Пес и Лис (джен)

Пролог

Серые облака дымкой неслись над городом Петрополис. Полупрозрачные и легкие, они скользили по ночному небу, усыпанному яркими горошинами звезд.

Волчок опустил голову и потер плечо. Будь у него возможность бездельничать, он таращился бы на луну и созвездия ночами напролет. Одна беда — быстро затекала шея.

Он зябко поежился. Встал, запахнул ворот пальто и двинулся вниз по дороге, вдоль качавшихся на зимнем ветру тополей и дубов. Их ветви плясали в тусклом свете фонарей, отбрасывая уродливые тени на обледенелую брусчатку.

Безлюдный парк сердито шумел, словно огромный черный зверь. Зимой мало кому хотелось вылезать из дома после заката. В этом Волчок был своего рода исключением: ему не нравились пышущие жаром камины и пушистые пледы. Тем промозглым вечером он тоже отказался от весьма заманчивого приглашения и отправился бродить по городскому парку, рассекать кристально морозный воздух.

Но еще ни на одной из своих прогулок он не встречал мертвеца.

Завидев ноги в черных чулках, видневшиеся из-за куста на обочине, Волчок оцепенел. Затем собрал волю в кулак и приблизился. Нехорошее чувство узнавания сковало его члены.

— Оливия? — Он перевернул тело и перестал дышать. — Оливия! Оливия!

Женщина хранила молчание. На ее худой шее синела тонкая полоса от удавки. Приоткрытые глаза смотрели с немым укором, к пальто была приколота записка. На розовой бумаге — знакомой, такой поразительно знакомой,— с изящно выведенным именем Оливии на лицевой стороне.

Волчок стянул дырявые перчатки и торопливо, дрожащими от холода и ужаса пальцами развернул матовый прямоугольник.

«Доброй ночи», гласил тот. Волчок еще раз пробежал по неровным строкам глазами и сжал записку в кулаке. Облачка его загнанного дыхания клубились над телом убитой.

Оливия любила прогуляться в тишине. Сколько раз Волчок предупреждал ее об опасности подобной привычки, но она никогда его не слушала. Эта женщина вообще никого не слушала.

— Оливия... — всхлипнул Волчок и вытер сопли грязным рукавом. Его первая подопечная, самая близкая из всех. Он не знал, кому Оливия могла так насолить, кому перешла дорогу так некстати, что тот пошел на убийство беззащитной женщины. Но самым страшным было не это.

Убийца работал в Обществе.

* * *

— Привет. Дела у меня идут нормально. Вчера господин Пандев сказал, что, возможно, повысит меня до партнера. На улице дождь, погода отвратная. Ты бы промокла точно. Ты же всегда забываешь зонтик.

Тревор Тернощит помолчал, уставившись в усеянное дождевыми каплями окно. Затем взъерошил мелкий бес черных волос.

По покрытому плиткой коридору загрохотала тележка.

— Мы по тебе скучаем, Дафна. Я скучаю, — едва слышно признался он. — Просыпайся уже. Пропускаешь столько всего интересного...

Грудь лежащей на койке девушки продолжала мерно вздыматься и опускаться, но пальцы ее были холодны, словно она уже успела умереть. На сероватом бледном лице не было и следа привычной улыбки.

Тревор резко поднялся со стула. Отчего-то находиться в этой палате стало для него невыносимо.

— Я... я скоро вернусь, — бросил он и выругался. Так глупо, спрашивать разрешения у человека без сознания. Наверное, он совсем спятил, сидя в этих стерильных стенах.

Добравшись до сиявшего белым кафелем туалета, он открыл холодную воду. Ледяной ручей заструился по шее, к затылку, забарабанил по разившей хлоркой раковине. По спине сбежали тысячи мурашек, и Тревор тяжело задышал от пронзившей его дрожи.

Из тусклого зеркала на него уставился изможденный парень с мешками под впалыми глазами. Совсем не похожий на Трея Тернощита. Лицо несчастного блестело от капель воды и слез, а настоящий Трей Тернощит никогда не плакал, о чем знали все его родственники, друзья и знакомые.

Больничный коридор пустовал, что было удивительно для выходного дня. Шаги эхом проносились вдоль голых стен, и на какое-то мгновение Трею показалось, что он слышит позади еще чью-то поступь, легкую и уверенную. Но когда он обернулся, коридор оказался пуст.

Должно быть, показалось.

Миновав большое, испещренное трещинами окно, Тревор ухватился за ручку двери номер 35.

Дафна лежала поперек кровати в неестественной позе. Ее руки и ноги, вывернутые под странными углами, окрасила кровь, одеяло сбилось под спиной бугром, отчего голова свисала с края и вьющиеся волосы касались пола.

Сверху, на мятой ночнушке лежал клочок розовой бумаги. Но Тревор сбросил его на пол и вцепился в остывающее тело Дафны.

— За что? — прохныкал он. — За что?..

Записка продолжала лежать на полу, призывно розовея на белой плитке.

«Доброй ночи», — гласила она.