Волны (гет)

В Женеве наступила ночь, когда в гостиничном номере Бьянки Орзатти раздался звонок. И он заставил ее улыбнуться: это был телефон, оживавший только несколько раз в год.

— Снова используешь правительственную связь в личных целях? — насмешливо спросила она, опустив традиционные приветствия. — Я ведь предлагала…

На том конце провода послышался вздох.

— Я старомоден, — спокойно признал низкий голос, — и доверяю лишь проверенным вещам.

Американский акцент, безупречный и четкий, как у диктора CNN. Ни следа орегонского говорка, еще порой проскальзывавшего в его речи двадцать два года назад. Изменились и интонации: каждое слово имело вес и было ясно, что говоривший не привык повторять дважды.

— Стареешь, — с притворной грустью констатировала Бьянка.

В ответ послышался смешок.

— Еще бы. Сокровище мое, мне стукнуло пятьдесят три, если ты вдруг забыла, — все с тем же спокойствием согласился голос, прежде чем переменить тему. — Вкус у твоей племянницы отвратный — это факт. Тебя поздравить или посочувствовать?

— Представить не могла, что ты читаешь желтые газеты, — пренебрежительно заметила она.

— Я читаю разные газеты, — с тенью сарказма пропел голос. — Положение обязывает.

Она картинно вздохнула.

— Знаешь, я иногда думаю, как все сложилось бы, не реши в то время мой отец финансировать твою избирательную кампанию.

Это была отчаянная (и почти наверняка безуспешная) попытка увести разговор в сторону. Но, к удивлению Бьянки, он это позволил.

— Нам обоим пришлось бы намного труднее, но в конце концов каждый все равно оказался бы там, где находится сейчас.

Бьянка кожей ощущала ледяное спокойствие, исходящее от собеседника.

— Какая похвальная скромность с твоей стороны, — вновь поддразнила она. — Я ожидала другого.

— Чего же? — в ответе сквозило наигранное удивление. — Бесценная моя, я никогда не считал себя твоим создателем. Всем, что имеешь, ты обязана только себе. Естественный отбор, знаешь ли… О, чуть не забыл: повернись все немного иначе, кое-кого не было бы на свете.

Эта фраза заставила ее улыбнуться по-настоящему. Впервые за много дней.

— Это точно, — невозмутимо согласилась она.

— Кстати о естественном отборе, — вдруг добавил ее собеседник. — Твой новый родственник его бы не прошел.

Бьянка вздохнула.

— Ты думаешь?

— Знаю, — хмыкнул голос, и в интонации явственно слышался яд. — Перфекционизм, дорогая моя. Перфекционизм губит людей. Вместе с попытками слепить из себя то, чем не являешься. Если сердцевина у тебя из мякиша, то завернись хоть в три железных кокона, тебе все равно не быть танком, целиком сшитым из стальных пластин. Бедняга не способен примириться с собственной природой, отсюда логически следует все остальное.

— И тем не менее в плену он сумел не подохнуть, — возразила Бьянка почти зло.

— Вот это-то меня совсем не удивляет, — невозмутимо заметил голос. — Инстинкт самосохранения мощнейшая штука. Собраться под угрозой смерти — это одно. Ты же помнишь, как я оказался заперт в телестудии наедине с тем психом с бомбой?

— Естественно.

Она чуть было не прибавила, что до сих пор не может забыть ту страшную ночь, но вовремя одумалась, а ее собеседник между тем продолжал:

— Пока он махал пушкой у меня перед носом, я лихорадочно думал, как выбить у него из рук ствол и при этом не позволить нажать кнопку детонатора. И знаешь, во всем этом был какой-то странный драйв… В ощущении, что твоя жизнь висит на волоске. Мощнейшая волна адреналина. Некоторые на это подсаживаются. Не удивлюсь, если он из таких. Вот тебе и объяснение недавним геройствам. Но постоянно оставаться в боевой готовности, продумывать каждый свой взгляд и каждое слово, давить людей как насекомых — совсем другое дело. На это он не способен, поэтому не думаю, что все было затеяно из-за денег.

— Я тоже так не думаю, — призналась Бьянка. — Любому дураку понятно, что средства вроде моих никогда не остаются без защиты.

— Само собой, — согласился голос. — Мальчику понравилась игрушка, и он недолго думая взял ее себе. Не рассчитав последствий, как обычно.

— Или рассчитав, — протянула она. — Просто расчет для нас не очевиден.

Ее собеседник рассмеялся.

— Ты его переоцениваешь. Как я уже сказал, он на такое не способен, иначе никогда не сотворил бы с собственным бизнесом то, что сотворил.

— Возможно, что все так и есть, — протянула Бьянка. — Ты никогда еще не ошибался в людях. С чем именно ты намеревался меня поздравлять? — вдруг поинтересовалась она с оттенком любопытства.

— Ну как же, — удивился голос. — Открылось столько перспектив... Что думаешь предпринять?

— Честно? — фыркнула Бьянка. — Первым порывом было разорвать его на части.

— Ну, это ты всегда успеешь, — констатировал голос немного насмешливо. — Тем паче, что в таком деле успех тебе гарантирован.

— Я наивно полагала, что грубая лесть не твой стиль, — хмыкнула Бьянка.

Ее собеседник опять рассмеялся.

— Это всего лишь констатация факта. Вспомни-ка первое правило.

— Лги другим, но не себе, — протянула Бьянка, улыбнувшись.

Она уловила ход мысли.

— Абсолютно верно, — отметил голос с удовлетворением. — Теперь парочка фактов. Этот человек провел полжизни, пытаясь убедить всех, что безжалостен, прагматичен и ради прибыли пойдет на что угодно. И все послал к черту, как только ему на глаза попалась пара лишних трупов. Перетрахал полстраны в попытке плюнуть посильнее в сторону традиционных ценностей, а потом вприпрыжку побежал под венец.

— Хочешь сказать, он пытался стать кем-то другим, — криво улыбнулась Бьянка.

— Именно. Несчастный придурок из кожи вон лезет, доказывая собственную исключительность. Он принес свою жизнь в жертву этой идее: болезненное тщеславие и маниакальный трудоголизм как раз отсюда. Он вечно недостаточно хорош, для самого себя в первую очередь. «Мне сорок, и я все еще не уверен в себе и зол на отца» — вот тебе полная картина. Я ведь и сам через это прошел.

— Да ну, — улыбнулась его собеседница. — Будь у тебя его характер, ты бы спился, не дожив до двадцати пяти.

— Раньше, — возразил голос. — Еще в академии. Вест-Пойнт после папаши — испытание не для слабонервных. Ну да Бог с ними обоими. Сказать тебе, что такое власть? Это люди, которых мы коллекционируем. Ты словно нанизываешь ключи на колечко брелка…

— Ты имеешь ввиду…

— Да, — уверенно и жестко отрезал голос. — Я дал тебе все ниточки, так экспериментируй. Только помни, что щедрость — одна из форм власти. Прояви ее, когда время придет.

— Он умен, — вздохнула Бьянка. — А я наворотила дел, сам видишь.

— Правило номер два? — спросил ее голос со смесью лукавства и жесткости.

— На ошибках учатся, — машинально ответила она.

— Это во-первых. Во-вторых, воспринимай все это как свою любимую корриду. Бык умен и свиреп, но побеждает лишь тогда, когда его противник теряет осторожность. Все дело в том, мое сокровище, что мы с тобой такие, какие есть, и нас это вполне устраивает: ни сомнений, ни комплексов, ни дурацких моральных норм. Он не сумеет ни задеть тебя, ни поколебать. А вот ты его запросто.

* * *

Пожалуй, никто не стал бы спорить с тем, что Вирджиния Поттс обладала внешностью чистокровной англичанки: высокая и сухопарая, без намека на округлости, с продолговатым лицом, тонким, длинным носом и узкими губами. Довершали образ рыжеватые волосы, которые могли заставить виться разве что щипцы в тандеме с бигудями, и кожа цвета парного молока, под палящим солнцем мгновенно превращавшаяся в кожуру томата, который добросовестно поджарили на гриле. Возможно, именно поэтому в Англии она чувствовала себя «в своей тарелке»: когда тебя окружают не пухлогубые и пышногрудые калифорнийские красотки, а дамы типажа примерно одинакового с твоим собственным — это способствует внутреннему комфорту. Впрочем, она никогда не пыталась изменить себя в угоду глянцевым стандартам красоты, даже напротив: и без того немалый рост неизменно подчеркивался шпилькой, высота которой достигала минимум четырех дюймов и позволяла Пеппер возвышаться над окружающими в самом прямом смысле, тонкие губы смело покрывались яркими помадами, худоба стала поводом носить одежду строго по фигуре и большей частью темного оттенка, а декольте очередного платья — лишним основанием проигнорировать пуш-ап.

Родись Вирджиния чуть раньше, она могла стать образцом викторианской леди: безукоризненно вежливая, строгая до чопорности, олицетворяющая благопристойность и хорошие манеры, с твердокаменными представлениями о добре и зле. Все эти качества были подспорьем в ее работе, требующей прилежности, терпения, самоорганизации и дисциплины. И Вирджиния Поттс была безупречным работником. Идеальным, как лучшие творения Тони Старка.

У нее было одно-единственное слабое место. Ее босс. К Тони она относилась с материнской заботой и, как она предпочитала думать, дружеской любовью. Все ее время было подчинено его нуждам, все усилия направлены на то, чтобы он не скатился в запой, депрессию, недельный приступ трудоголизма (еще неизвестно, что хуже: это или виски). В жизни Тони Пеппер была, пожалуй, самым важным человеком. Поттс крайне дорожила своим местом в лучах его солнца и не готова была уступить это самое место кому бы то ни было. Больше того, долгие годы она пребывала в счастливой уверенности, что никто другой не способен выдержать общество Старка дольше суток.

А между тем Тони всерьез вцепился в эту выскочку — не признавать очевидное было глупо. Надо сказать, что вцепляться там было особенно не во что. Девчонка не могла похвастать формами: сочной итальянской красоты в ней было ни на грош. Зато черты лица обладали редкой симметрией, пышные волосы вились крупными кудрями без всякой завивки, а кожа, обычно светлая, мгновенно покрывалась ровным золотым загаром, лишенным малейшего намека на красноту. И никаких тебе докучливых веснушек. Но главное, она была безжалостно, бессовестно юна. В то время, когда Пеппер cкупала крема для каждой части тела стоимостью в реактивный истребитель и беспокоилась о появившихся морщинах вокруг глаз, та имела наглость пользоваться одним-единственным увлажняющим кремом. Да, качественным, да, элитной марки. Но только одним. И выглядеть при этом свежей, словно сирень в мае, независимо от времени суток и даже количества сна. За одну эту способность Пеппер продала бы душу: даже в юности ее бледная, тонкая кожа мгновенно выдавала усталость. Что уж говорить о сегодняшнем дне: порой она сама себе напоминала панду меловой бледностью лица и чернотой кругов под глазами.

Когда выскочка появилась на горизонте, Пеппер щедро отвела ей двадцать четыре часа. Первые признаки беспокойства Поттс ощутила еще до того, как этот лимит был превышен, явный дискомфорт через неделю, а настоящий гнев в тот день, когда выскочка посмела с ней в открытую поспорить, заявив, что безглютеновая диета совершенно бессмысленна, да еще вдобавок попросила Джарвиса привести ссылки на статьи в медицинских журналах по этой тематике. Вид Тони, который, услышав результаты спора, принялся радостно поедать вредные оладьи, едва не заставил Пеппер потерять остатки самообладания. Эта мерзавка вообще имела наглость позволять ему все, что изо всех сил старалась пресечь Пеппер.

Ко всему этому девчонка, которой глупость полагалась по возрасту, демонстрировала редкую выдержку и прозорливость, упорно игнорируя все провокации, включая самую отчаянную. Поттс понимала, к чему она ведет: если дойдет до прямого конфликта, начать его придется Пеппер. Со всеми вытекающими последствиями. Впервые за свою карьеру Пеппер оказалась в ситуации, которую не в силах была разрешить к собственной выгоде.

Вот уже много лет мисс Поттс была замужем за своей работой и, как ей казалось, совершенно счастливо. Ни нудного супруга, ни крикливых детей, даже друзей и тех немного. И лишь такие, кто не действует на нервы. Старорежимные родители, окопавшиеся в провинциальном Нью-Джерси, качали головами, но ей было все равно.

На пороге тридцатипятилетия Вирджиния Поттс, в кои-то веки набравшись смелости, взглянула на себя со стороны, и увиденное ее не обрадовало.

* * *

То утро можно было приравнять к началу третьей мировой, по крайней мере, Пеппер от всей души бы с этим согласилась. Уже в восемь утра злополучная заметка появилась на сайте Нью Йорк Таймс. Шумиха обещала быть невероятной, хотя крупнейшие газеты пока что хранили молчание, что настораживало еще больше. У нее не было сомнений, что вскоре журналюги бросятся на эту новость, как стая пираний на кровоточащий кусок мяса. Они поднимут все: давние скандалы, сплетни, прошлые связи обоих… Словом, грязное белье будет вытряхнуто из корзины и разложено перед носом любопытной публики. Пиар будет прекраснейший. И Тони не счел нужным даже предупредить ее об этом!

Пеппер в ярости пыталась выяснить местонахождение своего босса по всем каналам, но единственный внятный ответ получила от Джарвиса, невозмутимо сообщившего, что мистера Старка нет в США и он сам свяжется с ней в ближайшее время. Только теперь ей стал предельно ясен мотив того распоряжения не контактировать с прессой. Черт, нельзя было это так спускать, нужно было насесть на него посильнее, но заставить объясниться… Теперь поздно. О своих личных эмоциях в связи с этим событием она старалась не задумываться, стыдливо спрятав их подальше.

В восемь тридцать ей позвонила Морин О’Нил. Старая стерва возглавляла юрдеп еще со времен Говарда, и Пеппер ее возненавидела едва ли не с первого дня своей работы в Старк Индастриз. Расчетливая, надменная, беспринципная дрянь, она смотрела на сотрудников ниже ее рангом как на пыль под ногами, а уж секретарей не ставила вообще ни во что. Однако это не мешало ей пользоваться безусловным доверием и симпатией сперва Говарда, а затем и Тони. Эта леди, по мнению Пеппер, внешне напоминавшая сушеного таракана, не делала для Поттс исключений, обращаясь к ней исключительно по фамилии и крайне пренебрежительным тоном. Попытки Пеппер заставить Тони вмешаться ни к чему не привели. «Да что за ерунду ты мелешь, Пеп, — отмахивался он. — Я знаю Морин хренову тучу лет. Она не ангел с крыльями, конечно, но и не чудовище. Ты явно все преувеличиваешь. Найди к ней подход, в чем проблема?». Так что Пеппер приходилось волей-неволей мириться с существованием О’Нил и не только ее. Вместе с финдиректором и внутренним аудитором они могли поставить под угрозу существование всего живого в радиусе семисот миль.

— Поттс, — выплюнула Морин так, словно ее раздражал сам этот разговор. — Где носит вашего босса?

— Вообще-то он заодно и ваш босс, — попыталась съязвить Пеппер. — Но вы об этом регулярно забываете.

— Мой босс — совет директоров, а гонор своей мамочке будете показывать, — уничижительно хмыкнула стерва. — Где он?

— Не имею понятия.

— От вас вообще какой-то прок есть, кроме вреда? Можете не отвечать, вопрос был риторический, — холодно сказали в ответ. — Теперь Бьянка Орзатти поджарит нас всех на адской сковородке и его зад в числе первых. Передайте ему это, как только он объявится.

— Вы явно драматизируете…

— Поттс, — прервала ее дрянь скучающим тоном. — Пора бы вам запомнить: я не драматизирую никогда. И еще передайте, что я уже связалась с лучшими юристами страны по семейному праву. Необходим брачный контракт, и как можно скорее.

— По-моему, это больше в интересах другой стороны, — усмехнулась Пеппер.

В ответ рассмеялись сухо и едко.

— Поверьте мне, как раз наоборот. Хотя куда уж вам дотумкать… — и с этими словами дрянь бросила трубку.

Пеппер глубоко вдохнула, стараясь погасить приступ ярости. В этот момент телефон снова ожил.

— Алло, — сказала она сдавленно.

— Джинни, — раздался обеспокоенный голос матери, и Пеппер вдруг внезапно вспомнила, что, кажется, собиралась позвонить ей сегодня. — У тебя все в порядке?

Мама всегда звала ее Джинни — сокращенное от Вирджиния. Глупое школьное прозвище «Пеппер» Марша Поттс предпочитала игнорировать. Пеппер снова сделала глубокий вдох.

— Все отлично, мам.

— Отлично? — в тоне матери скользнула тень сомнения. — Я бы так не сказала.

— Да нет, все абсолютно нормально, — поспешно заверила ее дочь, — я просто…

— Это все газеты, так? — осторожно спросила Марша. Не услышав ответа, она мягко продолжила. — Джинни, послушай меня…

Ей не дали закончить предложение.

— Мне просто больно видеть, как эта выскочка, эта пиявка... — не выдержала Пеппер.

Черт бы побрал эту старую каргу О’Нил: после разговоров с ней Поттс совершенно теряла способность держать себя в руках.

— Джин, — вновь прервала ее мать. — Прошу тебя, спустись с небес на землю. По-твоему, она вышла за человека, годящегося ей в отцы, с весьма спорной репутацией и прошлым, ради денег? Она, наследница с приданым в тринадцать миллиардов? Не смешно.

Младшая Поттс едва не захлебнулась возмущением:

— Да она просто…

— Его жена, — твердо сказала Марша. — Женщина, которую он выбрал. Они люди одного круга, в конце-то концов. Брак между равными — это естественно и правильно, в отличие от всяких мезальянсов. У миллиардеров свои причуды: я много лет работала на Трампа, не забывай. То, что случилось — к лучшему для всех, в том числе для тебя.

— Ты издеваешься?! — взвилась Пеппер.

— Ничуть, — хмыкнула ее мать. — Сейчас объясню, почему. Ты всегда переживала из-за его одиночества, не спорь. Оправданием твоих вечных переработок было то, что о нем некому позаботиться. Теперь это больше не так. Все его пьяные истерики, хроническая бессонница, подружки-однодневки и прочие проблемы больше не твои. Они теперь ее. Как эта девочка будет справляться со всем перечисленным — только ее личная забота. Ты свободна, Джинни, ты понимаешь это? Ты можешь работать по восемь часов вместо шестнадцати, можешь не мчаться к нему среди ночи, потому что он снова напился и может свернуть себе шею, грохнувшись с лестницы… Теперь у него есть семья. У твоего босса своя жизнь, а у тебя своя, пойми наконец это.

Пеппер сжала трубку так, что побелели пальцы.

— Я понимаю, — напряженно проговорила она. — Но это не значит, что я должна, отойдя в сторону, спокойно наблюдать за тем, как…

Марша тяжко вздохнула, поняв, что переубедить дочь невозможно. По крайней мере, не сейчас.

— Скажу тебе только одно: берегись. Племянница Бьянки Орзатти овечкой быть не может, и если до сих пор она не показала зубы, это не значит, что у нее их нет. Но еще больше берегись самой Бьянки. Эта женщина ломает всех, кто встает у нее на пути, щелчком пальцев. Я хорошо ее знаю: они с Трампом старые друзья. И с ней тебе не справиться.