Сильнее и дольше бесконечности (джен)

Когда шарик,заточавший в себе всё, раскололся, когда обломки только собрались в целые планеты, появилась она — Жизнь. Маленький ребёнок коснулся беспокойной воды, давая начало всему живому. За спиной у неё стоял Время. И он тогда тоже как будто заново оживал: теперь всё, что он сделал, начало обретать смысл. Время всей душой переживал за неё и оберегал, а она росла цветуще-радостным ребёнком, обещая будущему что-то прекрасное.

А где-то совсем далеко, за сотни тысяч световых лет вместе с первым взрывом звезды родилась Смерть. Время тоже заботился о ней и любил, насколько бы разрушительной она ни была. Они обе были прекрасны: одна — в своих начинаниях, другая — в завершениях. Первые существа продолжали крепнуть и наполнять Землю, вместе с ними росли Жизнь и Смерть. Но потом пришла пора первому существу умирать. Тогда Жизнь и Смерть встретились в первый раз, уже совсем повзрослев.

Жизнь почувствовала, как внутри проросли холодные семена, посмотрела на Время — и исчезла, чтобы появиться там, где заканчивались последние секунды первого существа. Смерть стояла над ним, немного наклонившись. Глупости всё это — про её косу. Она не отрубает головы, не любит кровь — это к Войне. Смерть просто целует в лоб и прикрывает глаза, если их не сковал ужас.

Но кое в чём люди всё-таки были правы. Только на первый взгляд она казалась красивой девушкой из плоти и крови в ночной мантии без луны и звёзд. На самом деле, просто принимала такое обличье, чтобы не пугать облезлым шорохом костей. Губ у неё не было — был только провал вместо рта, даже зубов не осталось, но сейчас её губы были желаннее и красивее всего на свете. Существо как будто само тянулось к ней, а Жизнь кинулась вперед, закрывая его. В её океанических глазах белыми парусниками стояли отсветы слёз. Она вскрикнула — и Смерть застыла каменным ангелом.

— Зачем ты это делаешь? — выкрикнула Жизнь надломленной коркой льда. Но Смерть это как будто только позабавило. Она снисходительно улыбалась. Смерть всегда была мудрее Жизни. Спокойнее и рассудительнее. А та навсегда останется таким же ребёнком, как когда коснулась воды и сама начала всё это. Что она могла ей сказать? Что была рождена для этого? Что её готовили к этому? И она была полностью готова закончить страдания этого старого, едва дышащего существа. Но почему-то сейчас на неё смотрели взглядом побитой собаки, так, будто она совершает преступление — и тело цепенело.

— Потому что тогда все твои труды бессмысленны.

Жизнь заплакала. Так пронзительно и жалобно, как плачут только дети. У неё отнимали, разрушали ту часть, которую она так отчаянно выхаживала. Она даже подумать не могла, что такое случится. А у Смерти сердце разрывало колючую проволоку долга. Время всегда готовил её к этому и предупреждал, что Жизнь будет пытаться её остановить. И огораживал сознание белой непробиваемой стеной, которую не могли разрушить ни стыд, ни страдания умирающих. А Жизнь смогла, растопив бетон слезами, как снег. Теперь в глазах смерти было что-то … человеческое? Да, потому что именно от людей они все — Вселенная, Время, Воспоминание и много кто ещё — научились слезам.

— Уйди, — дрогнувшим голосом сказала Смерть, но это, скорее, последняя отчаянная попытка, как если бы добыча сопротивлялась хищнику, уже даже не надеясь на пощаду.

— Не надо. Пожалуйста.

Сейчас Жизнь была беспощаднее Смерти. Она не понимала тех страданий, которые испытывал человек и что окончание этого было милосердием. Тот, кого мы не знаем, определил людям свой срок, а болью обозначил приближение кончины. И даже когда человек вскричал от грызущей болезни, Жизнь не дрогнула. Время предупреждал, насколько она эгоистична.

— Отойди, — теперь уже Смерть была увереннее. Внутри неё переливались наставления и стоны существа. По щекам Жизни плыли перламутровые рыбы, только они были не слабостью, а состраданием. Смерть протянула руку, чтобы отстранить её, но ударилась о прозрачный купол. В неверии осмотрела кисть — преграда оставила на кончиках пальцев лёгкое жжение и красные точки. Она ещё раз прокричала, отчаянно ударяя ладонью в крапивный заслон, а Жизнь даже не шелохнулась, продолжая всё теми же штормовыми глазами заклинать остановиться. Так не могло продолжаться. Слова Времени о боли, чести, предназначении были водопадом, который безжалостно подхватывал перламутровых рыб и уносил глубоко на дно, скрывая из виду и памяти.

Смерть вздохнула — и Жизнь как будто растаяла, освобождая путь. Теперь уже она кричала, билась, жгла руки о плотный воздух вокруг Смерти. Та же закрыла глаза человеку и нежно поцеловала — так, как целует только мать новорожденного ребёнка. Ветер разнёс звёздную пыль.

Время говорил, это была дна из самых солёных, поломанных и израненных ночей, которые ему только приходилось переживать. В ту ночь по миру разлилась тоска ещё большая, чем при ссоре Вдохновения и Воспоминания. Время остался со Смертью, обнимая и успокаивая, как собственную дочь, а к Жизни послал Воспоминание. Он успокаивал её как мог, а она только повторяла: «Убийца, убийца, убийца». Комната из туманностей до краёв наполнилась её рыданиями, становилась тесной и душной, скручиваясь в спираль. Только рассвет поймал в свои сети слёзы обеих и забрал с собой. Смерь обессиленно уснула, вернулся Воспоминание — значит, и Жизнь тоже спит. Даже не было смысла спрашивать, как она: Время сам чувствовал их боль, отдававшуюся в каждой клетке.

Шли годы, становилось больше людей и больше смертей. Они свыкались с этим, покорно выполняя свой долг. Жизнь спорила со Смертью, когда человек попадал в несчастный случай и мог остаться, но та всегда забирала своё. Пока однажды чаша милосердия не собрала достаточно капель, чтобы утопить на своём дне, поблескивающим золотом и хризолитом. Тогда внутри что-то яростно вспыхнуло и выжгло. Тогда произошло то, что никогда не должно было случиться, — Жизнь полюбила Смерть. Они поняли это не сразу, в отличие от Времени. Он беспокоился, пытался что-то сделать, предупреждал Смерть, запрещал Жизни появляться у умирающих, доводил Воспоминание до белого каления, а стрелки часов — до безумия. Время боялся, что их любовь вызреет до конца, и был тем внезапным апрельским снегом, что убивает цветение яблонь.

На немного наступило затишье. В Жизни не было изменений, только чаще стали покрываться инеем её вздохи. Время знал, что это лишь затишье перед бурей. Знал — и пытался сделать всё, что было в его силах, опасаясь, что одна из них больше не сможет выполнять свой долг.Только яблони, если достаточно крепкие,переживут и морозы.

Накопилось достаточно морщин и плотно сжатых губ, чтобы Смерть наконец отдала Жизни того человека, у которого нить судьбы не порвалась до конца. И вместе с ним к Жизни вернулась детская радость, в уголках глаз праздничными брызгами шампанского заблестели слёзы. Она кинулась было обнять её, но только обожглась. Смерть лишь со скорбью смотрела в ответ. Впервые она чувствовала сострадание, сдавалась и покорялась Жизни. Внутри материки трещали по швам. Она хотела притянуть её к себе, успокоить, только Вселенная была достаточно жестока, чтобы никогда не позволить им это.

Время обо всём догадался в тот же день, стоило только взглянуть на них. И понял, конечно, что ничего уже не исправить. Смирился. Не без помощи Воспоминания, конечно. И даже ради них иногда останавливал поток рождения и похорон,чтобы дать им посидеть на обратной стороне луны с долгими разговорами.

Воспоминание сказал, когда-нибудь Вселенная разрешит им дотронуться друг до друга, и это будет означать конец всему. Мы исчезнем, весь мир исчезнет и повторит свой круг. Их объятия продлятся не больше доли секунды, но они будут самыми долгожданными со дня сотворения.