Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Вернувшись в свою спальню, наша героиня подмела ковёр.

Он имел самый светлый кремовый оттенок и был украшен коричневыми узорами. И этот контраст с чёрной землёй, эти тёмные комки и точки лишь усиливали всю трагичность мироощущения Консуэло и болезненность её состояния. Слёзы, вызванные словами слуги, ещё не успели высохнуть, но поверх них уже выступили новые, не дававшие теперь неизменно красным и припухшим глазам нашей героини приобрести хотя бы немного более здоровый вид, а остальные черты Консуэло побледнели ещё сильнее. Во всех её жестах и движениях, её маленькой, хрупкой фигурке — опущенных взгляде, голове и узких, тонких плечах были какая-то покорность и смирение и понимание того, что ничего изменить уже нельзя. Если бы некий добрый человек, наделённый состраданием, посмотрел на нашу героиню, то у него непременно сложилось бы невольное образное впечатление, что Консуэло придавлена к земле невидимой гладкой гранитной плитой свинцового оттенка.

Серо-чёрная полоса земли тянулась от дверей спальни нашей героини и до противоположной стороны кровати. При первом взгляде можно было решить, что земли очень много и что прибрать в этой комнате — дело небыстрое. Но, повторимся, что это было обманчиво. Пространство спальни было небольшим, а дорожка земли огибала постель, и именно в силу этой причины создавался подобный эффект

Собрав всю землю, что уместилась в один совок (но всё же справедливости ради заметим, что последний был достаточно больших размеров — не слишком часто встречающимся в привычном обиходе — однако данное обстоятельство можно было объяснить практическими соображениями, обширным пространством замка — площади, что обязаны были убирать слуги) — наша героиня приоткрыла окно и высыпала её наружу, после не забыв затворить первое.

Все эти действия, для коих, как поняли мы и наши уважаемые читатели, человеку здоровому, не измученному горем и виной, не находящемуся сознанием и отчасти телом на грани между жизнью и смертью, не требовалось особенного напряжения, дались Консуэло по причине её состояния с некоторым трудом. После всего совершённого наша героиня медленно пошла назад и также неспешно присела на постель. Плечи и голова Консуэло по-прежнему были полуопущены. Её взгляд, в котором всё также не было даже намёка на блеск — был устремлён вниз, вникуда. Нет, в этом выражении не появилась безумная отрешённость, но наша героиня словно ничего не видела перед собой — ибо ничто не волновало сердце Консуэло, кроме неизбывного горя по смерти её возлюбленного и невыносимого груза греха, что совершила она своей нерешительностью, смятением своих чувств, взгляд её не придавал значения привычным предметам, окружавшим её. Наша героиня безвольно опустила руки, в коих до сих пор держала метлу и совок, на колени и просидела несколько минут неподвижно. Но был во всём состоянии Консуэло и повод для радости, для облегчения возможному наблюдателю — всё тело её было расслаблено, и даже затуманенный и отчасти отрешённый взгляд говорил не только о смертельной усталости души, но и о том, что наша героиня инстинктивно, неосознанно дала отдых своей душе от тех страданий, что, казалось, в иные моменты готовы были заставить её пойти вслед за возлюбленным, и мы — автор сего произведения и наши уважаемые читатели — должны воздать хвалу Господу за то, что Он позволил Консуэло забыться вот таким образом.

Затем наша героиня так же медленно встала и направилась к выходу из спальни. Но, повторимся — эти движения не были механическими — словно у куклы или загипнотизированного человека, или того, кто пребывает в сомнамбулическом состоянии. Консуэло прекрасно осознавала всё, что происходит и что ждёт её. Быть может, неторопливость движений нашей героини была связана, кроме прочего, и с тем, что её действия в силу своей медленности занимали больше времени, и таким образом она давала себе возможность лучше подготовить себя для того, чтобы пережить всё, что предстояло ей, дать себе больше энергии в том промежутке, пока она вновь не увидела перед собой безжизненное тело Альберта Рудольштадта, не стала свидетелем того, как его земной облик кладут в гроб.

"Как же добро этот человек разговаривал со мной, — думала она о слуге, выходя из комнаты, и это воспоминания вновь не дало слезам высохнуть в её глазах. — Кто ещё и когда сможет подарить мне такое участие с тех самых пор, когда я уйду из замка Рудольштадт?.. Господи, как мало порой человеку нужно для того, чтобы не ощущать себя покинутым, одиноким в своём горе... Но теперь та его фраза вызывает лишь щемление в моём сердце — ибо я расстанусь со всеми, кто смотрит на меня с сочувствием и состраданием..."