Пражские котики 83' (джен)

— Ах, так? Ладно, я тебе покажу! — рявкнул дед и Взялся за ножик. — Пусти, бабка, я его прирежу.

Пилил, пилил шею — ножик не режет. Побежал дед с ножиком к точилу. Вскочил Козел, прыгнул, удрал в чащу. Завалился в зайкиной хибарке.

Пришел домой Зайчик — слышит голос.

— Резан-резан-недорезан! Зубы у меня как грабли, рога у меня как вилы. Где хвачу, мясо отхвачу! Где бодну, кровь пролью!

Рванул заяц, бежит без оглядки. Бежал, бежал, сел да заплакал.

Болгарская народная сказка «Резан-недорезан»

Первый пункт назначения — окраина грязного городка, с трубами фабрик и привкусом жженой резины в вечернем воздухе. Укромное место, скрытое старыми вязами от посторонних глаз. Маришка несколько раз глубоко выдохнула и осмотрелась вокруг: сначала невооруженным глазом, а затем через призму магического зрения, преломляющую реальность. В разные стороны из под ног разбегались сияющие серебристые ручейки и несколько особенно ярких вели в направлении ветхих домов, практически растворившихся в майских сумерках.

Поставить бы магглоотталкивающие, но нельзя — ритуал требует минимального волшебного фона. Маришка сбросила сумку с одного плеча и рюкзак со своим скарбом с другого, а потом медленно обошла поляну по периметру, убеждаясь что посторонних предметов на земле нет и в принципе можно начинать готовится к ритуалу.

— Душевный настрой — половина любого дела — бывало, говаривал ее наставник по ритуалистике — пан профессор Аллоизий Заглоба, нарезая кровяную колбасу идеально ровными кусочками ритуальным кинжалом IX века, пока уставшие и замученные студенты упорно выводили на земле очередную магическую фигуру.

Поднять голову к небу, вглядываясь в серые облака так долго, что практически утопаешь в них, и выровнять постепенно дыхание. Очистить сознание, как говорят окклюменты, отрешиться от мыслей и чувств, позволить своему «Я» раствориться в затянутом пеленой туч вечернем небе. Только так можно коснуться грани миров и заглянуть за нее без страха.

Маришка достала из рюкзака складную линейку, а из ботинка — армейский нож и, опустившись на одно колено, начла скупыми движениями вычерчивать гексаграмму: шесть лучей символично воплощали в себе вселенную, шесть дней сотворения мира и гармоничную красоту сефиры Тиферет. Провести линии на влажной земле как можно ровнее, а затем, стараясь не наступать на уже готовую часть узора, начертать вдоль граней несложный латинский текст «Abyssus abyssum invocat…» и несколько старых, как мир, символов — по одному в каждом углу фигуры. В центре звезды выкопать углубление — небольшое, всего лишь на треть лезвия — и первая часть подготовки завершена.

А дальше следует самое неприятное: сначала связать, а затем снять сонные чары, предварительно наложив Силенцио — жертва должна быть в сознании и ощущать все. Боль и страдание — то чем подпитывается магия тьмы и смерти, но грань допустимого здесь более чем тонка. Поросёнок со спутанными веревкой копытцами, вместе с другими составляющими ритуала, занял свое место в круге.

Ну вот и все — обратно пути не будет. Маришка начала на распев поизносить связующее заклинание, с каждым словом чувствуя пульсацию чьей-то жизни в руках: тонкую, струящуюся и холодную, словно вода в проруби, нить, поймать которую можно лишь кончиками пальцев. Крупинки костяного порошка упали в углубление, и нить начала теплеть; бурые капли крови коснулись земли и нить раскаляется обжигая руку. Осталось совсем чуть-чуть. Маришка склоняется над поросенком и резким движением отсекает ему хвост, одновременно перерезая пульсирующую нить чьей-то жизни. Кажется, что свет уходит из мира, и магия начинает покидать тело волшебницы, впитываясь во влажный от крови грунт. Пора ставить точку — серебристое, словно ртуть, зелье течет тонкой струйкой ,и едва коснувшись земли, замыкает круг жизни, полностью скрывая объект ритуала от любых поисковых, да и не только чар. Наступает опустошение, сменяющееся апатией. Маришка устало садится на землю и закрывает глаза. Десять минут передышки, а затем уничтожить любые следы своего пребывания несколькими взмахами палочки — и можно отправиться дальше.

Три ритуала она отработала четко, как дедушкин швейцарский секундомер, однако изрядно устала, промочила ноги и порвала рукав в чьем-то саду о куст терновника.

Порталы японцев были настроены точно, и перемещение было не столь отвратительным, как это обычно бывает. Но взявшись за ржавую подкову, врученную ей хитрым литовцем, она испытала все прелести любительского портала, изготовленного практически на коленке: вывалилась на траву и, прокатившись по ней, больно ударилась локтем об острый камень. С трудом она поднялась на ноги, ощущая тошноту и головокружение, вызванное не только тяжелым перемещением, но и пустым желудком.

Жесткая ритуальная диета давала о себе знать. Увы, нормальный обед светил ей лишь в Праге. «Я — то что я ем», и когда практикуешь серьезную темную магию этот постулат становится более чем актуален. Планируешь затрагивать в ритуале смерть — забудь о вине, символе воскресения, и дрожжах — вместилище духа жизни, как явлении в принципе. Соли не ешь — она проводник в мир ушедших, и мяса, за исключеньем собачьего — псы и за гранью незримого псы, преданно служат самой Смерти и прочим загробных сущностям практически в каждой религии мира. И как бы противно вначале не было, но на тридцатый день голодовки сочный стейк из цербера или лабрадора-ретривера начинает казаться весьма заманчивой перспективой. Однако Маришка была тверда в своих убеждениях и ограничивалась виноградным соком, являвшимся антиподом своей второй ипостаси — вина и символом смерти, питаться же приходилось бабушкиным пресным хлебом, обильно сдобренным тмином и кориандром. И лишь крепкий кофе, увы без сахара, одинаково почитаемый многими магами мира, делал ее жизнь не столь отвратительной.

Очередная поляна, плотно окруженная деревьями, ветви которых колышутся от свежего ветра, приносящего далекий шум волн и оставляющего привкус морской соли на языке. Ночь уже вступила в свои права, луна же стыдливо пряталась за плотными облаками — и темно было хоть глаз выколи.

«Утром наверняка будет дождь... — подумала Маришка. — А я без зонта… какая досада…»

Она сгрузила на землю поклажу и достала из рюкзака простой электрический фонарь. Бегло осмотрела поляну, признав ее в общем и целом годной, а затем возвела очи горе и попробовала сконцентрироваться. Неожиданно вдалеке послышали голоса, грубо вырвавшие ее из достигнутого с таким трудом транса. Она взяла палочку наизготовку и прислушалась — где то в лесу раздавались удаляющие шорохи, треск кустов и заливистый женский смех. Через несколько минут все стихло. Несколько глубоких вдохов и выдохов — и можно начинать, несмотря на то что в ботинках противно хлюпает, а ушибленный локоть, кажется, начал уже отекать.

Поляна была неровная, заросшая густой травой и усеянная булыжниками — приличная гексаграмма получилась с третьего раза, но все равно какая-то перекошенная — с такой только на пересдачу. Критически оглядев творение рук своих, она тяжело вздохнула и переключилась на жертву.

— Zlate prasatko [1] — приговаривала она, вытаскивая свинью из сумки и снимая с нее сонные чары. — Вот спрячем этого… неразборчивого в связях джентльмена, и отдохнем пол часика.

До смерти напуганный поросенок, успевший к тому времени лишиться не только хвоста, но и обоих ушей, неистово бился в руках, стараясь разорвать путы, поэтому затащить девять килограмм брыкающейся свиньи без магии в центр круга, не повредив при этом линии и письмена, оказалось задачей нетривиальной и выполнимой с большим трудом.

Сам ритуал начался вполне предсказуемым образом, однако несовершенство фигуры, начертанной на неровной поверхности, давало о себе знать — казалось, что Маришка стоит не на твердой земле, а в лодке, раскачиваемой волнами. Тошнота усилилась, и девушка ощутила во рту кислый вкус. Вот уже тетушкина плечевая кость заняла положенное ей место, да, с порошком, конечно, удобнее, но ладно, и так сойдет, кровь неразборчивого наемника обильно оросила траву, нить жизни — хотя, скорее, канат — пульсирует, обжигает руки, нож впивается в розовый бок свиньи, срезая кусочек кожи, и та, неожиданным образом сбросив Силенцио, оглашает окрестности истошным, леденящим кровь визгом. Затем разрывает путы и устремляется, ведомая жаждой жизни, со всей доступной ей скоростью в ночь, сбивая волшебницу с ног и опрокидывая по пути термос с бесценным зельем.

Сосущая пустота внутри говорит о том, что хоть и с натяжками, но, кажется, ритуал завершен успешно. Вот только в него неаккуратно вложено так много силы, что результат может иметь весьма непредсказуемые последствия.

— Нет, не найдут-то его теперь точно… но было бы что искать, — рассуждала она, рассматривая ночное небо — подняться не было ни сил, ни желания. Однако, краем глаза заметив лежащий на земле термос, она вскочила и попыталась спасти хотя бы остатки зелья, которых, судя по всему, едва хватит еще на полтора ритуала, вот только свиньи больше нет, а жертву нужно успеть найти до рассвета. Устало складывая свои вещи в рюкзак и оттирая с лица кровь, уже непонятно, свиную или человеческую, она ощутила на самом краю сознания тревогу, а затем за деревьями услышала многочисленные хлопки аппарации. Подхватив сумки, она тихо кралась по направлению к источнику звука, добравшись до края рощицы, граничившей с деревенским кладбищем, выглянула из-за ствола вяза и смогла различить силуэты нескольких крепких мужчин в военного кроя мантиях.

«Авроры — подумала она нервно. — Как же они смогли меня вычислить? А все этот zkurveny [2] поросенок, Одноглазый Вацлав его дери всеми колоколами.»

Фигуры рассредоточились по полю, выстраивая оцепление вокруг пары старых могил, но что то в этих «аврорах» решительно было неправильным.

[1] Zlate prasatko — чешск. Золотой поросенок — символ рождества

[2] Zkurveny — чешск. Сволочной