьявол гуманнее тебя! — раздосадовано бурчу себе под нос и громче добавляю: — Сколько еще это будет продолжаться?

— Тихо, не мешай, сейчас будет самое интересное, — шикает на меня Криви.

Глупый был вопрос.

Справа раздается чавканье. Поворачиваюсь к Грейбеку и вижу на его губах бурый песок. Заглядываю под свое сидение — сердца нет. Мило, нечего сказать.

Тем временем Волдеморт объявляет следующий номер и на арене появляется мой бывший преподаватель в школе Хогвартс — профессор Северус Снейп, который все так же спокоен, сосредоточен и все так же мрачен.

Снейп одет в праздничную мантию, из-под которой выглядывает манишкой кипенно-белая рубашка. Взмах его палочки, и на арене появляется прямоугольный деревянный ящик на железной подставке на колесиках.

Я видел этот фокус раньше, когда еще ребенком был с Дурслями в цирке. Фокусник заставляет зрителей думать, что разрезает человека, но в конце разрезанный оказывается цел и невредим.

— Мне нужен доброволец, — говорит Снейп таким тоном, будто доброволец ему нужен для ответа на вопросы по материалу прошлой лекции.

Среди зрителей начинается гвалт. Каждый хочет, чтобы фокусник выбрал его, но тот, сопровождаемый лучами софитов, подходит к моей маме — Лили Поттер. Кто бы сомневался, что будет именно так, но только не я.

Учась в Хогвартсе, я узнал, что Снейп всегда имел виды на мою маму. С тех пор мысли о том, что он мог быть с ней близок, не дают мне покоя. И что мама испытывала к нему романтические чувства. Вероятно, меньшие, чем к отцу, но все же мне неприятно. Сейчас явно будет нечто такое, что точно не оставит меня равнодушным.

Под аплодисменты зрителей Снейп берет маму за руку и ведет на арену.

Мама послушно ложится в деревянный ящик, просовывает в отверстия руки и ноги и улыбается. Она очень красивая.

Снейп встряхивает палочку и та превращается в пилу. Для эффекта он гнет зазубренное стальное полотно в разные стороны, пробует острие зубца и показывает всем кровь на пальце. Подходит к ящику и начинает пилить его ровно посередине.

Мама машет мне рукой, я в ответ глупо улыбаюсь.

Перехватив ее взгляд, Снейп прерывает свою работу. Он вытаскивает пилу, немного размышляет, а потом крепко хватает мамину руку, приставляет к ней острие и режет так медленно и сосредоточенно, как если бы резал корень драконьей полыни для зелья. Кровь брызжет во все стороны, под зубьями скрежещет кость.

— Гарри! Помоги мне, Гарри! — кричит мама, тщетно пытаясь вылезти из ящика.

Преодолеваю ступор от нахлынувших чувств, вскакиваю с места, чтобы двинуться на помощь — хватит, немедленно прекращу это дурацкое представление! Если придется, разорву Снейпа на части голыми руками! Однако мне не удается сделать и шагу, потому что мои ноги намертво прихвачены к ножкам кресла цепями. Значит, Система загоняет меня в угол. Чувствую, как ногти впиваются в кожу ладоней.

— Что ж, посмотрим, кто кого, — злобно шепчу под нос, скрипнув зубами. — Выбор есть всегда.

— Ты заблуждаешься, — издевательским тоном шепчет голос.

Мне плевать, что навязывает мне Система. Напрасно старается.

Среди всеобщего улюлюканья и одобрительных возгласов звучит мой одинокий вопль:

— Снейп, чертов ублюдок, отпусти ее! Смотри на меня, к тебе обращаюсь!

Не помогает.

— Прекрати немедленно, отстань от нее!

Снейп делает вид, что не слышит меня, расправляется с маминой рукой и поднимает ее победно над собой.

Зрители хлопают и кричат: «Браво!».

Мама корчится от боли, ее крик невыносим. Из обрубка хлещет на арену алая кровь и сразу же впитывается в песок.

Отчаянно ору и безуспешно стараюсь порвать цепи.

— Хотите еще? — осведомляется Снейп у толпы, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Зрители общим хором орут:

— Да!

Мое «нет» тонет в этом одобрении.

Снейп бросает отрезанную руку зрителям, обходит ящик и принимается за вторую. Он справляется с ней до того, как я успеваю оковами в кровь содрать кожу, пытаясь освободиться. Настает черед маминых ног, и я хватаю Криви за мантию, умоляя остановить представление. Тот отпихивает мои руки и грозит обездвижить, если буду ему мешать.

Нога попадает в руки Криви, и он радостно вопит. Впивается зубами в свежую плоть и отгрызает кусок.

От ужаса не могу пошевелиться, по телу пробегает дрожь.

— Что ты делаешь? — спрашиваю его, обретя дар речи.

Он поворачивает ко мне лицо: окровавленные губы, по подбородку течет кровь. Жадно жует и проглатывает, только потом пожимает плечами и объясняет:

— Ем. Вкусно же.

В Хогвартсе он был моим преданным поклонником. Теперь же просто монстр.

Мысль о том, что все происходит только в моей голове, мне не помогает, меня тошнит прямо на мантию впереди сидящего волшебника. Рвотный спазм мешает что-нибудь предпринять, чтобы предотвратить ампутацию второй маминой ноги, а когда я избавляюсь от содержимого желудка и головокружения, нога уже отпилена и летит в зал, полный жадных зрителей.

— Прекратите! — ору я охрипшим голосом, но меня никто не слушает.

Дергать ногами больше не могу — нестерпимо больно, кожа содрана железом до мяса.

Мама еще жива. Она уже не кричит, только смотрит на меня глазами, в которых застыл ужас.

Снейп хватает ее за волосы, приставляет пилу к шее и снова принимается за свою мерзкую работу.

Отчаянно сиплю:

— Да остановитесь же, сволочи, довольно!

Не хочу это видеть. Только не то, как он отрежет моей маме голову. Это выше всяческих моих сил, как бы я не старался убедить себя, что все вокруг — иллюзия. Но и не смотреть тоже не могу, и раз я не в состоянии прекратить представление, то нужно найти другой способ разорвать порочный круг. Не знаю, как тут все работает, но если боль настоящая, то и смерть должна быть настоящей — есть же тут хоть какие-то правила! Нужно что-то делать, так что попробую умереть прямо сейчас. Тогда, возможно, Система остановит меня — сотрет из моей памяти гадкое представление, чтобы я не умер. Я ей нужен, она не позволит мне расстаться с жизнью.

Оглядываю себя: подручных средств не так много. Из доступных способов только удушение, которое можно устроить, вытащив шнурки и затянув их на горле. Так и делаю.

Шнурки капроновые и довольно длинные. Вытаскиваю их из ботинок и затягиваю вокруг шеи, задержав дыхание и закрыв для надежности глаза. Завязываю на несколько узлов на тот случай, если вдруг мой план покажется мне ошибкой и неискоренимое желание жить возьмет верх над волей. Ничего, выбор есть всегда.

В зале становится тихо. Так тихо, что слышу биение своего сердца.

— Гарри Поттер. А ты все так же не сдаешься, — нарушает тишину знакомый низкий голос.

Открываю глаза. В проходе между секторами за Криви, держащим в окровавленной руке обглоданную кость, стоит все тот же маг, в котором я признал Волдеморта.

— Ты действительно думаешь, что нашел выход? — он кивает на мою шею.

Похоже, мой план не сработал. Твою же мать! Шнурки впились в плоть, боль невыносимая, к тому же ужасно хочется вдохнуть. Сознание почему-то не теряю, а между тем я должен был уже умереть. Что делать дальше, я не знаю.

— Все так же винишь других, но не себя? А чьи желания, по-твоему, воплотились в представлении? Вспомни, не ты ли хотел, чтобы Снейп не любил Лили, или чтобы Дамблор был жестче и чтобы ему не нравились мужчины? Не ты ли в глубине души упрекал своего крестного в том, что тот не отдал тебе больше, чем считал нужным?

Он чертовски прав, не отрицаю. Но лишь отчасти. Мои желания сильно передернуты: на представлении Снейп вместо того, чтобы просто оставить мою маму в покое, издевался над ней, Дамблдор вообще стал извращенцем. О Сириусе даже говорить не стоит — мне не нужен был кусок плоти, что за глупости!

— Твои желания не продуманы, и, дай им волю, они многое разрушат, признай это. Ты ограничен и не можешь просчитать наперед, чем закончится их воплощение.

Вот еще.

— Ты сам себе не доверяешь. Не знаешь, как далеко можешь зайти, будь на все твоя воля, ведь так? Твой мозг ненадежен, как и мозг любого человека — это твои же размышления, — продолжает Волдеморт. — На этом исполнения твоих желаний закончены. Ты не умрешь и представление не забудешь.

Я найду выход.

Он поднимает руку, и все мои проблемы на время уходят на второй план: в ней окровавленная голова моей мамы, удерживаемая за волосы.

— Лили, скажи ему, что здесь нельзя умереть по своему желанию.

Мертвенно бледные губы головы разлепляются, но звука нет. Тогда в знак согласия она прикрывает глаза, все так же наполненные ужасом.

— Чтобы умереть по собственной воле, надо сначала жить по собственной воле. Здесь ни у кого нет такой привилегии, — ровным голосом сообщает Волдеморт. — Ты не исключение.

Я и так понял, что нахожусь во власти Системы, играющей со мной, как кошка с мышкой, лишь крохотная часть моего разума ей не подвластна.

В зале начинается движение. Волшебники встают и подходят ближе, в их глазах жажда. Кто-то уже тянет ко мне руки, цепляется за одежду. Слышится треск ткани и мне кажется, что вот-вот чьи-нибудь зубы вопьются в меня и порвут. Мне остается себя поздравить с тем, что я прикованный к креслу идиот с перетянутым шнурками горлом в толпе зомби, желающих свежего мяса.

Отчаянно отрываю от себя вцепившиеся руки и урывками пытаюсь развязать узел на шее, но все напрасно: руки цепляются снова; узел затянут намертво. Если собрать все безвыходные ситуации, то эта самая безвыходная из всех безвыходных. Плечо пронзает боль, и я в немом крике открываю рот. Неужели меня раздерут на куски? От одной этой мысли меня начинает трясти — боль-то не иллюзорная. Теперь понятно, к чему был весь этот цирк — скоро я буду готов признаться в чем угодно, выдать любую тайну. Сейчас меня снова спросят о шкатулке!

— Диффиндо! — мягко произносит Волдеморт и разрезанные шнурки соскальзывают на пол.

Одно движение его руки, и толпа зомби отступает.

Жадно вдыхаю. Чтобы боль прошла, шею приходится растереть. С плечом хуже — укус глубокий, рубашка основательно пропиталась кровью. Странно, что ко мне проявили милосердие. К чему бы это? Возможно, меня уже рвали на куски, но это не помогло открыть тайну.

А вдруг я ошибаюсь, и вовсе не Система сотворила мои мерзкие галлюцинации? Вдруг моим разумом владеет кто-то другой? Не зная, как это прояснить, чуть слышно спрашиваю, морщась от боли в горле:

— Где это — здесь?

Мертвые волшебники молчат.

— Может, я на самом деле умер возле бара, когда встречался с Роном, и попал в ад, где меня мучает сам дьявол, который придумал тайну, чтобы был повод меня истязать?

— Разве для того, чтобы попасть в ад, обязательно нужно умереть? — удивленно смотрит поверх очков-полумесяцев Дамблдор. — Или дьяволу нужен повод?

— Тогда, возможно, я просто вижу кошмар или сошел с ума. А может, наелся говорящих грибов или случайно аппарировал в другое измерение?

— Все твои предположения — чистая правда, — Волдеморт раскатисто хохочет.

Чувствую, что запутался, потерял уверенность во всем. Надо сделать над собой усилие и распутать клубок.

— Все сразу не может быть правдой.

— Отчего же? В твоих предположениях нет противоречий даже для того мира, где находился ты прежде. А здесь вообще нет невозможного, создатель этой вселенной всесилен, — парирует Сириус.

— И кто же создал эту вселенную? Как я попал в нее? Все происходит только в моей голове?

— Это неважно, — выдыхает Фред.

Мне нужно знать, кто художник всего этого безумия, насколько велики его силы. Иначе как бороться, опираясь только на догадки?

— Напрасно собираешься упорствовать, — заявляет Волдеморт. — Ты не в силах понять, насколько заблуждаешься, собираясь разрушить то, что тебе уже не принадлежит.

— Пойми, что с тех пор, как Система стала управлять людьми, на Земле воцарился порядок, а в награду за повиновение их мечты исполнились — у каждого в своем персональном раю, — добавляет Питер Петтигрю и мелко хихикает. — Теперь люди счастливы, а ты хочешь у них отнять источник радости.

Значит, я зря сомневался в своем предположении — в моей голове действительно хозяйничает Система, которая полностью взяла под контроль разумы других людей, управляет ими.

— Система разработала совершенные законы и совершенные механизмы их исполнения, но не ограничилась этим, а создала идеальное общество, — терпеливо объясняет Сириус. — Ты же не хочешь, чтобы на Земле творился прежний хаос? Ради блага людей прекрати сопротивляться.

По мне и так было хорошо.

— Кому нужна рутина, если можно творить миры и жить в них? Ты же понял, что здесь нет пределов, чистое творчество, можно создавать что угодно, и оно будет настоящим. Здесь время не имеет значения: можно проживать одну и ту же жизнь снова и снова, можно разные. Система позволяет каждому стать творцом. Ты не исключение. Только благодаря своему секрету ты каждый раз вспоминаешь правду и выпадаешь из своего идеального мира. Не будь ты так безрассудно упрям, мне не пришлось бы причинять тебе боль, — продолжает Волдеморт.

А Система здорово продвинулась в своих возможностях. Как ей все это удалось? Фантастика. Неужели она победила смерть?

Однако у меня возникает протест:

— Людям не нужен тот, кто будет за них все решать! Им не нужны эти искусственные миры с искусственным счастьем! Им нужна настоящая воля, а не иллюзорная! Жизнь не может быть спектаклем, расписанным Системой от начала до конца, где каждый человек — марионетка. Это выбор, который не предопределен, право ошибаться, и все это в реальности!

— Глупец, — замечает Волдеморт. Он бросает голову мамы моему отцу, когда та высовывает изо рта длинный багровый язык. Отец битой для квиддича посылает ее через отверстие в куполе к черным звездам.

В моей голове роится куча вопросов, но вытаскиваю только один:

— Если все живут в выдуманных мирах, кто же тогда делает рутинную работу?

— Они же и делают, только не осознают это. Для здоровой жизни человеческому организму надо не так уж и много ресурсов, им легко управлять, амбиции же, необходимые для тонуса, удовлетворяются иллюзорно. Смотри!

Он поворачивается к Колину Криви и произносит: «Легилименс!»

Вдруг понимаю, что проникаю в мысли Колина, вижу его глазами: он сейчас в гриффиндорской гостиной, окружен студентами факультета, поздравляющими его с победой над Волдемортом. Многие восхищаются его храбростью и ловкостью, тем, как он справился в одиночку с задачей, непосильной даже взрослым магам.

Меня выталкивает из мыслей Колина, снова обнаруживаю его держащим обглоданную кость, его окровавленное лицо перекошено ухмылкой.

— Примерно так все и происходит, раз уж тебе интересно. Не проси подробностей, они сложны для твоего понимания.

Мне вдруг представляется, как Джинни, меняя грязные пеленки Джеймсу, мнит себя летящей за снитчем на метле. Еще недавно я бы посчитал эту мысль сумасшедшей. Но теперь… Теперь я не уверен, что Джинни вообще существует на самом деле.

— Люди стали послушными куклами, живущими иллюзиями. Так понимаю, что я не исключение, и не будь у меня секрета, я так никогда и не узнал бы, что живу в ненастоящем мире. Скажите мне, кто я, что сейчас делаю?

Хохот Беллатрикс заполняет пространство. Она спускается по проходу, эффектно покачивая бедрами.

— Забавно, что тебя волнуют такие мелочи. Чем плоха жизнь в иллюзорном мире, если это персональный рай? Все люди всегда этого хотели, только вот беда — они не знали, как обрести желаемое, — наконец говорит она, остановившись рядом с Сириусом. — Им помог тот, кто на порядок умнее! В реальном мире люди освободились от зависти и ненависти друг к другу, им больше не нужны несметные сокровища и кровавая слава! Они живут в согласии, послушно делая свою часть необходимой работы для общего счастья!

— Ты сам всегда считал, что людей нужно освободить от них самих, — тихо говорит Дамблдор . — Для того и создал Систему.

Я был глуп, как и те, кто помог мне. Мы добровольно уничтожили себя. Система многое дала, но погубила волю людей, а это равноценно убийству.

— Позволь завершить начатое, для этого нужен всего лишь секрет шкатулки, — говорит Волдеморт. — Никто не желает тебе зла, мы лишь хотим помочь тебе.

Они от меня не отстанут.

— Отстанем, — отвечает он на незаданный вслух вопрос и сверлит меня огненным взглядом. — Только разреши себя изменить раз и навсегда, сделать счастливым.

Как же, счастливым. Куда заведет меня предложение? Я стану идентичным миллионам других «правильных» людей, живущих в тесном мирке сладких галлюцинаций?

— У тебя нет выбора, — без всяких эмоций сообщает существо в капюшоне. Теперь мне кажется, что я ошибся, и это вовсе не Волдеморт. — А у меня есть вечность, чтобы дождаться, когда ты это поймешь. Ты ведь не хочешь истощить свой организм негативными эмоциями? Отдай мне то, что я прошу, и твой кошмар прекратится.

Я вдруг понимаю, что сегодняшнее представление далеко не самое страшное, что можно было придумать. Эти пытки не кончатся, они станут более изощренными, а потом еще, и так до тех пор, пока я не сдамся — богатый пыточный опыт человечества плюс неограниченные возможности иллюзий рано или поздно сделают свое дело. А сегодняшнее милосердие было лишь уловкой. Только это я сейчас понимаю, как обстоят дела, а что будет через мгновенье, если Система очередной раз подправит все мои воспоминания? Я опять начну со встречи с Роном в баре, не подозревая, что это происходит в сотый раз? Хуже не бывает. Хотя каждый раз, когда думаю, что хуже не бывает, вскоре выясняется, что я ошибся.

— Покажи лицо, — устало говорю существу в капюшоне. — Все равно я знаю, кто ты.

— Даже я не знаю, кто я, — отвечает оно. — Разве можно до конца себя понять, а тем более мрак другого сознания?

Мне почему-то важно увидеть, какое оно, точнее она — Система. Мне очень важно, какой она хочет выглядеть для меня.

— Сними капюшон, — прошу настойчивее.

Откуда-то появляется белесый туман. Он быстро поглощает арену и поднимается выше ряд за рядом.

Существо медлит, постепенно отделяясь туманом, но все же поднимает руки. Капюшон соскальзывает с его головы в тот момент, когда я оказываюсь в плотном коконе тумана. Успеваю разглядеть его: оно безликое, а то, что мне казалось угольками глаз, разлетается красными искрами.

Плотная белесая пелена скрывает все вокруг. Не видно даже пальцев протянутой руки, исчезли звуки. Туман проникает в меня, отзываясь болью в шраме. Я один в одиноком мире. Впрочем, меня беспокоит не пустота, а что художником моего безумия является сущность, с которой бороться мне не под силу. Я создал бога, но это не значит, что я его круче.